Здесь к ним пришла публика – та, что там приходит на Хазанова. Таких местечковых евреев со всевозможными акцентами я давно в России не видела. Поэтому было ощущение, что перед нами событие, скорее, политическое, чем художественное. Конечно, они припозднились с приездом. Надо было бы им приехать на Чеховский фестиваль. Резонанс получился бы не больше – существеннее. А так резал ухо официоз, флаги двух стран и т. д. Хотя, может, Арье именно это было нужно? Реванш, оправдание отъезда. Резон в этом есть. Так или иначе, он возвратился в Россию победителем. Спектакли, среди прочего, имеют товарный вид и могут претендовать на успешный вариант коммерческих гастролей.
«Раб» (по роману И. Башевиса-Зингера) скорее, опера, чем драматический спектакль. Выучка Гончарова чувствуется: умение вести рассказ, создать эффектное полотно, извлечь динамику оттуда, откуда никогда не извлечь. Принцип «живых картин», живописных, эротических, грубых. Но непонятна сверхзадача, разве что обыкновенная и утилитарная – в приличном еврейском театре должен идти свой Нобелевский лауреат. Поскольку идеи нет, возможны восприятие и реплики, которые я слышала в зале: 1/ что же, все поляки – вонючие гады? (И вправду я обиделась: ходят нечесаные, немытые, пошлые, мочатся прямо посреди трактира, вызывают омерзение); 2/ как это можно (с той же интонацией), у него евреи ковыряются в носу.
И тех, и других резанула прямолинейность и тенденциозность, которая, даже если не хочешь, проявляется в эпической драме, а таковым «Раба» задумал Арье.
План (беседы, разговора, дискуссии?):
1. У героя «Деревушки» (спектакль по пьесе И. Соболя) есть реплика: куда легче попасть, в завтра или вчера. В отношении «Гешера» и сам театр, и его зрители отвечают каждый по-своему.
2. Первое и последнее впечатление от Арье: было бы интересно, чтобы ими поделились те, кто его знал в разные годы – например, Д. Крымов, С. Голомазов, В. Семеновский, В. Иванов, я. Опыт и выводы из суммирования впечатлений.
3. Впечатление от гастролей: с одной стороны и с другой; история еврейской «Деревушки» сыграна… с грузинским акцентом, на каком-то доморощенном иврите. С одной стороны, имеет право – и текст, и фабула очень напоминают Думбадзе, его «Я, бабушка, Илико и Илларион». Такое чувство, что говорят на разных языках. Больше всех грузин – конечно, Л. Каневский, старый «руссо туристо». Есть даже иврит, как мне показалось, с прибалтийским акцентом, хотя актер родился в Израиле. Не понимаю! А. Демидов играет местного дурачка и лирического героя, от имени которого ведется повествование. Но дурачок номинальный, слишком утрированный рисунок: взгляд, мечтательный и не сфокусированный и с одной и той же улыбочкой на лице.
После Бабеля (который, кстати, многие критики не приняли) у меня ощущение (речь идет о спектакле «Город. Одесские рассказы») сменилось на живое, захотелось туда, к ним, поговорить по душам. Увидеть их «Розенкранца», узнать, как они там живут, и творчески, и человечески.
Впечатление театра, явно вырванного из контекста: контекст не знаком, но наверняка, есть, это чувствуется. При этом – нетеатральная страна Израиль, где даже средние русские артисты лучше многих западных, выучка есть, школа (скоро это кончится, и мы успокоимся). Так что «Гешер» не театр, а можно сказать, форпост культуры. При этом – впечатление домашней труппы-секты, угадываются личные отношения, но и некоторый то ли дилетантизм, то ли суровая необходимость. Всех героев-любовников, например, играет А. Демидов (хотя уверена, мог бы неплохо И. Миркурбанов и второй, игравший английского солдата). Это немного смешно. Он играет все главные роли у Арье, но, что называется, на безрыбье, на половину (и по внешним данным, и по способности личностной) он даже права не имеет. Всех героинь, естественно играет примадонна, Е. Додина, которая и здесь многое обещала, а там стала мастером, но иногда слишком размашисто мастерит и злоупотребляет странным голосом, низким, грудным, надтреснутым: короче, часто плюсует, а тогда уже выходит не еврейски-столично, а российски-провинциально. Все голосистые и русские бабы – принадлежность Н. Войтулевич. Всех священников и ребе играет колоритный внешне Володя Портнов. Все смешные, комические роли, довольно редкий тип еврея неудачника и недотепы – прерогатива А. Сендеровича.
У Л. Каневского в «Рабе» две роли. Разницу – почти раки съели: только разный тембр голоса, а пластика майора Томина. М.б., он просто плохой артист?
Жаль, что Семеновский не воспользовался моим планом. Этот разговор мог бы получиться интересным. Жанр – «Школы злословия». Конечно, Ю. Богомолов (редактор отдела культуры газеты «Известия» в 1998–2004 гг.) потребовал бы свой %, но мы, как все нормальные евреи, ему бы отказали – как он вечно отказывается в «Известиях» печатать любое опровержение.
* * *
«Люсьетт Готье, или Стреляй сразу!» (по пьесе Ж. Фейдо), реж. А. Морфов, Театр Калягина.
Пустяк пустяка. Несмешная, пошлая комедия положений. Зачем опять Морфов, уже проваливший, в общем, и «Дон Кихота» и «Убю»? Объясняется только дружбой этой троицы, где третьим – Додик Смелянский. Хороши и пластичны молодые ребята: Р. Иксанов, А. Осипов, Ю. Буторин, Г. Старостин и Валерий Панков, ну, и конечно, В. Скворцов.
Только совершенно непонятно, почему герой Скворцова, попавший в положение героя «Соломенной шляпки», никак не может порвать с возлюбленной, кабаретной дивой. Потому что Н. Благих сыграть любовь, красоту и обаяние не способна: дико неприятный голос, что-то мордюковское, просторечное, говорок. Она, как ясно к финалу, вообще играет не то, что надо. А надо бы играть наркотическое опьянение актрисы игрой, тогда будет понятен последний возглас Скворцова: я устал.
Кабаретная дива в мечтах видит себя оперной или, на худой конец, опереточной примадонной, т. е. серьезной артисткой, поэтому представляет себя то дамой с камелиями, то кем-то еще. А герою хочется нормального счастья. Но тогда его невесту нельзя было делать девицей, похожей на садистку в коже из борделя. Нелогичны в спектакле даже две соседние сцены. И вопрос «зачем?» мучает постоянно. А могло бы быть очаровательное зрелище, воспевающее игру, театр как таковой. Вместо этого плохой перевод: «Что-нибудь из вашего солененького репертуара», «принц поцеловал лягушку прямо в рот» – фу, гадость.
* * *
«Игра снов» (по пьесе А. Стриндберга), реж. Г. Дитятковский. Там же.
Обруганный всеми спектакль. В сущности, правильно. Потому что замысел определенен и хорош, но Гриша не должен был соглашаться на «здесь и сейчас» – это не могло получиться в этом театре.
Мальчишки в маленьких, бессловесных ролях хороши и чувствуют стиль (а он, как всегда у Гриши, есть), но это не меняет сути. Опять – опереточная Н. Благих. А у нее важный монолог в начале. Пьеса порезана очень, но понятно зачем. Образ жизни как воспоминания в картинках: посередине сцену перерезает, будто рамка кадра, она сужается, разъезжается, концентрируя нас на определенном эпизоде. Подбор их подчинен одной цели: дочь бога, сошедшая на землю, наблюдает людей, видит, как им тяжело и жалеет их. Но в этих мелочах, в этих героях (матери, которая прежде чем уйти совсем, хочет помирить детей, вечно влюбленного «майора», ожидающего свою возлюбленную-артистку) только одна главная мысль – надо жить и надо узнать, зачем жить. Но героиня, которую играют три актрисы (все плохие, неточные) не вызывает доверия. Положение переламывает А. Осипов в роли писателя, почти карикатурного образа. Хотя пафос снижается. Он объясняет жене, что у нее есть долг (он и дети, дом), а она рассуждает о другом, более серьезном предназначении. В общем, как всегда, Гриша (видимо, все-таки сентиментален) пытается говорить о высоком, опять под шум прибоя, но получается поучительная сказка. Не более того.
26 октября
Мы все-таки выпустили книжку М. Туманишвили (речь идет об издании «Введения в режиссуру», редактор-составитель которого Н. Казьмина). Презентация на «Лестнице» у Васильева на Поварской получилась домашней и приятной. Толя сказал хорошо и немного печально, а закончил «шуткой»: «Вот такие мы, дети коммунистов».
В этот же день скончались Л. Филатов и Э. Климов. Это жизнь. Кажется, она обезлюдеет на глазах. Уходят косяком. А может, за 47 лет столько связей и знакомств, что начинаешь замечать смерти. В двадцать пять казалось, что не умирает никто. Когда у человека появляются воспоминания и потери, значит, пришла старость. Я как-то остро это ощущаю.
Впрочем, первая мысль о старости, первый «кризис среднего возраста» со мной случился в 39 лет. Почему? Я страшно маялась и впадала в уныние. В сорок стало совсем плохо. Казалось, жизнь кончена и надо складывать крылышки. Да и жизнь пошла странная: было непонятно, зачем, для кого и как работать. Потом как-то себя успокоила (хотя это относительное успокоение), что надо работать на будущее – что называется, для потомков. Смешно!
