class="stanza">
В моём доме их много,
привыкаю к вещам.
Вот стоит недотрога —
мебель, вовсе не хлам!
В цех пришла разнарядка:
одна стенка на всех.
Жребий брошен. Порядок!
Мужу выпал успех.
Крики радости, споры,
как собрать, разместить —
дней ушедших узоры
и житейская прыть.
* * *
В холодильнике старом
больше снеди любой,
чем когда-то лежало
для семейки большой.
…А теперь для одной.
Он наказ, кем-то данный,
выполняет. Притом
знает: сверхдолгожданный
был, достался с трудом.
Сколько дней отмечались
у заветных дверей!
Уходили в печали
от недоли своей.
* * *
Вам расскажут о многом
люстра, рыжий ковёр.
Задержались в дороге,
на посту до сих пор.
Их, товарищей верных,
прогонять не хочу.
За окошком день меркнет.
Они спят. Я шучу.
Благословен и день забот*
Листаю заветный альбом,
где лица мелькают родные.
Над длинным корытом с бельём
раскинуты руки больные.
То бабушки Мани страда,
часть жизни её от рожденья.
Здесь каждый был пленник труда,
безгрешного долготерпенья.
В нём плавился стержень души,
ритм жизни окреп и дыханье.
Cудьбину корить не спеши,
ведь праздность — страшней испытанье.
Не держит она на плаву,
того гляди, в омут утянет.
Свободы мираж наяву
бедой обернётся, обманет.
Дела и заботы как дождь
с грозой, благодатный и щедрый.
Пролейся и волю тревожь
в день поздний не меньше, чем в первый.
* В заглавии слова из «Евгения Онегина».
Катится автобус
Катится автобус — полный
коробок.
Заняла семья укромный
уголок.
Мама стройная, как тополь
южных стран,
дочки малые поодаль.
Строгий дан
им указ суровым взглядом:
не шалить.
Тут старушка встала рядом.
Усадить
мать спешит. Народ всё валит.
Стар и слаб
мужичок теснится, палку
в горсть зажав.
Мама тронула девчушку
за плечо,
обняла свою малышку
горячо.
— Вы садитесь.
— Нет, зачем же,
постою.
Глянул грустно, сел, помешкав,
на краю.
Что-то вспомнил и — в котомку.
Шоколад
тянет милому ребёнку.
С лаской взгляд.
Покидала я автобус, тесноту.
Но с собой несла душ светлых доброту.
Врач
Елене Леонидовне Морозовой
Срок пришёл немного полечиться.
Жду, скучаю, скоро ль мой черёд.
Белые халаты взад-вперёд
пробегают. Всё чужие лица.
Я б хотела увидать её,
худенькую, быструю. Заботы
на лице усталом: мучит что-то.
Пряди рыжеватые вразлёт.
Нежный лик и тонкие черты –
эхо прежней тихой красоты.
Жизнь врача, да просто человека,
что несёт, как должно, свой обет,
не считаясь, кто ты, как одет –
он всегда поможет, строгий лекарь.
Здесь не встречу. Время пожалело.
Хватит ждать чужого сердца стук,
думать, как спасти от тяжких мук
старика. Есть, есть всему пределы.
Может, встречу в городе однажды.
Издали сердечное спа-си-бо
прошепчу. Уж сколько лет есть силы
по земле легко ступать
день каждый.
Молодые господа
Дверь открыла: предо мной
молодые щёголи.
И костюм, и галстучек модный –
хоть куда!
Очень важный разговор
и недолгий прочили.
— Что ж, входите и садитесь,
господа.
Старший закрутил слова,
словно стаю галочью:
образованны, юристы,
в фирме на счету.
Плотный, радужный туман
ловко сеять начали.
Я — о деле, долго слушать
мне невмоготу.
Покидали дом ни с чем
шустрые мошенники.
Но с обидой гордою:
не поверить им!
Жалость жгуче-горькую
эти современники
породили, обманув
обликом своим.
Нет работы никакой?
Предложили странную:
граждан уговаривать
на крутой расход.
Мудрые психологи речь вести
пространную
научили и толкнули
«с песнею вперёд».
Сжались души их до точки.
Совесть, честь мужская –
«не для жизни зрелой,
детские слова».
Сколько их таких сегодня,
мать-страна родная!
Не болит ли у тебя
горе-голова?
Звучит и мучает строка
Несчастна та страна, которая нуждается в героях. /Брехт «Жизнь Галилея»/
Звучит и мучает строка.
Счастливый край в тумане серебрится.
Там мирно дремлют облака.
У спящих безмятежны лица.
Скользит мой взор к родной земле.
В заветный май взлетит над городами
Бессмертный полк. Он умирал в огне
сороковых — герои, наше знамя.
Судьба моей страны горька.
Вожди и в мирной жизни призывали:
— Даёшь сверх нормы уголька!
Хлеб целины! Средь топей магистрали!
Невмоготу? Но ты герой,
так поднатужься, крепко стой.
А где-то молча ставят сруб,
возводят крышу, дом-отчизну строят.
Здесь главный витязь ценит труд,
спокойный разум. Сладят без героев.
Услышала я песнь чужой земли,
где в синеву тюльпаны вознесли.
* * *
Но жизнь сурова, требует героя,
как молнии полёт.
Звать в будний час не стоит.
Какие мы сегодня
Митинг. Тысячи людей на Тверской.
Мирно движется поток сам собой.
Что-то высказать хотят. Слушай, власть!
Несогласная волна поднялась.
Разглядели, знать, обидную ложь,
что исходит от московских вельмож.
С ней смириться — вновь унизить себя.
Мы другие, с нами эдак нельзя.
Мы другие… Ну, а там, наверху?
Всё по-старому, их лица в пуху.
Власть на йоту отдать? Ни-ни-ни!
Что ж, по-царски «казаков» пригони.
Навалились в чёрной форме до глаз…
на сограждан? Да, рука поднялась.
Пригибали головы до земли.
Руки, ноги на весу — волокли.
Пострашнее зажиревших чинов
эти парни в полицейской броне.
Им заплатят, стимул вовсе не нов.
Совесть? Прочь её, зарплата при мне.
То напасть-яга летит над страной,
души мёртвые плодит чередой.
Как в праведной семье
Всему живому на земле так трудно:
зимою волку, в ливень муравью.
Хоть человек считается разумным,
виляет путь
