Глава 11. Ярослав
До утра я катаюсь по городу и обдумываю все сказанные пацанами слова и гоняю в голове еще примерно миллион разных мыслей.
Ни к чему в итоге толком не прихожу, но решаю одно: мне катастрофически нужен перерыв.
Мне нужны дни без Маши, потому что я так стремительно в нее влип, что теперь находиться рядом почти больно.
Нужно остыть, привести мысли в порядок, а еще обязательно точно решить, что мне дальше делать со всем происходящим.
Пути тут всего два: либо я наступаю себе на горло и давлю в себе все чувства к Маше, либо… либо я наступаю на горло всему миру и пробую построить с ней что-то красивое, что называется словом “любовь”.
Не факт, конечно, что Маша будет в восторге от такого порыва, но я в любом случае сделаю все, чтобы она была моей, если выберу именно этот вариант.
А сейчас мне нужно просто немного побыть наедине с собой. Без родителей, друзей, девушек, даже работы — возьму отгул на пару дней.
И самое главное — без Маши.
Приезжаю домой рано утром, хочу взять немного вещей и свалить пожить на свою квартиру. Беру то самое важное для себя время, которое, я надеюсь, поможет привести в порядок все мои чувства.
Но дома что-то не так, я чувствую это с порога.
Слышу голос отца и Ленки на кухне, иду туда и не понимаю, почему они в такую рань не спят.
— Тогда не поеду и я, это не обсуждается, — говорит отец. — К черту контракт, я остаюсь с тобой.
— Нет, Игорь! — шепотом орет Ленка. — Ты должен ехать, ты к этому шел больше двух лет. Я останусь, ты поезжай. Это всего на пару дней, тем более что билеты давно куплены.
— А что случилось? — спрашиваю, подходя к ним. Они спорят шепотом и ничего не видят вокруг.
— Маше плохо, — говорит Лена со страхом в глазах, и у меня холодеет все внутри. — Что-то съела, возможно, мы не знаем. Вызвали врача, он обещал примчать примерно через час: он живет на другой конце города и мы буквально выдернули его из постели, его прием начинается через два часа.
— Что с Машей? — я не хочу слушать бредни про врача и прочее. Меня сейчас интересует только одно.
— Ее тошнит, кружится голова, она очень бледная и толком не может спать. Всё было в порядке, мы понятия не имеем, что случилось.
— У нас подпись контакта в Питере завтра, билеты на руках, нужно выезжать, — говорит отец, — но я без Лены не поеду, а она ворчит на меня, — он вздыхает, закатывает глаза, а я просто продолжаю слушать с ужасом.
— Она моя дочь, я не оставлю ее одну! — говорит Лена.
— А ты моя жена. И я не оставлю вас обеих. К черту контракт.
Они снова начинают ругаться, и я понимаю, что толку от их присутствия Маше будет не больше чем от стены в ее комнате.
В голове зудит громкое МашеплохоМашеплохоМашеплохоМашеплохо, и я выдаю первое, что приходит в голову.
— Уезжайте оба, как планировали, с Машей останусь я.
Что я только что сказал?!
Я ехал домой, чтобы взять паузу, а теперь собственноручно выпроваживаю родителей, чтобы остаться с Машей на два дня наедине. Браво.
Сердце больно лупит о ребра, предвкушая эти два тяжелых дня, но я продолжаю стоять на своем, когда Лена твердит, что не оставит дочь.
— Лен, он без тебя всё равно не поедет. Ты будешь ему пилить мозг. От вас помощи ей в таком случае никакой, уж извини. Врач уже едет, лечение назначит, и нам с ней не по пять лет. Скажет лечь в больницу — отвезу, ляжет.
Лена спорит еще около пятнадцати минут, и когда и я, и отец, теряем терпение, мы без слов понимаем друг друга. Он забрасывает Лену на плечо и утаскивает в машину, а я обещаю звонить каждые полчаса и отчитываться о состоянии Маши.
Маша… горе, свалившееся на мою голову.
Я поднимаюсь на наш с ней этаж и пару секунд туплю у двери, прежде чем войти в ее комнату.
У меня руки дрожат как у пятиклассника, когда я открываю дверь, а потом и вовсе замирают все внутренности.
Она бледная настолько, что становится страшно. Под глазами синие, почти серые круги, а сами веки покрасневшие. Губы искусаны до крови, а грудная клетка вздымается слишком медленно и до страшного глубоко.
Что, мать его, могло случиться?!
Я уехал под самый конец, как можно было во что-то вляпаться? И как, блять, можно было допустить, чтобы она во что-то вляпалась?
Я чувствую острый укол вины. Оставил, не уследил. Не должен был бросать.
Мне смотреть на нее больно, еще несколько часов она была похожа на принцессу из моих мечт, а сейчас лежит как труп, даже смотреть страшно.
Подхожу к ней и сажусь на край кровати. Она спит, вроде, но веки дрожат очень сильно.
Беру ее за руку: потная, но ледяная. Поглаживаю костяшками и сам не понимаю, когда, но притягиваю к себе ладонь и целую каждый палец, прижимаясь губами.
Что с тобой, Маш? Ты пугаешь меня. Верни свою улыбку и розовые щёчки, я жить без них не могу.
Она хнычет во сне. Ей плохо. Мне почему-то вспоминается картина: я видел однажды, как парень умирал от передоза прямо на улице, сидя в кустах. Его трясло примерно так же, вид таким же был, только все втройне хуже, конечно, и рвало его без остановки пеной с кровью.
Я не знаю, почему вспоминаю именно это, но мне совсем это не нравится.
Что с моей, сука, Машей?!
Я глажу ее по голове, убираю прилипшие пряди ко взмокшему лбу, поглаживаю пальцами по щеке.
Ненавижу этого врача. Где его носит?!
Я не могу оторвать от нее взгляд. Гоняю в голове разные варианты того, что могло с ней случиться, и в башке всплывает только один. Давид. Тот самый сынок богатого папочки, который другими методами завоевать девушек и не пользуется. Этот мудак пытался лезть к Машке, но я ее увел, а что было потом? После того, когда я уехал?
Предположение “съела что-то не то” отметаю сразу. В том ресторане продукты свежее, чем мы можем себе представить.
А вот вариант с Давидом я отмести не могу. И думаю о нем только чаще и чаще.
Наконец-то приезжает врач. Мне с трудом хватает сил не наорать на него и не закинуть Маше в комнату, схватив за шкирку.
Он осматривает ее, хмурится, задает вопросы, но сама Маша не слишком в состоянии что-то ему отвечать. Говорю за нее, что знаю, и выдвигаю теорию с тем, что ей могли что-то подсыпать. Доктор соглашается, что это может быть оно, и берет кровь на анализ, чтобы точно удостовериться в наших мыслях.
После часа беспрерывного введения ей препаратов в капельницу, она оживает. Ей заметно становится лучше, она перестает быть настолько бледной и у нее чуть поднимается температура, хотя остается еще ниже нормы.
Но по сравнению с тем, что с ней было… Это большой прогресс.
Врач оставляет рекомендации, что с ней делать, и обещает отдать кровь в лабораторию как можно скорее. Нужна еще одна капельница вечером, поэтому он оставляет список лекарств, и дает номер кого-то, кто сможет приехать и прокапать, пока у него будет прием в клинике.
Мне не нужен анализ, чтобы удостовериться, что именно с Машей. Тем более, доктор не опроверг, а почти подтвердил мою теорию. Но я трепетно жду ответа в лаборатории, и хожу вокруг Маши верным служебным псом.
Как я мог хотеть отдохнуть от нее? Как я вообще собираюсь прожить без нее хотя бы несколько минут?
Маша все еще очень слаба, но теперь она практически спокойно спит, вздрагивая лишь временами.
Я ненавижу этого ублюдка. Если моя теория подтвердится — я размажу его по стенке. И мне будет плевать на его влиятельного папочку и кого бы то ни было еще.
Я снова сажусь на край ее кровати. Мне постоянно приходится проверять, как она дышит, не стала ли еще холоднее, не хнычет ли во сне от плохого самочувствия. Проверяю скорее для собственного успокоения, а еще для того, чтобы провести с ней больше времени.
Ленка, кстати, реально звонит каждые полчаса. Не говорю ей пока о теории, не хочу портить им поездку и вырывать ее сердце такими новостями. Приедут домой — расскажу всё. А пока говорю, что поставили капельницы и она уже идет на поправку. Этого будет достаточно.
