чистою водой.
Как сладок мир!
И вечен труд простой.
В капелле Ватикана
Silenсe! Слово повторяя,
мы входим медленной толпой
в зал Ватикана. Нас собой
Буонаротти увлекает,
являя без границ, без края
высокий, тяжкий подвиг свой.
Глаза блуждают в запределе
библейских истин. Потолок
исчез. Фигур людских поток
над нами кружит каруселью.
Вдруг взор напрягся: на алтарной
стене как туча Страшный суд.
Трубят, воскресший люд зовут
к решенью ангелы. И странный
Христос — как вождь на поле бранном.
Мне тяжко, горько, неуют.
С другим Христом душа сроднилась.
— Расправься с грешницей! — Простил.
Разбойнику рай посулил.
Весь путь его — любовь и милость.
А как же Данте? Круги ада?
Достоин кары человек?
Короткий завершил свой бег,
творя что должно, что не надо.
Как шлейф, ошибок, слёз громада.
Власы его что вешний снег.
Он страждет, свой припомнив путь.
Господь, ты рядом с ним побудь…
Ну а злодеи? Где они?
Ты и на них, Господь, взгляни.
Стоят угрюмо, не дыша.
Что плоть — растерзана душа.
Кого ж карать?
Хельсинки
Аквариум роскошный. Рыбья пасть
У глаз моих. Конёк стоймя плывёт.
Суоми удивить посмела нас.
Ей удалось, хоть царство рыб не в счёт.
Малышка шла с отцом передо мной,
Смеялась, рассыпала говорок
Свой финский перед тварью водяной.
И речь лилась что песенный поток.
Чужой язык несёт и блеск, и звон,
Коль в детском нежном лепете рождён.
Тролльхауген
Звучанье «Утра», северной зари
Чарует нас под кровлей травяной
Владений Грига. Всё здесь говорит
О нем. И облик рядом, за стеной.
Игрушка-дом нас принял. Всё, прощай!
Крутой тропой спускаемся вдоль скал.
«Стоп, господа! Вот Грига вечный рай».
Затихли, даже ветер замолчал.
Окно в скале, в нём буквы, чисел счёт.
И тихо озеро внизу поёт.
В горах Норвегии
Наш автобус ныряет в туннели –
в царство троллей? Чуть дрогнет в груди –
вновь на воле. То сосны, то ели
там, вверху на горах, впереди.
К Согнефьорду по светлой низине
катим, в край бесконечных озёр,
бурных речек — воды чистой, синей.
Блеск такой, что туманится взор.
Поздним вечером в новом отеле
отдыхаем, стоит под горой.
Русский держит его! Обомлели.
Так уютно, хозяин-то свой.
Рассвело. Дальше ехать причина.
Смотрим: сверху спускается к нам
седовласый высокий мужчина
и — по-русски: «Понравилось вам
в моём скромном жилище?» С улыбкой
поклонился, поблагодарил.
Вот судьба. И в сознании зыбко:
грустный,
дерзкий ли
взмах её крыл?
В чешском городе Крумлове
С пыльной улицы и жаркой сходим по ступенькам
в незнакомый погребок — тёмный, дымный рай.
Ароматы завлекают, шевелятся деньги.
Нас, растерянных немножко, с лаской принимай!
Посреди очаг старинный, печь, колдует повар.
Красные огни мигают и манят гостей.
Тихой музыкой витает над столами говор.
Проступают силуэты всё чужих мастей.
Нам достался стол уютный, ладный у окошка,
где подошвы мельтешат рядом с головой.
Заказали по куску душистого барашка
и напиток светлый пенный. Вот и пир горой!
Где мы? В сказке заплутались, в подземелье гномов.
Это их по стенам тени молча разбрелись?
Здесь покой душе уставшей и блаженства омут.
Но придется в явь вернуться — по ступенькам ввысь.
Два очарования
Мельница из белого фарфора –
мальчик-с-пальчик, только и всего.
Башенку в два этажа узоры
оживили — бежевым пером.
Тут и дверцы. Кто их открывает?
Тут и окна. Кто из них глядит?
Крылья-лопасти закрутят в мае
ветры — сама мельничка взлетит.
Это памятка из Амстердама.
Помню, от витрины не уйти.
Час назад стелилась панорама
поля с мельницами (по пути).
Сам хозяин сувенир являет
на ладони. Но цена, цена!
Я плачу, хоть сердце замирает:
загляделся — не твоя ль вина?
Повторилось вновь очарованье.
Остров близ Венеции. Стекло
плавят мастера. Их рук созданья –
это грань искусств, не ремесло.
Он парит, понизу освещённый,
лёгкий синий парусник со всем
естеством своим. Стою влюблённый
в чудо синее, и недвижим, и нем.
Тот корабль на острове Мурано,
ещё в памяти. Не куплен, нет.
Что сберёг я в глубине кармана?
Ничего. Того простыл и след.
Я слышала пение это
Длинный, тёмный декабрьский вечер.
В моём доме живых две души:
голос чудный навстречу спешит,
я ловлю, завернувшись по плечи.
На экране повадкой нездешней
нас чарует маг сцены Муслим.
Он поёт — о любви! Рядом с ним
зимний сумрак мне кажется вешним.
«О, Мари!» — омывается сердце
болью сладостною в унисон.
«Не спеши…» — смолк до шёпота звон,
и к блаженству распахнута дверца.
Я закрыла глаза и не вижу,
как раскинулись руки певца.
Всё волненье вобрал до конца
звук, взвиваясь всё выше и выше.
Есть любовь (или только моменты)
что полна высоты неземной.
Она в голосе,
здесь, предо мной.
То не выдумка, не сантименты.
Жизнь моя, ты была ли согрета
чистым пламенем вешнего дня?
Пусть не мучит сомненье меня,
ведь я слышала пение это.
* * *
Сколько видано, сколько читано.
Мы купались в ИСКУССТВЕ живом!
Жизнь течёт ручейком до пристани —
с ним
в безбрежном потоке морском.
Загадки Андрея Тарковского
В эти фильмы войти нелегко.
Может, зорче глаза в кинозале?
В кадре мир (нам знаком — незнаком),
как мираж, не спеша возникает.
С плотным шумом обрушился дождь.
Он безжалостно хлещет героя.
Вот и солнце — день летний хорош!
Капли в лужи летят с гулким боем.
Колокольный
капели трезвон
слух ласкает. Дырявые крыши
их впустили. Сарай без окон
весь сияет, он музыку слышит.
В светлой роще водица поёт,
речка камушки перебирает.
Все невзгоды, пожалуй, не в счёт,
когда бликами влага мерцает.
