Отец стоял как вкопанный.
— Я король этой страны, — произнес он обманчиво спокойным тоном, — а в Англии так не принято. Чужой обычай силы у нас не имеет.
И он решительно устремился к пологу, отпихнув протестующих стражников.
— Неужели испанцы считают меня дураком? — проворчал отец. — Не могу же я женить наследника на той, кого в глаза не видел, — может, она рябая или увечная! Я желаю лично увидеть принцессу!
Верная охрана делала робкие попытки остановить его, но он пролетел мимо и ворвался в шатер. Я последовал за ним.
Мы попали в настоящий гарем. Здесь были одни женщины! Нас встретила стайка смущенных камеристок, они лихорадочно пытались привести в порядок разбросанные повсюду вещи и туалетные принадлежности. В воздухе витал аромат благовоний. Стоя посреди дамских накидок и бархатных подушек, мы ощущали себя грязными, громоздкими и неуклюжими.
В занавешенной пологом части шатра началось явное смятение: принцессе доложили, что в ее личные покои ворвались чужие. Безусловно, она была вправе выйти и выразить свое возмущение. Я уже представлял ее: худощавую и нервную, с поджатыми губами, — идеальную невесту для Артура.
Но прежде чем увидеть Екатерину, я услышал ее голос: тихий, мелодичный, вовсе не ворчливый или рассерженный. Потом появилась и она сама — в пеньюаре, с непокрытой головой. Распущенные волосы раскинулись пышными золотисто-русыми волнами по ее хрупким плечам.
Принцесса была прекрасна, как дева из романа «Смерть Артура»[9], как златовласая Элейн, очаровательная Инид[10]. Я мог бы сравнить ее с Андромедой, прикованной цепями к скале, в ожидании спасителя Персея в том древнем мифе, который я старательно перевел с греческого. Эти красавицы ожили для меня, когда я взирал на Екатерину.
Что уж тут говорить? Я влюбился в нее с первого взгляда. Конечно, вы возразите, что ребенку, десятилетнему мальчику, недоступно это чувство. Однако оно вспыхнуло мгновенно, хоть мы не успели сказать друг другу ни слова. Я полюбил испанскую принцессу с поразившей меня самого слепой преданностью. Я глазел на нее, охваченный неведомой мне доселе острой ревностью к Артуру, которому Екатерина будет принадлежать.
Нам предстояла формальная церемония обручения, где я должен был заменить Артура. И мне подумалось, что я не вынесу этого.
* * *
Но все прошло на редкость гладко. Ранним утром следующего дня мы с невестой стояли перед священником в ее шатре, вяло повторяя латинские обеты. Екатерине исполнилось пятнадцать лет, но по росту я уже догнал ее. Покосившись в ее сторону, я выяснил, что наши глаза находятся вровень.
Вдруг обнаружив, что она то и дело посматривает на меня, я испытал странное волнение. Но потом, перехватив ее взгляд, я понял, что он выражает. Введенная в заблуждение моим высоким ростом и крепким телосложением, Екатерина видела во мне, втором сыне короля, мужчину. Так на меня никто никогда не смотрел, и за это она полюбилась мне еще больше.
Но ее предназначили в жены Артуру, а сам он станет королем, что я принимал безоговорочно — по крайней мере, так мне казалось. Могут ли тайные желания, желания, в коих не признаешься даже самому себе, сбыться? Задаваясь таким вопросом, я не желал знать ответ.
* * *
Венчание должно было состояться четырнадцатого ноября, и ожидалось, что в течение года у молодых супругов родится первенец. Король никогда не говорил об этом, но я слышал болтовню шутов и слуг (все они так откровенничали при мне, словно я уже стал священником). Да, все ждали, что к Рождеству будущего года в Англии появится очередной наследник; более того, только такие надежды и могли питать верноподданные.
* * *
Для особы, обремененной столь громадной ответственностью, Артуру явно недоставало воодушевления. По мере приближения дня свадьбы он делался все более апатичным. Он похудел и совсем упал духом; очевидно, ему не хотелось жениться. Однажды он зашел ко мне якобы для того, чтобы я помог ему примерить новые одежды, и с ходу начал плакать и жаловаться, как ему неохота рядиться в них и как все осточертело…
— Я не желаю проходить свадебный ритуал на глазах тысяч людей, — произнес он дрожащим голосом, стоя перед поясным зеркалом в своей белой бархатной мантии.
Через три года она таки стала ему впору.
— Ну это же ваш долг, ничего не поделаешь, — беспечно бросил я и, гримасничая перед зеркалом, стащил с брата шляпу с перьями и нахлобучил на свою голову. — Думайте лучше о том, что произойдет после всех церемоний.
Кое-что я уже знал об этом деле, хотя представления мои были туманными и путаными.
— Об этом мне вообще не хочется думать, — тихо проронил он.
— Тогда и не надо. Возможно, так даже лучше.
Повертевшись, я оценил, как смотрится на мне шикарная шляпа. Честно сказать, мне не понравились завернутые поля.
— Вы не понимаете… — Он помедлил и прошептал: — Ничего не понимаете.
— Да мне ясно, что вам страшно, — внезапно рассердившись, заявил я. — А то, чего вы боитесь, не имеет значения. Но ежели и другие увидят, что вы трясетесь, ничего хорошего не выйдет. Страх нельзя показывать, Артур. Вам необходимо избавиться от него, по крайней мере, скрыть от людей.
— Разве вы, Генри, никогда ничего не боялись? Нет, я не верю, вас тоже наверняка что-то пугает…
Мне пришлось отвернуться, чтобы избежать честного ответа: «Да. Меня частенько охватывает страх». Ничего не поделаешь, он жил и во мне, и все же я давно научился подавлять его и прятать под маской. Но меня порадовали слова Артура. Он думает, что я безбоязнен. Это означало, что окружающие не понимают, что я испытываю на самом деле.
С нарочитой небрежностью я бросил шляпу, целясь брату в голову. Она шлепнулась ему прямо на макушку. Невольно расхохотавшись, я услышал и его ответный смех.
Артур считал меня счастливчиком. Этого было достаточно. Скромный триумф на фоне его главной победы казался мне сладким как мед и опьянял, словно неразбавленное вино. Хотя по молодости лет мне еще не разрешали его пробовать… А также считалось, что я слишком мал для того, чтобы испытывать любовь к принцессе Екатерине.
* * *
Четырнадцатое ноября выдалось ясным и теплым — из той краткой череды последних ласковых солнечных дней перед воцарением зимы, что в одних странах называют бабьим летом, а в Португалии, к примеру, летом святого Мартина.
«В хорошую погоду на улицы может выйти очень много людей», — подумал я, удивившись пришедшей мне в голову зрелой мысли.
Я не появлялся перед лондонской толпой семь лет, с тех самых пор, как меня провозгласили герцогом Йоркским.
Мне предстояло сопровождать Екатерину от ее восточных покоев в Вестминстерском дворце до собора Святого Павла, где их с Артуром обвенчают. Ей не полагалось видеть его до их встречи в храме: преждевременное знакомство сулило несчастье. Таким образом, мне выпала честь проехаться рядом с невестой по Лондону, внимая восторженным приветствиям, предназначенным для жениха.
По этому случаю меня нарядили в новый костюм из белого бархата. Екатерина, как и подобает невинной деве перед свадьбой, надела платье из белой, отделанной серебром парчи. Для нас приготовили белоснежных лошадей. Наша пара будет выглядеть ангельски красиво, и ее издалека заметят даже полуслепые горожане, когда мы поедем бок о бок по улицам.
Верхом на изящной белой кобыле невеста выехала на двор. По-моему, с нашей первой встречи она успела еще больше похорошеть, ее бледные щеки раскраснелись маковым цветом. Принцесса волнуется или боится? Я склонился к Екатерине и слегка пожал ее руку, а она в ответ крепко стиснула мою. Ее пальцы были ледяными. Должно быть, она похолодела от страха.
И вот распахнулись дворцовые ворота. За ними простиралось море голов. Люди дожидались нашего выезда, некоторые стояли здесь с рассвета. При нашем появлении они разразились восторженными криками и забросали нас охапками поздних осенних цветов. Я заметил, что Екатерина съежилась, но я словно опьянел, чувствуя странное возбуждение в чреслах. Мне ужасно нравились изумленные взгляды, приветствия, внимание толпы, и хотелось ехать вот так всю жизнь. Я порадовался тому, что нам предстоит длинный путь до собора Святого Павла.
В Лондоне — согласно переписи населения, которую постоянно проводили по приказу отца, — насчитывалось уже более ста тысяч горожан. Мне подумалось, что все они нынче высыпали на улицы поглазеть на нас. Воистину, я даже представить не мог такое множество народу. И такое всеобщее ликование…
Дорога к главному собору проходила вдоль Темзы по немощеному Стрэнду. Справа от нас возвышались особняки дворян и прелатов, а к набережной узкими полосами тянулись их сады, ворота которых выходили на личные лодочные пристани. На другом берегу реки я хорошо видел Ламбетский дворец архиепископа Кентерберийского. В лучах полуденного солнца старые кирпичи порозовели. Здание стояло уединенно, хотя неподалеку там и сям темнели жилые домики и лавки. Это местечко называлось Саутуорк, и я знал (от Скелтона), что именно тут, прямо под стенами резиденций архиепископа и прочих отцов церкви, расположены пивные, таверны, увеселительные парки и публичные дома. Один из самых известных притонов находился в такой близости от особняка епископа Уинчестера, что тамошних проституток прозвали уинчестерскими гусынями. Вопрос о том, принадлежит ли южный берег Темзы к святейшей или к мирской природе, очевидно, оставался открытым.
