— Тебе, Алеш, легко говорить — раздобудь песок! — недовольно произнес Мирек. — А видел бы ты этих бабушек, как они на меня набросились. Смотри! — И Мирек показал царапину на ноге. — Это след от вязальной спицы.
— Все равно вы бездарны, — покачал головой Алеш и печально добавил: — Лачуга развалится прежде, чем мы построим из нее клуб.
Оказывается, Мирек пошел в парке к песочнице, наивно полагая, что его задание самое легкое. Он принесет песок, который ни у кого не нужно просить. Мирек отбросил мысль, что можно снять рубашку и сделать из нее торбу — во-первых, рубашка новая, мама вечером просто с ума сойдет, во-вторых, песка для раствора понадобится много, так что придется ходить за ним несколько раз, рубашка не только испачкается, но и не выдержит — в таком случае безумие охватит и папу. А когда родители Мирека сходятся во мнении, что он заслужил наказание, они могут быть чертовски противными, так же как и мои.
Поэтому Миреку пришла гениальная идея. С минуту он наблюдал за малышами в песочнице, потом заговорил с ними. У каждого малыша, разумеется, было ведерко. Ну, Мирек и обещал им, что, если они возьмут свои ведерки, полные песка, и пойдут за ним, он покажет им нечто потрясающее, чего они еще не видели.
— А что ты собирался им показать? — полюбопытствовал Алеш.
— Самого толстого в мире предводителя компании, — отрезал Мирек, и Алеш, разозлившись, умолк.
Только Мирек упустил из виду бабушек, присматривавших за малышами.
Едва стайка любопытной детворы с Миреком во главе двинулась в путь, бабушки оторвались от своих скамеек, вязания и разговоров про болезни и накинулись на Мирека, полагая, как он заключил из их воплей, что этот злой мальчик, должно быть, людоед и хочет в укромном местечке скушать их прекрасных деточек. Мирек, вероятно, имел такую же возможность разумно объяснить все, как и мы с Чендой, когда стояли под дулом дедушкиного духового ружья.
— Старики — это самые старые из взрослых, — глубокомысленно заметил Ченда. — Так что договориться с ними еще труднее, чем с обыкновенными взрослыми.
— Из чего следует… — начал я, но Алеш, не дав договорить, перебил меня:
— Вы бездарны! Я единственный из всех выполнил задание. Принес и бак, и веселку.
— А где ты их достал? — подозрительно спросил Ченда.
— Дома, — гордо ответил Алеш, — бабушкин бак для белья и веселка.
— Ишь, как просто! — усмехнулся Ченда. — Тебе и искать не пришлось! Ты думаешь, у нас дома поливают цветы из лейки?
— Или у меня на кухне есть песочница? — добавил Мирек.
— Оправдывайтесь теперь, — разозлился Алеш, — так мы клуб никогда не построим.
— Точно, — грустно подтвердил Ченда.
— Ну, если невозможно начать с пола, — и я хитро подмигнул Алешу, — начнем с кладовки.
Но Алеш не попался на удочку — похоже было, он и в самом деле злился.
— Настоящий клуб должен начинаться с пола! И брось свои глупые шуточки, Боржик. Раз я вожак, то могу и приказать. Помните: того, кто завтра не принесет, что требуется, я исключу из компании!
Мы с Чендой и Миреком переглянулись, но предпочли промолчать.
По дороге домой Мирек презрительно произнес:
— Ну и вожак у нас… — и добавил еще несколько выражений, отсутствующих в словаре приличных слов.
Мы с Чендой договорились, что каждый достанет по лейке. Мне пришлось изрядно потрудиться.
— Лейку? А для чего? — покачала головой мама.
Мама вечно твердит, что я ужасно любопытный, но, думаю, любопытна как раз она. «Что сегодня в школе? Что сказала учительница? Куда идешь? Что у тебя в кармане?»
Так расспрашивать может только мама. Самое большее, что интересует меня, — это почему мне вытирать посуду, когда я собрался идти гулять.
— Лейка… — заколебался я, но вдруг мне в голову пришла неплохая мысль, и я выпалил: — Завтра в школе мы будем ее рисовать!
— И поэтому все должны принести лейки? — недоверчиво спросила мама. — Ведь не у каждого же дома она есть.
— Не все, — ответил я, — но кто принесет, тот выслужится перед учительницей.
Мама нахмурилась:
— Вероятно, ты хотел сказать, что учительница его похвалит, так?
— Да, — подтвердил я, а про себя усмехнулся.
Честно говоря, мама была бы довольна, если б я иной раз выслуживался перед Мирославой Драбковой, но ей хорошо известно, что эту радость наш класс предоставляет Богоушеку. Поэтому мама предпочитает говорить «похвала» или «хороший поступок» вместо «выслужиться».
— А у нас дома есть лейка? — спросил я.
— Дома нет, — сказала мама, — но на кладбище в ящике возле дедушкиной могилы есть.
— Хм, — разочарованно проворчал я, потому что на улице уже темнело, а кладбище находится на окраине города.
— Поедешь на трамвае, — решительно заявила мама, — не копайся, тогда успеешь до закрытия.
— Плевать мне на эту лейку, — для вида разочарованно протянул я, а в душе ликовал.
Мама, разумеется, рассердилась:
— Раз я сказала, что поедешь, значит, поедешь, и незачем больше об этом говорить. Учительница оценит твои старания. Разве ты не хочешь доставить ей радость?
— Не знаю, — продолжал я безбожно врать и состроил недовольную мину. — А вдруг ребята будут говорить, что я гнусный подхалим, вроде Богоушека?
— Нет, конечно, нет.
Мама мне улыбнулась и даже погладила по голове.
— Все будут злиться, что не принесли лейки, вот увидишь. При чем тут гнусный подхалим? Хотелось бы мне на это посмотреть!
Я решил больше не тянуть и начал прикидываться, будто мама меня убедила.
— Если ты так считаешь, я съезжу на кладбище.
Мама снова погладила меня по голове и достала из буфета ключ и кошелек.
— Вот тебе на трамвай, вот ключ от ящика. Возвращайся скорее. Сдачу оставь на кино. Главное, что учительница будет довольна.
Я помчался по лестнице, весело насвистывая: еще бы, получить на трамвай десять крон!
Когда через полчаса езды я вышел из трамвая, настроение у меня испортилось. Не то чтобы я боялся. Но я ехал за лейкой на кладбище, а уже темнело. В кармане у меня лежал ключ от ящика, который стоит возле дедушкиной могилы, потому что мама думала, что лейка нам завтра понадобится в школе на рисовании и что учительница меня за то похвалит. Мы не так уж часто ходим на кладбище, только в День поминовения усопших, и вечером папа всегда поет мне страшную песню про мертвецов, которые танцуют на кладбище, — хочет меня напугать. Маме не нравится, когда папа поет эту песню, и она всегда утверждает, что о мертвых следует говорить только хорошо. В том числе и о дедушке.
Я дедушку не помню, но мама сильно разозлилась, когда однажды папа мне о нем рассказал.
В первую мировую войну дедушка воевал в Италии и привез оттуда пекелецкой бабушке белый шарфик, он у мамы и сейчас хранится в шкафу. Но бабушке шарфик не доставил ни малейшей радости. Дедушка был музыкантом и играл в трактирах на скрипке. Один раз они так здорово поссорились, что дедушка взял скрипку под мышку, хлопнул дверью и вернулся домой только через пять лет. Рассказывая мне это, отец покатывался со смеху.
Но мама не смеялась, а заявила папе, что он сбивает меня с толку и если папе угодно, он тоже может взять скрипку, выкатиться и вернуться домой через пять лет, потому как дедушка был хороший, о мертвых следует говорить только хорошо, а папу будет вовсе не жаль.
Но отец ответил, что у него нет музыкального слуха и с помощью скрипки ему себя не прокормить.
На это мама сказала, что папа все равно мог бы уйти, он сумеет прокормить себя болтовней и питьем пива — в этом он просто рекордсмен.
Тут уж мой вспыльчивый отец разозлился: если маме угодно от него избавиться, он спокойно уйдет, только мама о том пожалеет, ведь ей не с кем будет ссориться.
А я понял, что отсутствие музыкального слуха я унаследовал от отца, что весьма огорчает Мирославу Драбкову: всякий раз, когда я пою, она просит не орать во весь голос, мы ведь не на вокзале и не в лесу.
Я довольно долго блуждал по кладбищу, прежде чем нашел дедушкину могилу. Могила как могила, самая обыкновенная, но я запомнил ее по домику, который стоит рядом, — склепу, как объяснила мама.
Склеп этот стоит на кладбище давным-давно, вместо двери там железная решетка, на которую опираются два ангела с громадными крыльями. У одного отбит нос, и кажется, что второй с ним боксировал, потому что стоят они друг против друга.
Между дедушкиной могилой и склепом находится ящик.
Я вынул из кармана ключ и спички, потому что было уже темно и я не видел как следует замок.
Лейку я в ящике нашел, вокруг не было ни души, и я испытывал самые разные странные чувства. Деревья шумели под ветром, и звук этот напоминал чье-то завывание, поэтому я поспешил закрыть ящик, и когда захлопнул дверцы, раздался оглушительный удар.
