Антонина и Ян в этот период обычно занимались бюджетом на следующий год, дожидаясь прибытия новых животных, и готовили бухгалтерские отчеты для городской администрации, которая находилась в здании с видом на реку и строения Старого города с островерхими крышами. Информационный отдел устраивал интервью и концерты, в лабораториях научные работники проводили опыты.
Мертвый сезон всегда был непростым временем, тем не менее он давал возможность уйти в закрытый, защищенный мир, с хорошо набитыми кладовыми, четким распределением припасов и верой в собственные силы. Война уничтожила все это.
– Разбитый город старается накормить своих животных, – обрадовала Яна Антонина однажды утром, услышав стук копыт, а затем и увидев два фургона, которые въехали в ворота, нагруженных остатками фруктов и овощей, какие удалось выгрести из кухонь ресторанов и домов. – По крайней мере, мы не одиноки.
– Да. Варшавяне знают, как важно сохранить индивидуальность, – отвечал Ян, – все те составляющие жизни, которые возвышают и облагораживают личность, и зоопарк, по счастью, входит в их число.
Почва ушла из-под ног Антонины, когда она узнала, что оккупационное правительство решило перевести столицу в Краков, подчеркнув, что Варшава, как город областной, больше не нуждается в зоопарке. Все, что ей оставалось, писала Антонина, это дожидаться ликвидации; это мерзкое слово подразумевало исчезновение существ, которые для их семьи были индивидуумами, а не просто общей массой шкур, крыльев и копыт.
На вилле остались только Антонина, Ян и Рысь, почти без еды, которую было невозможно достать ни за какие деньги, почти без денег и без работы. Антонина каждый день сама пекла хлеб, полагаясь лишь на овощи со своего огорода и заготовки из тушек грачей и ворон, а также грибов и ягод. Друзья и родственники из окрестных деревушек время от времени присылали продукты, порой даже бекон и сливочное масло – невиданная роскошь для опустошенного города, кроме того, человек, который до войны поставлял в зоопарк корм для лошадей, теперь иногда привозил им немного мяса.
Однажды, в конце сентября, перед их парадной дверью появился знакомый в немецкой форме, старый охранник из Берлинского зоопарка.
– Меня направил к вам лично директор Лутц Гек, чтобы передать вам привет и сообщение, – произнес он официальным тоном. – Он хочет предложить вам свою помощь и ждет ответа.
Антонина и Ян удивленно переглянулись, не зная, что на это отвечать. Они были знакомы с Лутцем Геком по ежегодным встречам в Международной ассоциации директоров зоопарков, маленькой группки альтруистов, прагматиков, проповедников и прохвостов. В начале двадцатого века существовало две основных концепции, как содержать в неволе экзотических животных. Одни считали, что необходимо создавать естественные условия, воспроизводить ландшафт и климат, родной для каждой особи. Ревностными сторонниками этого подхода были профессор Людвиг Гек из Берлинского зоопарка и его старший сын Лутц Гек. Противоположная точка зрения заключалась в том, что экзотические животные, предоставленные сами себе, адаптируются к новым условиям независимо от того, где расположен зоопарк. Во главе этого противоборствующего лагеря стоял младший сын профессора Гека, Хайнц, директор Мюнхенского зоопарка[15]. Находясь под влиянием Геков, Варшавский зоопарк помогал животным акклиматизироваться и в то же время обеспечивал условия содержания, близкие к естественным. Это был первый в Польше зоопарк, где животные не ютились в тесных клетках, – наоборот, Ян старался приспособить каждый вольер под животное, по возможности во всей полноте воссоздавая условия жизни в дикой природе. Зоопарк также мог похвастаться хорошим запасом природной воды (из артезианских скважин), сложной дренажной системой и обученным и преданным персоналом.
На ежегодных встречах два подхода периодически сталкивались, тем не менее все великолепно справлялись с содержанием своих зоопарков, у всех были одни и те же заботы и страсти, и потому, несмотря на языковые барьеры, побеждало интуитивное желание сохранить мир и поделиться мудростью. Кроме Яна, никто из директоров не говорил по-польски, Ян не очень хорошо владел немецким, Антонина говорила по-польски, немного по-русски, по-французски и по-немецки. В итоге родился некий вид эсперанто[16] (польское изобретение), основанный главным образом на немецком и английском, подкрепленный фотографиями, собственными рисунками, имитацией голосов животных и пантомимой. Ежегодные собрания проходили как дружеские встречи, и, будучи женой самого молодого директора зоопарка, Антонина очаровывала всех своим умом и миловидностью, Яна же считали энергичным и преданным своему делу директором, зоопарк которого процветал и мог похвастать молодняком у редких зверей.
Гек всегда относился к Жабинским очень тепло, в особенности к Антонине. Однако, и возглавляя зоопарк, и теперь, уйдя в политику, он был одержим идеей хорошей крови, в том числе арийской. До них доходили слухи, что он сделался убежденным и влиятельным нацистом и его компаньоны по охоте, а также частые гости в его доме – рейхсмаршал Герман Геринг и министр пропаганды Йозеф Геббельс.
– Мы признательны профессору Геку за его предложение, – вежливо ответила Антонина. – Пожалуйста, поблагодарите его и передайте, что в помощи мы не нуждаемся, поскольку зоопарк подлежит ликвидации.
Она прекрасно знала, что, будучи чиновным зоологом в правительстве Гитлера, Гек, скорее всего, и есть тот самый человек, который отдал приказ о ликвидации.
На следующий день, к их удивлению, охранник вернулся и сказал, что Гек скоро навестит их, и, когда охранник ушел, они стали совещаться, как им быть. Они не доверяли Геку, но, с другой стороны, он был любезен с Антониной, к тому же, теоретически, их коллега, любитель животных, он должен посочувствовать им в сложившейся ситуации. В оккупированной стране, где выживание зачастую зависит от наличия высокопоставленных друзей, пообхаживать Гека было нелишним. Антонина подумала, что Геку польстит мысль сделаться ее покровителем, средневековым рыцарем вроде Парсифаля, неким романтическим идеалом, который завоюет ее сердце и выкажет собственное благородство. Пока она гадала, в помощь ли его приезд или во вред, ей вспоминались кое-какие кошачьи повадки. Мы прекрасно понимали, вспоминала она, что он может просто играть с нами. Большим кошкам, чтобы развлечься, нужны маленькие мышки.
Яну, впрочем, казалось вполне вероятным, что Гек хотел им помочь: сам директор зоопарка, любит животных, всю свою жизнь защищал их, он, несомненно, сочувствует потерям своего коллеги, другого директора. И потому ночь накануне первого визита Гека прошла для них между надеждой и страхом.
После наступления комендантского часа поляки больше не гуляли под звездным небом. Они по-прежнему могли наблюдать из своих окон и с балконов августовские Персеиды, за которыми следовал осенний дождь Драконид, Орионид и Леонид, однако из-за снарядов и пыли дни стояли в основном облачные, с мутными закатами и предрассветной моросью. Как ни парадоксально, но эта война, развернувшаяся от горизонта до горизонта, породившая грязь и уродство наземных схваток, в сознании соединилась также с великолепными небесными зрелищами. И вот быстро несущиеся по ночному небу метеоры, несмотря на свои, как у воздушных змеев, хвосты, воспринимались как артиллерийские снаряды и бомбы. Некогда метеоры относили к категории, весьма далекой от техники, их считали посланниками отдаленных королевств, где звезды блестят, словно покрытая льдом колючая проволока. Когда-то давно католическая церковь нарекла Персеиды слезами святого Лаврентия, поскольку они появляются накануне дня его памяти, однако и более научный образ – грязные снежные комья, смываемые невидимыми волнами с края Солнечной системы и несущиеся к Земле, – представляется не менее волшебным.
Глава восьмая
Лутц Гек унаследовал Берлинский зоопарк от своего прославленного отца в 1931 году и почти сразу же начал менять его экологию и идеологию. Во время Олимпийских игр 1936 года, проходивших в Берлине, он открыл «Германский зоопарк», посвященный дикой природе страны, – в центре располагалась «Волчья скала», которую окружали вольеры медведей, рысей, бобров и других местных видов. Этот подчеркнутый патриотизм, делавший упор на привычную животную среду и отметавший необходимость ездить в разные концы света и искать экзотические виды, выражал весьма похвальную идею, и, если бы Гек развернул подобную экспозицию в наши дни, никто не стал бы спрашивать его о мотивах. Однако в ту эпоху, при его убеждениях и ультранационализме его семьи, он явно хотел угодить своим друзьям-нацистам, делая свой посильный вклад в осуществление идеи о превосходстве германской расы. На фотографии 1936 года Гек с Герингом запечатлены во время охоты в Шорфхайде, где у Гека было самое крупное из прусских поместий, а еще через год Гек вступил в НСДАП.
