если угадали?
— То вы меня и моего друга приглашаете в гости пить чай с клубничным вареньем.
— О!
— А что? Разве мы такие уж плохие хлопцы? Вы посмотрите на него. Он же красив, как Милица Корьюс!
Все засмеялись.
Арбуз оказался спелым.
Андрей с Ясновым действительно пили чай с клубничным вареньем, но девушки им показались слишком скучными. Обе они учились в университете на философском факультете. Уходя, Андрей даже сказал:
— Вот и вправду неземная тоска.
Андрей протянул руку к столу, провел ладонью по льняной скатерти, нащупал пальцами пачку папирос, придвинул к себе, потом отыскал коробку спичек.
Он достал папиросу, сжал, и тут же резко бросил ее на стол, и оттолкнул от себя и пачку и спичечный коробок, но сделал это столь резко, что папиросы полетели через весь стол, на пол, и скатерть медленно поползла по столу вслед за ними.
Вошла мать.
— Тебе подать папиросы? — спросила она,
— Нет. Выбросить их.
— Но ты полчаса назад просил купить папирос!
— Я ошибся. Не надо. Я ошибся. Ошибся,— еще раз выдавил он.
— Ты хоть одну выкурил?
— Ни одной. Я ошибся.
— Какой ты, Андрей,— прошептала мать.
— Что ты говоришь?
— Уйти?
— Не знаю. ,,
— У мепя пирог в духовке. Он может подгореть.
— Конечно. Мне не скучно, мама. Это так. Пройдет.
Мать ушла…
Полковник Яснов испытал славу дважды. В первый раз в воздушном бою, в окрестностях Никополя, он, уже командир авиационного истребительного полка, сбил в течение сорока минут пять немецких самолетов — и маленькая золотая звездочка засверкала на его груди, и многие газеты печатали его портреты и описание боя.
Во второй раз это случилось после войны, когда отставной, еще, не старый полковник, находясь в госпитале, за полтора месяца написал сто пятьдесят страниц своих военных воспоминаний. Книжка была издана. За ней последовали еще три — и все о летчиках, хотя и не все о летчиках военных.
Сам он объяснял свою славу — и ту, и другую,— таким образом:
— В первый раз я вдруг понял, что мне все равно — вернусь я домой или нет,— возвращаться было некуда, и никто не ждал меня, и не было тех, кто ждал меня еще месяц назад. Во второй раз мое подсознание продолжало считать меня одиноким, хотя я все время был среди людей. Оно считало, что мне не с кем говорить — и заставило говорить с самим собой. Ведь моя первая книжка — разговор с самим собой. Даже спор. А порой поиски чего-то того, чего в моей жизни уже не будет.
После довольно неудачной книги о полярных летчиках, не зная, что делать, каким образом вернуть утраченное спокойствие, он приехал в город, где перед войной жила его семья. Купив букетик ранних цветов, он отправился на кладбище, рассыпал цветы по мраморной плите надгробия и долго сидел на деревянной скамье. Здесь он вдруг понял то, чего не мог понять ранее. Он всегда боялся, что возвращение, в этот город вернет воспоминание о сыне. Ему зачастую казалось, что сын где-то есть, он просто уехал в южные края — светлый, веселый юноша,— уехал к южному морю.
Была середина мая, цвели на бульварах белые акации.
Полковник вспомнил, что жители этого южного шумного города любовно называли свой город звездным, Астрополем, связывая это имя с найденной в развалинах генуэзского замка статуей крылатой женщины, несущей звезды.
Полковник ходил по городу своей юности. Он забрел в развалины старой крепости Иридиополя — радужного города, оставленного в наследство от милетских малоазиатов — они приплыли к этим берегам еще в шестом веке, походил вокруг полуразрушенного замка, построенного в XIV веке предприимчивыми генуэзцам и, теперь здесь в сохранившемся крыле помещался ресторан «Генуэзский замок», посидел среди развалин ханского дворца.
Возвращаясь из старого турецкого предместья, полковник заглянул в пивной бар, где на стене местный художник в порыве восторга нарисовал смеющегося Уленшпигеля с кружкой пива в руках. С другой стороны на полковника смотрел страдающий черт.
Он ушел к морю. Долго стоял, глядя в зеленую спокойную воду. Потом сел на каменной скамье, смотрел прямо перед собой, в темную листву старой магнолии.
На одну минуту, помимо какого-то внутреннего или внешнего желания, он вдруг резко вскинул голову и повернулся. Мимо прошла группа юношей. Полковник невольно посмотрел им вслед. Один из юношей остановился, постоял, повернулся и неуверенно пошел назад. Дойдя до полковника, он сел рядом. Недолго помолчав, сказал:
— Я знаю, кто вы. И простите меня, если я помешал. Понимаете, моего отца звали так же, как вас. И фамилия, имя и отчество. Все так же. Нет, нет! Я знаю, что он погиб. Он был летчиком и погиб в конце войны. Я знаю где, я это точно знаю. И вы совсем на него не похожи. Но вот такое совпадение. Вы не встречали его на войне?
— Нет,— подумав, ответил полковник.
— Я думал, может — встречали. Знаете, ведь однофамильцы всегда запоминают друг друга. А тут еще такое совпадение.
— Как тебя зовут?
— Александром, Сашей,— ответил юноша.
Полковник положил свою большую руку на плечо юноши.
— Моего сына звали так же,
— Я знаю,
— Знаешь?
— Видел на кладбище. Ребята даже шутили, мол, там похоронен я. Простите, что я об этом сказал.
— Мой сын был бы старше.
Юноша помолчал, потом поднялся, но полковник, державший руку на его плече, сжал плечо, и юноша опять опустился на скамью.
— Не уходи,— сказал полковник. — Расскажи о себе. Ты, конечно, хочешь быть летчиком, как отец?
— Да.
— У тебя есть мать?
— Нет, она давно умерла. Я живу у соседей.
— Учишься?
— В десятом классе. Скоро экзамены. Пока еще учимся. Осталось три дня.
В порт входил теплоход. Полковник отвернулся, чтобы не видеть белоснежного красавца. Юноша следил за кораблем.
— Расскажи,— попросил полковник.
— Я все рассказал,— ответил Саша. — О чем еще?
— И я не знаю, что ты должен рассказать, но знаю — должен. Может быть, не сегодня. Но когда? Ночью я уеду. Никогда не вернусь сюда. Тебе не страшно здесь жить? А мне — страшно. Да, вот такой большой, и страшно. Друзья ждут тебя?
— Не ждут.
— Тогда проводи меня до гостиницы.
Полковник жил в гостинице «Атлантической» — современном здании,
