— Какая ещё бабушка?! — непонимающе таращился на него Эдвард.
— Самая родная и любимая!
— Но у меня нет бабушки! — схватился за волосы юноша. — А даже если и есть — я её знать не знаю! К чему все это?!
Наконец, пришелец сдался и спесиво расхихикался, по всей видимости, получая подлинное наслаждение от сотворенной им иронии. Словно по волшебству, в его руке появилось два билета — он заранее запрятал их в рукавах, которыми пользовался не хуже, чем карманами.
— Мы едем в Лондон! — феерично объявил Ацель.
— Куда?
— Ты же хотел посмотреть Тауэр?
— Да, но, — растерянно моргнул Эдвард, — почему сейчас?
— Не люблю откладывать дела на потом.
— Поездка в Лондон — это не столь неотложное дело, чтобы пропускать работу. Это, скорее, — развлечение, а не дело, — протянул тот, сомневаясь в чистоте мотивов сожителя.
Пришелец закинул ногу на ногу и назидательно возразил:
— Может и развлечение, пусть так. Но поверь мне, когда ты будешь умирать, все эти твои «дела», — произнес он слово с презрением, — станут последним, о чем ты подумаешь.
Не имея при себе аргументов, чтобы оспорить эту весьма глубокую мысль, Эдвард плотно сомкнул губы и издал удрученное мычание.
— Ладно… раз ты уже купил билеты… — согласился он. — Только в следующий раз предупреждай о таком!
— И упустить возможность увидеть недоразумение на твоём лице? Ни за что!
Юноша вздохнул, поражаясь тому, как в его душе хватает выдержки ежедневно принимать на себя стрелы колкостей, которыми его инопланетный друг стреляет ему в спину на радость своему неадекватному фетишу. И более того — почему он до сих пор разрешает этому бестолковому пришельцу хозяйничать на его кухне и изводить продукты, купленные на его деньги?
— И эти чёрные ошметки чего-то там ты называешь «завтраком»? — скривился Эдвард, с жалостью постукивая вилкой по чему-то твердому. — «Оно» вообще съедобно?
— Ну конечно! Я же не первый раз готовлю! — уверил Ацель.
Студент недоверчиво прищурился:
— Хоть раз из них был удачный?
Ацель поник и, чтобы убедить сожителя в своем кулинарном мастерстве, попробовал наколоть на вилку какой-то уголек, но тот необузданно отскочил.
— Кажется, «оно» тоже не хочет быть съеденным. — Эдвард скептически повёл бровями, ощущая себя болельщиком на каком-то глупом спортивном соревновании. — Ацель, ты проигрываешь собственному завтраку.
В тысячный раз примиряясь с поражением, пришелец вывалил содержимое тарелки в мусорное ведро. Подобное давно переросло в традицию, но, как известно, рьяные стремления невозможно свергнуть чередой неудач. В конце концов, не будь в мире таких увлечённых людей, как Ацель, искусство и наука застопорилось бы на одном месте: да Винчи никогда бы не превзошел Верроккьо и не подарил эпохе «Возрождения» «Витрувианского человека», а Эйнштейн не разработал бы теорию относительности, расстелив красную дорожку многим современным умам. Талант — это, конечно, хорошо, но без упертости — грош ему цена.
— Ладно! — Эдвард с энтузиазмом вскочил из-за стола. — Я приготовлю нам завтрак.
— У нас нет на это времени! — воскликнул тот, поднимаясь следом.
— Что? Почему?
— Наш поезд… уже через полчаса. — Пришелец то ли ухмыльнулся, то ли так проявил досаду относительно своей нерасчетливости. Нельзя сказать, что тем самым он поставил юношу в тупик. «Когда рядом Ацель, нужно быть готовым к любым неожиданностям», — повторял себе Эдвард, вновь и вновь наступая на одни и те же грабли.
По прибытию на железнодорожную станцию, поезд «Лондон-Ноттингем» уже ожидал пассажиров. Эдвард не очень любил поезда, потому что не обладал терпением, и спать в таких условиях, как это делают другие, он просто не мог — особенно в сидячем вагоне. Внутренняя обстановка поезда напоминала салон самолёта. Отдельно стоящие мягкие кресла с подлокотниками и большими спинками, сохраняющими какую-никакую приватность, резали глаз беспокойно-красной обшивкой.
— Почему нельзя было выбрать менее вырвиглазный цвет? — сетовал Эдвард, занимая своё сидение возле окна.
— М?
— Салон! Почему красный?
— Что не так с красным? — отвечал Ацель вопросом на вопрос.
— Ну, — смутился юноша, — просто… просто он мне не нравится.
Поставив руку на подлокотник и издав низкий грудной звук, пришелец развалился на сидении.
— Понимаю, — пробурчал он. — Я тоже не люблю красный цвет.
Горючее почти кончилось; пламя скуднело, превращаясь в слабое дрожащее пятно света. Огонек едва освещал хижину — растянутую над голой землёй склейку из различного рода мусора: К сожалению, в сезон дождей — а он на Сондэсе был продолжительным и холодным — убежище становилось бесполезным.
Эта маленькая планетка в галактике Спруд никогда не таила в своих недрах природных богатств, а здешние технологии, по космическим меркам, никому не представлялись привлекательными. Единственная главенствующая раса жила в вечном регрессе. Новое столетие — очередной шаг назад.
Давным-давно в галактике началась планетарная война. Торговля выходила на космический уровень, пробуждая на этом фоне неизбежные конфликты, вроде расовой дискриминации и гонки вооружений. Сразу три высокоразвитые цивилизации боролись за титул «Первой Галактической Планеты». Затянувшаяся война привела к серьезным экологическим проблемам. Страдала флора и фауна многих не сильно развитых планет, которые вынужденно вовлекли себя в разборки Б`орокка, В`иса и Д`арбеса; население живьем разлагалось от естественных и искусственных пандемий, а последствия оружейных испытаний приводили к мутациям и неизлечимым болезням.
Сондэс — одна из тех несчастливых планет, что встала на чужом пути и не смогла дать отпор высоким технологиям их примитивными копьями, стрелами и смехотворными клинками. Именно поэтому Сондэс часто называют «планетой невезения».
Итак, пока Спруд утопал в реках крови, в хижине грелась одна из бедных сондэсианских семей, что вела кочующий образ жизни, свыкнув с неудобствами бесконечной войны. В своём постоянстве небо было затянуто свинцовыми облаками дыма, и не осталось среди нынешних поколений того, кто помнил сиреневый небосклон с двумя благословенными лунами, что в дни затмений служили орудиями небесных сил.
Когда-то в религии Сондэса существовала легенда о Божестве, что сотворил Жизнь из света. Считается, что в былые времена два «клинка» защищали «Божество Света» и детей его от Великой Тьмы. «Свет не может сражаться сам, ибо опорочит Он саму Жизнь, и прекратят очи его сиять, а руки не согреют боле детей своих». Сейчас никто уже ни во что не верит, а образы лун перестали олицетворять что-либо миродушное — только один нескончаемый ужас перед властными сторонами и смертоносное лезвие врага.
Исполинский космический корабль заглушил двигатели, выпуская из днища корпуса четыре стальных упора, чтобы совершить посадку. Сондэсианский ребенок, разбуженный звоном в ушах, с усилием открыл глаза и тут же захлебнулся булькающим кашлем. Он огляделся, но в палатке уже никого не было. Снаружи доносились голоса — чужие, ехидные, какие-то нереальные. Ребенок, одетый в лохмотья, высунулся из палатки. У него не было сил бежать, поэтому он просто стоял на своих ненадежных ногах и смотрел на двух высоких мужчин в герметичных костюмах и квадратных шлемах с темными стеклами светофильтра, что быстро двигались в его сторону. За спиной у них висело оружие и кислородный баллон, а на поясе побрякивали связки "пропускных пластин" с кодами доступа к тюремным отсеками звездолета.
— Ты тут один, пацан? — спросил пришелец, грубо хватая того за плечо.
Мальчик стал вырываться, выкрикивая что-то на сондэсианском языке. Он осознавал, что его заберут, но не ведал куда и зачем.
— Хватит с ним церемониться! — подошёл второй. — Этот сондэсианский отброс ни слова не понял из того, что ты сказал. Скорее всего — сирота. Веди его на корабль — к остальным.
Пришелец пожал плечами и потащил ребёнка за собой, игнорируя сопротивления. Не осилив и десяти шагов, мальчик обмяк и прильнул к земле, словно неживой.
