и работа, в конце концов, и без солнца можно выжить, при свете кристаллов и свечей. Милли уже один раз умирала, так что не боялась.
А ещё через месяц Мадина снова отлучилась и вернулась со смуглым парнем по имени Лиор, тоже старым приятелем. На вторую ночь он вошёл в комнату Милли, и та его не выгнала. С утра выпила уже знакомый чай, хранящий от беременности, и отправилась на пробежку, а потом в лабораторию. На уход Лиора через неделю не обратила особого внимания. Разве что во время спарринга обычная боевая злость стала ледяной и ей впервые удалось зацепить Мадину всерьёз, потому и запомнила этот день.
Позже новые мужчины появлялись ещё несколько раз, одних Милли пропускала, с другими получала большое удовольствие.
Потом ей исполнилось шестнадцать, и настал день, когда Мадина исчезла. Она предупреждала, что это случится однажды и когда угодно – всякий раз, уходя ненадолго, может и не вернуться. Попалась или просто решила, что долг её исполнен? Но в любом случае этот этап жизни для Милли закончился, теперь следовало покинуть убежище, и быстро. Мадина на такой случай припрятала под полом сумку: несколько комплектов документов, в том числе и подлинные, наличные деньги, письма в банк, оружие, кристаллы, набор необходимых склянок, тёплая шаль из жаркой козьей шерсти и бельё на первое время. Добавить воду, вяленое мясо, лабораторный журнал, и можно идти, только ботинки надеть покрепче. Так Милли и поступила. Заперла дом, выпустила коз, открыла курятник и ушла так легко, будто на короткую прогулку, но почти бегом, стараясь выбирать не слишком проторённые тропки – если Мадина влипла, то совсем скоро на Милли начнётся охота.
На рассвете второго дня путешествия решила перебрать сумку и в пачке бумаг нашла незнакомый конверт, видимо, он появился там незадолго до исчезновения Мадины. Хорошенький, с вычурными цветочками по краю, в таких девчонки присылают друг другу приглашения на день рождения, но несколько пожелтевший. Неужели Мадина всё-таки оставила ей записку? Милли вскрыла конверт, развернула лист кокетливой розоватой бумаги и задохнулась. Всего одна строчка «Навести Дерево» – вот так, с большой буквы, как имя или кличка. Но это была рука отца, и они оба знали, о каком дереве речь.
Лет с четырёх, когда умерла мама, Милли с отцом очень сблизились. Он обязательно находил время поиграть с ней, читал книжки и учил буквам, придумывал секреты, о которых не полагалось знать няням. Одной общей тайной был старый эвкалипт, растущий в глубине сада, точней, дупло внизу ствола. Генрих просверлил его сам, на такой высоте, чтобы Милли смогла дотянуться. Он оставлял для неё маленькие подарки и записки, и Милли усердно училась читать, чтобы их разобрать. Через пару лет в доме появилась Мадина, но даже она не знала о Дереве, а неожиданные послания стали реже, но не закончились. Милли привыкла, что в трудный момент стоит пойти в сад, опуститься на колени перед заветным эвкалиптом и заглянуть в дупло, иногда там прятался ответ на её вопрос – несколько монет, коротенькая записка, вещь, служащая подсказкой, которую следовало разгадать. А иногда не было ничего, тогда приходилось справляться самой.
Теперь он тоже ей помог, ближайшие планы прояснились – добраться до Мелави и незаметно проникнуть в сад.
Милли думала, что порядком одичала, но через три дня, войдя в город, почувствовала себя как рыба в воде. И ожидаемой боли не было, теперь, когда её ждала весточка от папы, его смерть не казалась окончательной. Он что-то хотел ей сказать, а значит, был не вполне мёртв.
Поддельные документы, прибавившие ей пару лет, позволили снять номер в гостинице, а новая одежда и покрывало из ближайшей лавочки превратили Милли в юную девушку бедов, приехавшую в город по делам, – их женщины были скромны, но самостоятельны. А ночью к воротам дома аптекаря пришёл мальчишка, тоненький и почти неразличимый в темноте.
Милли беспокоилась за сторожевой контур, но он признал её прикосновение, и калитка открылась. Дом по-прежнему принадлежал семейству Грим, земельный налог исправно поступал в городскую казну с безымянного банковского счёта, а маг, нанятый в своё время для обслуживания охранных кристаллов, до сих пор получал плату и выполнял свои обязанности. Был ещё поверенный, к которому Милли могла обратиться в любой момент и подтвердить свою личность, но время для этого не настало. В ближайшие месяцы, а может и годы, следовало оставаться безымянной тенью или скрываться под личиной.
Сад встретил её бесконечно родным ароматом влажных трав, многое из аптечного огорода погибло, но самые неприхотливые растения сохранились. Она могла бы пройти с закрытыми глазами, ориентируясь только на запахи: здесь тянет прохладой от мяты, там дурманит голову конопля, дальше розмарин и полынь, от забора несёт спермой – зацвело рожковое дерево, но раньше Милли не знала, о чём именно оно напоминает женщинам. В конце пути благоухает белый олеандр, душистая двухцветная лиана квисквалис и, собственно, эвкалипт. Она продралась через одичавшие кусты, склонилась к старому стволу, похожему на слоновью ногу, и ощупью нашла дупло. Пальцы сомкнулись на кожаном мешочке, Милли вытащила его и, не медля, отправилась в обратный путь. Хотелось бы заглянуть в дом, но на сентиментальность времени не было, пусть и провела в саду всего несколько минут, мало ли какие следилки могли сработать.
В мешочке лежала маленькая плоская фляга унций на десять, записка, в которой было перечислено восемь имён, и простенькая фигурка – змейка, привставшая для удара, безделушка из чернёного серебра с изумрудными глазами. И ответ, и путь, и благословение.
Завтракая, Эмилия просматривала газеты. Сделала глоток и привычно поморщилась: что-то слишком давно она пьёт паршивый кофе, этак недолго и состариться. Её и без того тревожило некоторое угасание внутреннего огня, будто способность очаровывать, прежде естественная и привычная, постепенно уходила или просто засыпала. Соблазнение было её даром, и не только сексуальное, которое само по себе штука нехитрая. Но увлечь человека так, чтобы мир закручивался вокруг него искрящимся потоком, заставить его смотреть в глаза, слушать голос, разделять желания, вместе смеяться и вместе горевать, а потом оставить с ощущением, что с ним случилось что-то прекрасное, может быть, самое прекрасное в жизни – такое умеют немногие, а для Эмилии это был всего лишь навык и немного фармакологии. Но теперь она всё чаще полагалась на зелья, иначе возникало впечатление растраты, в то время как раньше обольщение ощущалось органичным проявлением личности, не требующим усилий. А когда что-нибудь
