А потом Лева переехал с семьей в город. Андрейка плакал во время прощания и обнимал его, а тот только хохотал от слезливости и преданности своего друга. «Я буду писать тебе письма», — клялся Андрейка, а Лева хохотал еще больше. «Оставляю Дашку тебе, — сказал он, — как потрогаешь ее сиськи, похвастайся». Андрейка еще раз обнял Леву и неожиданно для себя поцеловал его в шею. Лева смутился, ему было неприятно. «Ну ладно, все. Бывай». Он махнул рукой — то ли прощай, то ли «отвали» — и ушел.
У Андрейки в тот день поднялась температура, так сильно он переживал из-за отъезда друга.
В двенадцать у Андрейки появились прыщи, много прыщей. Тогда же к нему прилипло прозвище — Говно. Он жутко комплексовал из-за этого, но дать отпор обидчикам у него не получалось, он был слабым ребенком. Кроме того — его так называли не только главные деревенские дураки, но и вполне себе нормальные дети. Поэтому Андрейка чувствовал стеснение, неловкость — поправлять или возражать, скажем, той же Солнцевой, когда та совершенно естественной интонацией просила: «Говно, можешь, пожалуйста, дать списать домашку по инглишу?» Он, конечно, давал.
К пятнадцати Андрей уже осознавал, что девочки ему не нравятся. Кроме разве что Лены Семибратовой, у которой была короткая стрижка, маленькая грудь и волосатые ноги. Но замутить с ней было не самой лучшей идеей — все говорили, что она «пердит как не в себя», поэтому Андрей боялся и прямого общения с ней, и смешков со стороны. Хотя, — однажды, плача в одиночестве, подумал он, — для парня с прозвищем Говно это был бы самый подходящий вариант.
В десятом классе он решил что-то поменять. Он знал, что через год уедет в город, там начнется новая жизнь. И она не должна быть похожа на эту. Слабенький Андрей решил заняться собой. Он отправился к своему физруку, Семенычу, который разрешал парням ходить по вечерам в спортзал.
В тот день учитель как раз квасил с друзьями в каморке, то есть был в настроении. Андрей всегда относился к нему с некоторой брезгливостью: он и физически был ему неприятен — лысый, морщинистый, с запахом изо рта, и манерами своими так же отталкивал — грубиян, деревенский пошляк, который гордился тем, что в своей жизни не прочитал ни одной книги и все равно был умным. Андрей в силу возраста еще не понимал, чего он хочет от жизни, но, глядя на Семеныча, знал, что такой его жизнь точно быть не должна.
— Чего приперся? — весело спросил физрук.
Андрей с волнением в голосе рассказал ему, что хочет заниматься спортом, приходить по вечерам, тягать железо. Семеныч посмотрел на него с уважением, даже с гордостью. Встал, хлопнул его по плечу. Потом пьяным взглядом оценил его, с ног до головы, и нежно, по-отечески, сказал:
— Знаешь, Говно, может быть, что-нибудь из тебя да получится.
В Кемерово Андрей поступал уже крепким парнем, да и над характером своим он тоже поработал. Он научился притворяться, перенял многое от Семеныча, чтобы казаться суровым и чтобы никто теперь не посмел над ним издеваться.
Он по-прежнему стыдился своей тайны и полагал, что вся его жизнь теперь будет неполноценной. Были у него, конечно, надежды, что когда-нибудь он встретит такого же человека — и между ними возникнет тайная счастливая связь, но как далеко он был готов пойти ради осуществления этой мечты — он и сам не знал, потому как страх разоблачения сделал его очень осторожным в этом деле, даже пугливым.
Помимо главного комплекса у Андрея появился к восемнадцати еще один. Он уже познакомился с порно (с классическим, которое, как и следовало ожидать, его нисколько не впечатлило; специфическое, к сожалению, достать было очень трудно и, что самое важное, рискованно) и знал, как должен выглядеть нормальный «прибор» (словечко Семеныча). У бедного Андрея было не как в кино, по-другому, точнее — в другую сторону.
Еще одно препятствие, как он считал, на пути к счастливой жизни.
Физкультура в старших классах настолько увлекла его, что он поступил на спортфак. Пять лет университетской жизни ничем особенно не запомнились, кроме попытки сблизиться с девушкой.
Аня была некрасива, но очень настойчива. Поэтому Андрей, чтобы не вызвать подозрений — одногруппники уже давно ночевали у девчонок (а некоторые вообще женились), — все-таки уступил ей. Уступил, то есть согласился. Но согласился — не значит, что переспал с ней.
Ничего не вышло.
Аня хотела быть оригинальной и чем-то зацепить сурового спортсмена, к которому — как шептались в универе — было трудно найти подход, поэтому начала она с трюка. Им же все и закончилось. «Я видела это в порнушке. Тебе понравится», — весело сказала она и села ему на лицо. Андрей через минуту скинул ее и, отвернувшись, блеванул.
Больше они не встречались.
После учебы он устроился тренером в спортзал, но вскоре его закрыли. Потом было несколько школ. Андрей постепенно превращался в Сергеича.
Когда он устраивался 72-ю школу, он уже был без волос, с морщинками и с ощущением того, что он доживет свою жизнь в полном одиночестве, так и не познав настоящей любви.
А дальше судьба сыграла в свою любимую игру.
Как только он с этим смирился, случилось кое-что неожиданное. ***
Константин Федорович прятался под козырьком остановки от мокрого снега. Нынче он был особенно противным, этот снег, а Константин Федорович, как назло, еще и без шапки сегодня ушел из дома. Если расписание не обманывало, то автобус должен был спасти его через десять минут. «Или — уже через девять. Девять на шестьдесят, пятьсот сорок. Скоро он приедет. Пятьсот тридцать девять. Пятьсот тридцать восемь. Мои уши… Пятьсот тридцать семь…»
— Поганая погода, да?
Константин Федорович не сразу узнал Сергеича, как раз из-за шапки, которую тот натянул до самых глаз. Новый человек дружелюбно кивнул в знак согласия. В школе они пересекались редко, никогда не общались, особого повода не было. Однако сейчас Сергеича что-то волновало, и заговорил он с Константином Федоровичем не просто так.
— Вы знаете, я ведь вас сегодня в школе хотел поймать, да не успел, — признался физрук.
— Что-то случилось?
Сергеич мялся. Он что-то бубнил, кашлял, словно каждое слово вызывало нестерпимую боль. Бледный как поганка, подумал Константин Федорович, еще и с температурой, наверное.
— Я хотел поговорить с вами насчет Федорченко.
Константин Федорович за это время запомнил еще не всех. Но эта фамилия для нового учителя уже не была безликим звуком. Так всегда, в первую очередь застревают в памяти либо умники, либо бездельники. Дима Федорченко относился ко вторым. Наглый и ленивый, он зачем-то продолжил обучение в 72-й школе после девятого класса, хотя все учителя надеялись, что он, благополучно списав на экзамене, помашет им ручкой.
— И что с Федорченко? — удивился Константин Федорович.
— В общем, тут такая ситуация. Он же до четверки немного не дотягивает, верно?
— У него выходит двойка.
Ответ ошарашил Сергеича; у него, кажется, закружилась голова. Константин Федорович видел его таким впервые. Да, они толком не общались, но издалека, что называется, впечатление физрук производил самое стереотипное: грубый и туповатый. А сейчас он трясся и готов был, как казалось Константину Федоровичу, расплакаться.
— Двойка, значит, — задумчиво повторил Сергеич. — Двойка, двойка, двойка.
Говорил он так, что каждая «двойка» звучала как: что же делать, что же делать, что же делать.
— А что, собственно, случилось? — спросил Константин Федорович.
— Он же, понимаете…
Сергеич вдруг покраснел и, опустив глаза, закончил:
— Он же спортсмен. Все время на тренировках, ему не до…
— Спортсмен? — удивился Константин Федорович. — Андрей Сергеевич, вы сейчас шутите? От него же за километр табаком несет. Да и не только в табаке дело. Я знаю, как выглядят спортсмены. Даже те, которым наплевать на учебу. Вы еще скажите, что его дружок, Аникин, тоже спортсмен.
