Уилл:
Слышали ли вы когда-нибудь подобную чепуху? Генри обычно бывал весьма докучлив, когда надувался перед кем-либо и начинал разводить религиозную канитель. Сие есть великолепный пример. А хуже всего то, что он искренне и глубоко верил в свою правоту.
Генрих VIII:
Мне следовало бы испытывать неприязнь к Артуру, но я был далек от этого. Запрещалась даже зависть: если брату суждено быть королем, значит, то Божий замысел. Мне ли соперничать с Создателем? В незапамятные времена Иаков попытался купить первородство, но его должным образом покарали. Изучая Книгу Бытия, я многое понял.
Артура называли образцовым принцем: любезным, блестящим, подающим большие надежды. Он отличался изяществом, внешней привлекательностью, образованностью, обладал восхитительными талантами. Никто не замечал его болезненности, мучительной застенчивости и явной нелюбви к военным искусствам (и это у наследника Генриха Тюдора, завоевавшего власть с оружием в руках!). Будущий король всегда обязан быть чудо-ребенком, феноменом, новым воплощением Александра Великого.
Когда с годами я стал выше и сильнее Артура и к тому же догнал его в учебе (бывало, он тайно просил меня сделать за него латинские переводы), этого никто тактично не замечал, как, впрочем, и меня самого.
И лишь Артур не обходил меня вниманием. Он любил меня и до странности завидовал моей свободе.
— Вы такой счастливый, Генри, — тихо сказал брат однажды после одного из визитов отца, когда тот превознес успехи Артура и небрежно кивнул остальным детям. — Никто вас не замечает. Их не волнует, что и как вы делаете.
«И поэтому он считает меня счастливчиком», — уныло подумал я.
— Вы вольны заниматься, чем вам угодно, — продолжил он, — выбирать, что нравится, браться за то, что подскажет вам воображение.
— Нет, — в итоге возразил я. — Так жить можете именно вы. Ведь за что бы вы ни взялись, вас все равно похвалят. А любые мои поступки могут назвать неправильными.
— Но разве вы не понимаете? Как прекрасна такая свобода… вы имеете право ошибаться! Как бы мне хотелось… — Вдруг смутившись, он умолк.
В тот чудесный день ранней весны, когда мы так откровенно разговорились, ему уже минуло пятнадцать, а мне — десять лет.
— Я хочу, Генри, чтобы вы помогли мне, — внезапно выпалил брат, меняя тему беседы.
— Как?
Меня озадачила его внезапная искренняя просьба.
— Вы такой ловкий… искусный наездник, — наконец произнес Артур. — Знаете, мне никогда… не нравились лошади. А теперь придется ехать верхом вместе с отцом встречать Екатерину, мою нареченную.
— Ну, когда она соберется сюда, вы успеете, пожалуй, разменять третий десяток, — усмехнулся я.
Всем было известно, что планы на венчание с Екатериной опять зашли в тупик.
— Нет. Ее приезд ожидается грядущей осенью. И мы сразу поженимся. Я знаю, что испанцы прирожденные наездники. Мать Екатерины, будучи беременной, скакала в битву на коне! А я… в общем, мне…
— Вам не хочется свалиться с лошади перед Екатериной, — закончил я. — Но, Артур, вы же ездите много лет, вас тренировали лучшие учителя. Чем же я могу помочь, если они не сумели?
«Он не любит лошадей, не чувствует их, — подумал я, — и тут ничего не поделаешь».
— Я не знаю, — с несчастным видом вымолвил он. — Если бы только…
— Изо всех сил попытаюсь быть вам полезным, — сказал я, — но если уж вам не удается верховая езда, то почему бы вообще не отказаться от этой затеи при встрече с Екатериной? Может, вместо того, чтобы гарцевать на лошади, вы удивите ее песнями или танцами?
— У меня нет ни голоса, ни грации, — мрачно заметил он. — Вот вы хорошо поете и танцуете, а я в этих искусствах не силен.
— Почитайте невесте стихи.
— Терпеть не могу поэзию.
На что же тогда он способен? Я задумался.
— Тогда заставьте петь и плясать шутов и снисходительно поглядывайте на их выкрутасы.
— Есть и еще одна сложность! Э-э… первая брачная ночь! — Его голос прозвучал выразительнее обычного.
— Ах. Ночь… — беспечно бросил я, изображая знатока.
Он слабо улыбнулся.
— По крайней мере, тут неуместно просить вас о помощи, — попытался пошутить Артур, и эта его шутка — я не преувеличиваю! — не давала мне покоя долгие годы.
* * *
Итак, планы наконец осуществились. Артур должен жениться без промедления, и испанская принцесса уже на пути в Англию. Плавание займет не менее двух месяцев. Но она приезжает! И тогда, после долгих лет скучных будней, начнутся великолепные празднества в честь новобрачных. Отцу придется расщедриться, ибо внимание всей Европы будет приковано к английскому двору, все будут смотреть на нас и оценивать. В столице ожидаются роскошные пиры, пышные уличные зрелища, повсюду возведут затейливые аллегорические арки, а городские фонтаны в день свадьбы будут бить красным и белым вином. (Мой духовник уже укорял меня за то, что я, по его словам, чрезмерно очарован блеском и тщетой суетного мира.) А больше всего меня радовало, что мне тоже сошьют новый наряд.
Я ненавидел отцовскую скупость. Мне надоели траченные молью плащи, застиранные рубашки с рукавами, из которых руки торчали почти по локоть. Ростом я уже почти сравнялся с Артуром, и вся моя одежда была мне смехотворно мала. Когда я наклонялся, штаны врезались в зад, а если расправлял плечи, то камзолы трещали по швам.
— Вы прямо вылитый дедушка, — с восхищением твердила няня Льюк, не замечая, как я морщился от ее слов. — Таким же рослым, должно быть, станете. Уж он-то был видным мужчиной. Шутка ли — шесть футов и четыре дюйма роста!
— К тому же он слыл красавцем! — не удержавшись, добавил я.
— Да уж, — с кислой миной согласилась она, — только чрезмерная красота, видно, не пошла ему на пользу.
— А разве может красота кому-то повредить? — поддразнил я.
— Еще как! Она-то его как раз и сгубила. И вам красота ни к чему. Зачем она священнику? Если вы станете слишком красивым, один ваш вид будет пробуждать в людях тревогу. Никто не захочет исповедаться вам в своих грехах.
— Но мне же самому придется в них признаваться, — рассмеялся я.
— Генрих! — возмутилась няня. — Не следует настраивать себя на греховные мысли.
— Вы правы, госпожа Льюк. Надо грешить бездумно, как придется.
Я с удовольствием наблюдал за растерянным выражением ее лица. Она спешно удалилась, не желая слушать непристойные речи. По правде говоря, я смутно представлял, что значит согрешить, хотя порой замечал, как некоторые молоденькие служанки зазывно поглядывают на меня. Для них, наверное, это не было тайной.
* * *
Екатерине не удалось высадиться в Дувре, как предполагалось. Из-за шторма корабль сбился с курса, и испанцы смогли причалить только в Плимуте — откуда к Лондону вела длинная дорога, утопающая в слякоти.
Тем не менее протокол требовал, чтобы король официально встретил невесту сына и выразил радость по поводу ее прибытия в Англию. Стало очевидно, что Артур не сможет сопровождать его. Он недавно болел, и его еще мучил кашель. Врачи предписали ему сидеть дома и греться у камина, дабы окрепнуть и набраться сил в преддверии грядущего свадебного испытания. Поэтому мне велели отправиться с отцом в Плимут и привезти Екатерину в ее новый дом.
Стояла поздняя осень, туманная и холодная. Листья с деревьев уже облетели, земля стала уныло-бурой, и окутанные туманом дали выглядели безрадостно. Путешествие наше обещало затянуться из-за грязных дорог. Однако меня это ничуть не обескуражило; я радовался тому, что вырвался из надоевших дворцовых стен. Распахнув глаза, я с интересом взирал на все, мимо чего мы проезжали: на убогие деревни, восторженные толпы поселян, бескрайние желтеющие луга и темные, напоенные влагой леса.
Через несколько дней мы добрались до места высадки испанцев. Они кое-как разбили лагерь — поставили несколько жалких палаток. С высокомерно задранной крыши стоящего в центре королевского шатра стекали дождевые струи. На флагштоке трогательно болтался насквозь промокший королевский штандарт.
Близился вечер, в конце дня холод уже пробирал до костей и промозглый туман просачивался под плащи. Как хорошо, что скоро мы будем сидеть под пологом, где сухо и тепло. Спешившись, я бодро шлепал по лужам рядом с отцом, который широким шагом направился к входу в шатер.
Но его тут же выставили обратно. Короля — выгнали вон! Он расхохотался, не веря происходящему. Выяснилось, что по испанскому обычаю невесту нельзя видеть до дня свадьбы никому, кроме ее родных.
Отец стоял как вкопанный.
— Я король этой страны, — произнес он обманчиво спокойным тоном, — а в Англии так не принято. Чужой обычай силы у нас не имеет.
И он решительно устремился к пологу, отпихнув протестующих стражников.
