Причина была все та же. Ему снова захотелось большего.
Однажды он пришел домой пьяный, от него несло духами. Потом он вообще не пришел ночевать. Под утро вернулся. С заплаканными глазами. Признался во всем, просил прощения. Людмила Валентиновна пришла в ярость. С ним она такой никогда не была. Она вообще никогда такой не была. Александр слушал ее молча, смиренно, — он это заслужил. Но когда она коснулась его религиозности, которая расходилась с его поведением, он вспыхнул.
— Ты хоть представляешь, каково это — быть мужиком! — закричал Александр. — Физически здоровым мужиком. Я хочу их всех. Ты понимаешь это? Я хочу их всех оттрахать. И в рот, и в задницу.
Людмила Валентиновна перепугалась и от крика, и от этих ужасных слов. Она видела, как его трясет, и опасалась, что он может применить силу. Она выждала минуту и спокойно, чтобы снова не задеть его, сказала:
— Я ведь и так ради тебя что только не выделывала в постели. Да никто так мужика своего не ублажал, как я. Как ты смеешь такое говорить?
— Не понимаешь, не понимаешь, — сказал Александр, схватившись за голову. — Как тебе объяснить? Никак. Женщина. Мне было хорошо с тобой. Ты была лучше всех, клянусь тебе. Но мне всегда будет мало. Всегда.
Она прогнала его. Мириться с таким положением — было выше ее сил. Больше она его не любила, никаких сомнений на этот счет не было.
Но все же она плакала без конца. Мысль об одиночестве и жалкой старости изводила ее с утра до ночи.
За несколько дней Людмила Валентиновна заметно состарилась.
Александр же на какое-то время пустился во все тяжкие. Случайные знакомые, проститутки. Месяц он утолял жажду. А потом, когда навещал сына, в слезах рассказал Тамаре Геннадьевне о том, что ушел от Людмилы Валентиновны, и том, что последнее время живет во грехе.
Тамара Геннадьевна хотела вернуть мужа, но в тот день торопить события не стала. Причем она понимала, что и муж думал об этом, но совесть не позволяла ему признаться.
Но Александр все-таки вернулся к ней.
Случилось это в том числе благодаря еще одному важному событию в его жизни. Отец Василий вышел из продолжительно запоя, пролежал какое-то время в клинике и вернулся в храм. Когда Александр узнал об этом — тут же навестил его. И, конечно, рассказав о себе, попросил совета. Отец Василий сказал, что выбирать нужно семью. Александр позвонил жене в тот же день и спросил, может ли он к ней вернуться.
Когда он с чемоданом прошел в дом, увидел, как счастливая жена сидит за нарядным столом. На ней было милое платье, она освежила прическу. У Александра выступили слезы. Он прижался к ней. Просил прощения, целовал ее.
— Надо выпить, — сказала она и протянула ему бокал.
— Это моча? — спросил Александр.
— Сам ты моча. Это шампанское.
Он рассмеялся, вытер слезы, глотнул из бокала и сказал:
— Как же я счастлив. Томочка, как же я счастлив.
Тамара Геннадьевна ничего ему не ответила, только подумала: «Вот теперь все будет хорошо».
Из семьи Александр больше не уходил. Можно ли сказать, что он взялся за ум и поборол свою похоть? Нет, конечно — нет.
Тамара Геннадьевна не знала, изменял ли он ей после возвращения. Она ничего такого не замечала. Да и не старалась замечать.
Но что самое главное — если это, опять же, и было, то длилось не так долго. Александр рано потерял мужскую силу, что, как ни странно, обрадовало Тамару Геннадьевну. Теперь точно можно было выдохнуть.
Александр превратился в домашнего питомца, послушного, которому достаточно сидеть на диванчике и смотреть порнофильмы. Тогда только началась эпоха видеокассет, и Александр стал собирать свою коллекцию. Иногда он просил Тамару Геннадьевну посмотреть кино вместе с ним. Она соглашалась. Этот ритуал заменял им любовь в постели. Иногда он просил ее, чтобы она во время просмотра трогала себя. Она и на это соглашалась. Ей было нетрудно. В общем, похоть пусть и не ушла до конца (глупо было на это надеяться), но приняла причудливые и безобидные формы. За очередным таким просмотром, кстати, Александр и скончался. Он тогда был один. Тамара Геннадьевна обнаружила его, когда пришла с работы. Тромб виноват, сказали ей позже.
Рано овдовевшая женщина (ей тогда не было и пятидесяти) о новой семье и не помышляла. Один муж на всю жизнь. Каким бы он ни был: хорошим или плохим, живым или мертвым. Она осталась одна.
Сын уехал в Новосибирск.
Подруг у нее не было.
Не считая бывших.
Людмила Валентиновна за эти годы так и не нашла себе другого мужчину. Она тоже была одна, да еще и бездетна, в отличие от Тамары Геннадьевны.
После того как Александр вернулся в семью, ненависть Людмилы Валентиновны к бывшей подруге перешла на новый уровень. Да, она понимала, что сама прогнала Александра, но та беспринципность, с которой Тамара Геннадьевна подобрала его обратно, в ее глазах вызывала отвращение.
Теперь она не стеснялась в выражениях, говоря о бывшей подруге. При этом, однако, ни та, ни другая никогда в сторонних разговорах не касались главной причины раздора, потому что каждая в этой истории получила свою долю унижения. ***
Шли годы, и порой возникало ощущение, что единственное, что поддерживает жизнь в каждой из них, — это ненависть. И если у Людмилы Валентиновны она, ненависть, была более сдержанной, то у Тамары Геннадьевны в силу прогрессирующего маразма она становилась кричащей.
Константин Федорович, оказавшись на чужой войне, решил сохранять нейтралитет, хотя несколько учителей ему уже сказали, что такой вариант еще хуже: окажешься между двух огней.
Они по-прежнему захаживали к нему — по отдельности, разумеется, — отвлекали, наговаривали друг на друга и ждали. Ждали одобрения, хотя бы молчаливого: просто кивни! Улыбнись, когда я говорю о ней гадости, вступи со мной в сговор. Подмигни, будь ты проклят!
Константин Федорович стал замечать раздражение. Им было мало одних его ушей. Более того — ситуация стала осложняться: до нового человека стали доходить слухи, что обе женщины как-то странно о нем отзываются, как о каком-то тюфяке. Говорить с каждой об этом не имело смысла. Не обращать внимания? Возможно, в этом и было бы что-то благородное, да вот не получалось у Константина Федоровича — увы, но нет. Было бы легче, если бы он с ними не сталкивался каждый день и если бы вся клевета за спиной имела абстрактный характер: ну кто-то там что-то говорит, первый раз, что ли? Но он видел этих старых женщин каждый божий день. Видел и начинал раздражаться.
Все стало усугубляться, когда они начали делать ему замечания. Тамара Геннадьевна заявилась к нему на урок — на правах «наставницы» — и прямо во время процесса поправляла его, — что, конечно, было придиркой в чистом виде. Людмила Валентиновна, вторая самопровозглашенная «наставница», потребовала, чтобы Константин Федорович дал ей стопку проверенных тетрадей: ей нужно было посмотреть, объективно ли тот оценивает работы учеников, проверить проверяющего, что называется. Это был предел. Вступить в открытый конфликт с ними, решил он, значит — проиграть. Голос мудрости твердил: потерпи. Твердил и твердил. Потом уже тише твердил.
Оставалось только одно. Написать заявление. Так и сделаю, решил он, закрывая кабинет после уроков. Пошло все к черту. Завтра же напишу.
Но на следующий день случилось то, чего не ожидал ни Константин Федорович, ни кто-либо вообще из учителей 72-й школы.
Тамара Геннадьевна и Людмила Валентиновна пришли на работу вместе. Они держались за руки и были как никогда счастливы.
Более того — они написали заявления.
В один день вместе устроились, в один день вместе уволились.
Это случилось ночью.
Тамара Геннадьевна долго не могла уснуть, сбивала давление. Она позвонила сыну, сказала, что чувствует себя плохо. Ей было страшно. Сын сказал, чтобы она немедленно звонила в скорую, одни таблетки здесь не помогут. Он сказал, что приедет, но она попыталась его отговорить, хотя на самом деле звонила ради этого — ей нужен был кто-то рядом.
