Sais-tu, ma fille, que tu l’as échappé belle, en fait d’impressions lugubres — en t’en allant juste la veille du jour où devait enfin s’accomplir ta persistante prophétie*. Que serais-tu devenue, si on t’avait appliqué une loi de Pierre le G<rand>, qui condamne à la prison un prophète de malheur, jusqu’à l’accomplissement de sa prédiction?
Ma fille chérie. Ne soyez pas triste. Voici le printemps qui vient et vous pouvez encore avoir de beaux jours…* Essaye seulement de le vouloir.
Embrasse tendrement Kitty et prie-la de m’écrire quelques mots.
Le petit père assommant
Перевод
Моя милая дочь. Я более или менее представлял себе, сколько времени ты в состоянии терпеть того или иного посетителя*: от 8 до 10 минут — крошку братца, от 10 до 15 — крошку отца. — Но сколько ты можешь вынести строк в визите эпистолярном? — вот что хотел бы я знать в данный момент, чтобы не поставить себя в слишком неловкое положение. — Что касается твоих писем, то я люблю их независимо от размера и формы. Я люблю их потому, что они походят на тебя: сколько бы ни заключали они, как ты говоришь, смертельной грусти в душе, на устах у них все-таки смех.
Знаешь ли, дочь моя, что ты счастливо избежала мрачных впечатлений, уехав как раз накануне того дня, когда должно было наконец исполниться твое застарелое пророчество*. Что бы с тобой сталось, если бы еще действовал закон Петра Великого, предписывавший держать предсказателя несчастья в тюрьме до тех пор, пока его предсказание не сбудется?
Милая моя дочь, не грусти. Вот уж и весна наступает, и тебе еще выпадут счастливые дни…* Постарайся только этого захотеть.
Нежно поцелуй Китти и попроси ее написать мне несколько слов.
Несносный крошка отец
Тютчевой Е. Ф., 3 июня 1864*
32. Е. Ф. ТЮТЧЕВОЙ 3 июня 1864 г. Петербург
St-Pétersbourg. Mercredi. 3 juin
J’arrive, ma fille chérie, j’arrive — je ne puis encore fixer le jour, mais certainement ce sera dans le courant de la semaine prochaine. D’ici dans 8 jours au plus tard je compte bien être rendu près de vous*. Dis cela à mon frère qui, assurément, ne saurait être plus impatient de me voir à Moscou que je ne le suis moi-même.
Hier j’ai embarqué Monsr Jean pour son tour d’Europe. Il a très heureusement subi ses examens, et vient de passer dans la 3ième classe qui correspond aux cours de l’université*. Ce succès m’a fait plaisir, surtout en vue de la joie que cela aura fait à sa mère. — J’ai eu hier des nouvelles de Kissingen, et par ricochet aussi de Genève*. Ce qui m’a fait grand plaisir quant à ces dernières, c’est de voir que Daria s’est fixée à quelque chose de déterminé et de très raisonnable. C’est, d’ailleurs, ce que pour mon compte je lui avais toujours conseillé…
Voilà donc que l’écheveau se dévide peu à peu. Je jouis par anticipation de la jouissance que vous aurez, ma fille chérie, à vous trouver en Suisse, Interlaken et Lac de Genève*, et j’espère bien qu’il me sera donné d’en être le témoin. Je tiens infiniment à revoir et à recontempler toutes ces belles choses à travers vos impressions. — Il vient un âge où l’on ne jouit que par ricochet et depuis longtemps j’en suis là…
J’attendrai le retour du Prince Gortch<akoff> pour organiser mon départ de telle manière que je puisse au besoin prolonger à discrétion mon absence de Pétersb<ourg>, car après tout il n’est pas impossible que ma femme et Marie se trouvent, même malgré elles, dans la nécessité de passer l’hiver hors du pays. Ce serait, assurément, non seulement ce qu’il y aurait de plus agréable, mais aussi de plus raisonnable à faire. — Et alors, si cette chance venait à se réaliser, je ferai tout au monde pour décider mon frère à se laisser emmener.
Vous aurez appris, je suppose, le malheur qui a frappé les pauvres Délianoff*. — On est toujours étonné de ces contresens — comme si on était dans le secret du sens véritable des choses et des événements.
Au revoir donc, à bientôt, ma fille chérie. Mille tendresses à grand-maman, qui, j’espère, a cessé de me chercher en Sibérie*. Bien des amitiés aussi à la tante et au cher Ник<олай> Васильич.
Tout à toi.
Перевод
С.-Петербург. Среда. 3 июня
Я еду к вам, моя милая дочь, еду — не могу еще точно назвать день, но знаю наверное, что на будущей неделе. Самое позднее через 8 дней я твердо рассчитываю быть у вас*. Скажи об этом моему брату, который, я уверен, не может ждать моего прибытия в Москву с большим нетерпением, чем я сам.
Вчера я отправил Ваню в путешествие по Европе. Он весьма успешно сдал экзамены и перешел в 3-й класс, соответствующий университетскому курсу*. Успех его доставил мне удовольствие, особенно ввиду той радости, которую он принесет его матери. — Вчера я получил известие из Киссингена и, косвенным путем, из Женевы*. Что касается женевских новостей, то я был особенно рад узнать, что Дарья приняла определенное и очень благоразумное решение. Кстати, это то, что я, со своей стороны, всегда ей советовал…
Итак, клубок моих забот постепенно распутывается. Предвкушаю, как ты будешь наслаждаться, милая дочь, в Швейцарии, в Интерлакене и на Женевском озере*, и надеюсь, что ты разделишь со мною это наслаждение. Мне так хочется вновь пережить встречу с этими красотами, созерцая их твоими глазами. — Наступает возраст, когда радуешься только радостям окружающих, и для меня эта пора давно уже наступила…
Я хочу дождаться возвращения князя Горчакова и оформить свой отъезд так, чтобы в случае надобности я мог бы продлить мое отсутствие и вернуться в Петербург, когда это будет мне удобно, ибо в конце концов не исключено, что моей жене и Мари, даже независимо от их желания, придется провести зиму за границей. Несомненно, это было бы не только самое приятное, но и самое разумное, что они могли бы сделать. — И тогда, если бы такая возможность осуществилась, я сделал бы все, чтобы уговорить брата ехать со мной.
Вы, наверное, уже знаете о несчастье, постигшем бедных Деляновых*. — Подобные удары судьбы всегда поражают нас своей бессмысленностью — словно нам ведом истинный смысл вещей и событий.
До свиданья же, до скорого, милая моя дочь. Передай самый сердечный поклон бабушке, которая, надеюсь, больше не ищет меня в Сибири*. Дружески кланяюсь также тетушке и любезному Николаю Васильичу.
Весь твой.
Каткову М. Н., середина июля 1864*
33. М. Н. КАТКОВУ Середина июля 1864 г. Петербург
С.-Петербург
Почтеннейший Михаил Ники<форович>!
Пишу к вам по поручению к<нязя> А. М. Горчакова. — Князь жел<ает> очень, чтобы вы — в этом водовороте всевозможных и не<воз>можных сплетней, толков и лжей, вы — как лучший представител<ь> русской гласности — знали с<амым> достоверным, самым полож<итель>ным образом о настоящ<ем> ходе и состоянии дел.
Все показания князя з<аклю>чаются в следующих тр<ех> пунктах:
1) Ни в Киссингене, ни <в Берлине>* <пр>и всех совещаниях с <ин>остранными министрами и <го>сударями не было ни предложено, <н>и принято нами никаких обязательств, ни изустных, ни письменных, по какому бы <то> вопросу ни было, так что князь возвратился из-за границы, <у>держав за собою те же самые <у>словия полнейшей самостоятель<нос>ти и неограниченной свободы <дей>ствия, с какими он туда <от>правился.
2) О польском вопросе не <было> речи. — Князь просит вас принять это удост<оверение> в самом буквальном с<мысле> слова: Le nom de la Pologne n’a pas été prononcé.[8]
3) Князь остается верен свое<му> взгляду, а именно, что настоящ<ая> политика России — не за грани<цею>, а внутри ее самой: т. е. в ее последовательном, безостанов<очном> развитии — и потому считает своею первою обязанностию не путать ее ни в как<ие> внешние, посторонние вопрос<ы>, чтобы как-нибудь чр<ез это> не повредить правильно<му> решению ее настоящего <вопроса>, т. е. внутреннего.
Вот что поручено мне было <ва>м передать уже несколько <дн>ей тому назад, но я все это <в>ремя жил и живу в такой <м>учительной, невыносимой, ду<ш>евной тревоге*, что вы, конечно, простите мне это невольное <про>медление.
Мое усерднейшее почтение <ми>лой Софье Петровне*. Вам душевно преданный
Ф. Тютчев
P. S. От А. И. Георгиевского сей<час> получил письмо — благодарю.
Георгиевскому А. И., 8 августа 1864*
34. А. И. ГЕОРГИЕВСКОМУ 8 августа 1864 г. Петербург
С.-Петерб<ург>. 8 августа
Александр Иваныч!
Все кончено — вчера мы ее хоронили… Что это такое? что случилось? о чем это я вам пишу — не знаю. — Во мне все убито: мысль, чувство, память, все… Я чувствую себя совершенным идиотом.
Пустота, страшная пустота. — И даже в смерти — не предвижу облегчения. Ах, она мне на земле нужна, а не там где-то…
Сердце пусто — мозг изнеможен. — Даже вспомнить о ней — вызвать ее, живую, в памяти, как она была, глядела, двигалась, говорила, и этого не могу.
Страшно — невыносимо. — Писать более не в силах — да и что писать?..
Ф. Тчв
Георгиевскому А. И., 13 августа 1864*
35. А. И. ГЕОРГИЕВСКОМУ 13 августа 1864 г. Петербург
С.-Пет<ербург>. Четверг. 13 августа
О, приезжайте, приезжайте, ради Бога, и чем скорее, тем лучше!* — Благодарю, от души благодарю вас.
Авось либо удастся вам, хоть на несколько минут, приподнять это страшное бремя, этот жгучий камень, который давит и душит меня… Самое невыносимое в моем теперешнем положении есть то, что я с всевозможным напряжением мысли, неотступно, неослабно, все думаю и думаю о ней, и все-таки не могу уловить ее… Простое сумасшествие было бы отраднее…
