Теперь я редко испытываю ностальгические чувства. Слишком многое оставил позади. Я знаю, что легче всего принять постепенные перемены, а огромные скачки и потери способны сокрушить человека. Из моей памяти давно уже стерся мой дом, следы моей жизни, воспоминания о семье. Но не это меня огорчало, а вид древнего города, когда-то могущественного, стоявшего на морских торговых путях, а ныне втиснутого в отдаленную засушливую местность.
А тогда я, мальчишка из восьмого столетия, сокрушался о том, каким разрушительным выглядит настоящее и насколько хрупко прошлое. Настоящее быстро проходит, можете вы сказать, и так оно и есть, но оно уходит, сметая все на своем пути.
Я часто сидел у какого-нибудь полуразрушенного алтаря с видом на море и пытался вообразить, каким был наш город до упадка. Хотелось думать, что история — путь прогресса, но, глядя на то, что осталось от Пергама, и размышляя о возможных путях в будущем, я понимал, что это не так.
Первым важным событием той моей жизни стало появление моего старшего брата из моей первой жизни в Антиохии, который вновь вернулся к роли старшего брата. Такого рода события, когда члены семьи переходят из одной жизни в другую, время от времени происходят. Держаться людям вместе на протяжении нескольких жизней обычно помогает преданность, однако исконное стремление души обрести гармонию и решимость может заставить человека противостоять перенесенным страданиям. Я узнал старшего брата с чувством неловкости, сохранившимся с юности. Меня терзала любая ассоциация с горящей деревней в Северной Африке, и к этому добавилась неприязнь, давно возникшая между мной и братом, когда я признался командиру — а позже священнику, — что мы совершили набег не на ту деревню. Мной двигало неотвязное чувство вины, а не враждебность или мстительность, но брат понял это по-своему. С первого момента узнавания, когда мне было не более двух-трех лет, я сообразил, что нужно избегать его.
Теперь его звали Иоаким, и он, храня верность своему раннему увлечению стать сторонником иконоборчества при императоре Константине, в возрасте семнадцати лет ушел из дома, оставив семью в Пергаме. Его миссия заключалась в уничтожении религиозного искусства, нападении на монастыри и унижении монахов. Нет никакого секрета в том, как уничтожались прекрасные старинные произведения искусства.
В то время меня звали Киросом. Я стремился, чтобы в каждой жизни у меня было новое имя. Позже я стал отзываться на имя, данное мне родителями, но сам себя называл старым именем. Это сбивало с толку больше, чем можно представить. Даже в течение одной жизни в одном теле довольно сложно сохранить свою индивидуальность. Вообразите себе десятки жизней и десятки тел в десятках мест и десятках семей, и это далее усложняется десятками смертей в промежутке. Без моего имени моя история — не более чем внушительный клубок случайных воспоминаний.
Иногда у меня возникало желание прервать нить моей затянувшейся жизни. Продолжать путь, сохраняя в себе целостность личности, казалось слишком трудным. Мне представлялось, будто прошлое и будущее, причина и следствие, модели поведения и связи образуют гигантское хитроумное устройство, продолжающее работать лишь благодаря моим усилиям. Если я махну на это рукой, все обратится в хаос чувств. Вот то, чем мы действительно владеем. Все прочее — фантазии и выдумки. Но нам нужны эти выдумки.
В какой-то момент после начала последнего тысячелетия я стал называть себя по-особому. Как бы ни называли меня родители, я просил их называть себя Дэниелом, тем именем, которое было у меня с самого начала. Некоторые противились, но всем, так или иначе, приходилось смириться, потому что у них попросту не было выбора.
События того вечера, о которых я хочу вам поведать, произошли около 773 года. Есть много такого, что я повидал и о чем мог бы вам рассказать. Но я излагаю любовную историю и постараюсь придерживаться нити повествования с наименьшими отступлениями.
Я отчетливо помню тот особенный вечер. Два года я не видел своего ужасного брата Иоакима, и он должен был приехать домой. Несколько недель назад он известил нас о том, что взял жену и привезет ее с собой. Как вы понимаете, все семейство переполошилось. Брат был старшим сыном в семье, и, несмотря на то что слыл отвратительным человеком, мы все думали о нем хорошо, поскольку его уже долго с нами не было.
Если не считать старшего брата, у меня в те годы была хорошая семья. В свое время я повидал порядочно людей, и лишь немногие внушали доверие. Полагая, что таких потом будет больше, я ошибался и не уделял достаточно внимания своим родителям. Отец мой был добрым человеком, хотя и сдержанным, а моя мать была искренне любящей душой, что, вероятно, иногда шло ей во вред. Самое худшее, в чем я могу их обвинить, это родительская слепота. Это нечто присущее почти всем, кто любит своих детей. Два моих младших брата, особенно самый маленький, отличались добрым нравом и доверчивостью.
Полагаю, в те времена я тоже умел лучше любить и меня любили больше — это взаимосвязано. Тогда мы не пытались заглядывать в глубь прошлого, а настоящее казалось гораздо ярче — не таким, как стало представляться позднее, — чем-то вроде крошечной частички мира.
Семья наша не была богатой — отец работал мясником, — но дела шли успешно, и у нас было двое слуг. Уверен, что в тот день у отца не осталось мяса для продажи на рынке. Для нашего пира под девизом «Добро пожаловать домой» он зарезал упитанного теленка и каждое второе существо с лапами и мясом, которое могло пойти под нож.
Я ожидал приезда брата с ужасом, смешанным с возбуждением. Надеялся, что в тот вечер домой явится улучшенный вариант моего брата вместе с женой, но предчувствовал, что, скорее всего, вернется заносчивый садист, когда-то покинувший дом.
Дом и внутренний двор были прибраны как для императора. Покончив с суетливыми приготовлениями, мы все стали ждать в напряженном молчании — мои родители, два младших брата, дяди, дедушка по материнской линии, несколько кузенов, слуги. Из-за тревожного ожидания мы были не в состоянии есть или разговаривать.
Не в правилах моего брата было бы приехать к свежеприготовленному ужину, к которому подавалось превосходное мясо с разными соусами, когда вся семья в радостном нетерпении ожидала гостей. В его правилах было приехать, когда кушанья остыли и засохли, а волнение ожидания обернулось беспокойством и тревогой.
Пока мы ждали, начался дождь. Помню, как мать радостно что-то говорила, пытаясь расшевелить нас. Тогда мы говорили по-гречески. Не на языке Софокла, а на отдаленно напоминающем его диалекте. Я до сих пор слово в слово помню разговор. Я и сейчас пытаюсь не забывать старые языки, но не так уж просто держать их в голове. Они созданы для общения, а в наши дни никто на них не говорит.
Брат прибыл не верхом и не в блестящих доспехах, как мы воображали, а пешком, одетый не по погоде и раздраженный. Он первым вошел из мрака в освещаемое свечами помещение. Взглянув на него, я стал думать, что сделалось с его военной карьерой, но тут в комнату вошла его жена. С того момента, когда она откинула капюшон и открыла лицо, я больше не думал о брате. Вот к этому моменту я бы хотел привлечь ваше внимание. Он имеет значение.
На протяжении двух столетий я видел девушку из Северной Африки лишь в своих воспоминаниях и во снах, но, взглянув на жену брата, к своему удивлению, увидел ее снова во плоти. До сегодняшнего дня не было души, которую я узнавал бы более стремительно и с большим энтузиазмом, чем ее. Сколько бы ей ни было лет и каковы бы ни были обстоятельства, она производит на меня очень сильное впечатление.
Я слишком долго глазел на нее — сначала из-за смущения, потом из-за потрясения и, наконец, из-за возбуждения. Брат ожидал, что его встретят с надлежащими поклонами, но мои глаза почти с болезненным восторгом были устремлены на его жену. Мое глупое поведение в тот вечер явилось причиной многих несчастий.
В конце концов до моей тупой башки дошло, что раздосадована она, а не он. Она была смущена и сбита с толку моим вниманием. Опустив голову, потупила глаза, в иные времена, когда я видел ее, выражавшие уверенность.
Я постарался взять себя в руки. Обняв брата, отошел в сторону, уступая место другим членам семьи. Я смотрел, как родители приветствуют свою новую дочь, Софию.
В тот вечер я словно вращался по ее орбите, пребывая в каком-то странном оцепенении. Где бы я ни находился и чем бы ни занимался, это имело отношение к ней, хотя я противился этому. И еще я старался подолгу на нее не пялиться.
К тому же она чувствовала себя не в своей тарелке. Вместо того чтобы есть, она посматривала на нас, свою новую семью, часто бросая взгляды на мужа. Все присутствующие ели и пили, а она скромно сидела, положив руки на стол. Брат заметил это не раньше, чем влил в себя несколько кубков вина.
