— Пальцы?! — задохнулась девочка, в ужасе рассматривая добычу — длинные и короткие корешки, покрытые морщинистой светлой кожицей, они и впрямь были похожи на...
— М-м-м, свежий, сочный. Молодец, мелочь, и от тебя какая-никакая польза есть!
Серебрянка посерела.
Выпь сжалился:
— Не волнуйся. Просто название такое.
— То есть, это не пальцы?
— Нет, глупая.
Серебрянка показала язык Юга, засунула в рот очищенный корешок. Пастух невозмутимо продолжил:
— Это просто органы размножения.
Девочка поперхнулась. Закашлялась, осердилась не на шутку — парни радостно, дружно лыбились:
— Я вас обоих на ноль размножу! — сказала, и с места кинулась на облюдка.
— Выпь, она дерется! Что такое, мелочь, он правду сказал, чтобы тебя порадовать!
Когда возмущение улеглось, шумно пыхтящая Серебрянка, прожигая взглядом Юга, спросила у пастуха:
— Так мы выберемся на тракт?
— Ага. На прозаре отправимся. Так что доедай и ложись.
— Выпь, а я там целую толпу видела! — вспомнила Серебрянка, укладываясь. — На не-людей не похожи, может, тоже в Городец идут?
— Каковы из себя? — насторожился Выпь.
Серебрянка задумалась, виновато призналась:
— Толком не глядела. Высокие, темные, ноги-руки длинные... Я издалека смотрела, думала, ближе подойдут — разгляжу. А они с места не сходили, все будто плясали.
— Это танцорки, — узнал Выпь.
— Танцорки? — удивился Юга, на миг перестав плести растрепанную в потасовке косу. — Как далеко забрались. То есть, как близко подобрались, они же обычно к Городцам не подходят.
— Нечего бояться.
— Они ведь не едят людей? — упавшим голосом понадеялась Серебрянка.
Еще одного кровавого бурана она не пережила бы.
— Нет. К ним не суйся, и довольно будет.
Серебрянка успокоилась (велела себе успокоиться), замоталась в плащ и устроилась спать. Выпь развел костер. Глядя на его жилистую спину, девочка постепенно расслабилась и — уснула.
Глава 4
4.
Полог высветлел до бледно-синего, ветер царапался в каменной траве, подвывал в стеклянной поросли.
Мимо прошли два трехногих спиценога.
Серебрянка проводила их взглядом, восторженно приоткрыв маленький розовый рот. Долго смотрела, затем спохватилась, торопливо выкатила прутом из огня завтрак. Пропитанием в пути ведал пастух, чутьем и накопленными знаниями отыскивая и воду, и пищу.
На сей раз еда с точки зрения Серебрянки выглядела как камешки. В огне, который Выпь сперва подманил в домик из прутков, камешки чернели. У них оказалась хрустящая корочка и мясная начинка, девочка старалась не думать что это такое. Не думать и не спрашивать.
К тому же спутники ее выглядели так, будто не спали вовсе: помятые, потрепанные. Серебрянка взялась было распытывать, но Выпь молчал, а Юга отвечал так, что охота спрашивать мигом пропала.
Наскоро поели, не мешкая, двинулись к тракту.
— Если не залезу в хоть один Провал, помру, — пообещал-пригрозил Юга, почесывая, — меня уже насекомые не едят, вонливо им. Брезгуют.
Выпь усмехнулся:
— Скалишься, пастух? — немедленно ощетинился подменыш. — Сам-то, небось, привык по три пальца кряду не мыться, пока со своими овдо пасся-миловался...
— Отчего. Дождь был. Провалы встречались, ага. Но каждое око в воде плескаться недосуг было.
— Ах, ты! Пастух... Серебрянка, ты чего там еле плетешься? Устала? Отдыхали вроде только.
— Я ничего, я так...— девочка догнала их, смущенно ухватилась за ладонь Выпь.
Тот ободряюще улыбнулся.
— Вот выйдем к людям — отоспимся, отмоемся, платье тебе новое справим, красивое!
— Зачем? — удивилась Серебрянка, натягивая подол и разглядывая его. — Мне это вот нравится.
— Странная ты девочка, другие в твоем возрасте только о платьях и думают.
— Странный ты мальчик, в своем возрасте о платьях только и думаешь, — неожиданно для себя отозвался Выпь.
Юга попытался отвесить ему подзатыльник, парень с глухим смешком увернулся.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Я не мальчик, я облюдок, — мстительно уточнил Юга.
Серебрянка заинтересованно глянула снизу вверх. Вопрос этот давно ее мучил, а спросить не решалась:
— А что это значит? Ты не человек? Кто такие облюдки вообще?
Выпь поморщился, однако Юга, как ни странно, решил ответить:
— Ну... чужинские детеныши, которых те в зыбках на младенцев меняют.
— Зачем?
— Да кто их разберет.
— Почем знаешь, что ты точно облюдок?
— Мамка сказала. — Помолчал и неожиданно разговорился. — Свой ребеночек у нее тихим родился, беленьким, светлоглазым. Приго-о-ожим, на радость... Не уследила веком, глядь спрозар — а в люльке уже что-то чернявое да темноокое, собой мерзкое, копошится. Я, то бишь. Как увидела, сразу прибить хотела, да отец не позволил, удержал. Сам, правда, вскорости и ушел, мамку оставил. Я-то крикливый был, кривенький, болел много, натерпелась она со мной. Думала-надеялась — помру не к году, так шестилеткой, а я, напротив, в рост пошел, выправился.
— То есть она тебя как чужого растила?
Выпь помалкивал, слушал внимательно.
Юга пригладил бусы, вздохнул.
— Уж как смогла, и на том спасибо. Могла вообще извести или продать, сколько таких было.
Серебрянка горько сморщилась, попыталась утешить:
— Но ты все равно красивый получился. Красивее Выпь даже.
— А-ха, съел-выкусил?
— Вот уж уел прямо-таки, — фыркнул Выпь.
Девочка покраснела, постаралась выкрутиться:
— Зато Выпь сильнее. И выше. И умнее.
— А-ха, вот теперь ты получил!
На тракт вышли без приключений, что несказанно обрадовало Серебрянку. Ей казалось что в Городце можно будет забыть об ужасах особых.
Скоро их дружелюбно окликнули. Седой тахи, такой же седой мужичок, пустая, сработанная из грубой травы тележка — путники охотно приняли приглашение «подвезтись» и уселись.
Развлекать доброго человека беседой вызвался Юга. Пристроился на облучок, улыбнулся.
— Так вы, стало быть, в Черный Городец путь держите?
— Ага. Вон, сестренка никогда Городцов не видела, решили побаловать.
— Дело хорошее, — одобрил старик, — невеста она уж у вас.
— Так дети быстро растут.
— И-и-и не говори, парень, у меня-то вот у самого...
И пошло, и поехало.
Умению зачинать и поддерживать беседу Юга обучался в том же Гостином Доме, в боевых условиях непрерывной практики. Слушать при необходимости и корысти ради он умел безупречно, за это высоко ценился и сильно любился завсегдатаями.
— А Городец большой? — пытала Серебрянка молчаливого Выпь.
Пастух вести беседы был не обучен, поэтому отстреливался коротко.
— Да.
— Ну, насколько большой?
— Как с десяток станов, — прикинул Выпь.
— О-о-о. Действительно, большой.
— Ага.
— Ты что, разговаривать со мной не хочешь? — надулась девочка.
— Да. Помолчи, будь добра.
— Ну и пожалуйста, — Серебрянка показательно отвернулась.
Выпь, нисколько не огорчившись и не устыдившись, откинулся на спину, стянул на лицо капюшон и задремал.
Серебрянка злилась на равнодушие спутника недолго. Вокруг были люди! Настоящие, живые, а еще тахи, повозки большие и маленькие! Девочка восхищенно крутила головой, стараясь увидеть и запомнить сразу все.
Тракт был действительно очень широк, в восемь рабочих полос. Четыре вели к Городцу, остальные — прочь. Полотно, сработанное из непонятного девочке материала, казалось идеально гладким и ровным, блестящим настолько, что можно было разглядеть собственное отражение — конечно, если бы им вздумалось остановиться. Очень скоро Серебрянка поняла, как им повезло с добрым владельцем седого тахи: повозка двигалась намного быстрее, чем бредущие по самому краю дороги пешие.
Некоторые путники останавливались у темных и плоских каменных пластин, врытых вертикально, и что-то на них разглядывали. Иногда тыкали в пластины пальцами, бранились или радовались. По обочинам часто лепились Дома, небольшие и необыкновенно яркоокрашенные, с призывно раскрытыми окнами и дверьми. Дух оттуда шел удивительно завлекающий.
