И оказался, как выяснилось позднее (в некотором смысле), прав. Каким же дураком он был, идиотом тогда и дураком сейчас, когда он так горестно прозрел. Малахи, как и прежде, оставался тайной, но тайна эта была более мрачной и зловещей, чем Коб мог вообразить. Потому что к этому времени Малахи развязал язык.
Малахи был родом из деревни неподалеку от Клаггасдорфа. Отец его, человек зажиточный, свободный землевладелец, не обязан был платить подати властям, а значит, мог позволить себе платить за учебу сына и за его угол и стол у вдовы. Малахи не считал нужным оправдываться: повезло, мол, хороший тыл, и Кобу это нравилось. Вместе с тем Малахи считал, что Коб вправе ему завидовать, и это тоже восхищало Коба.
Их отношения, пока они длились, были самые простые. Определялись они жизнью в маленьком городе. Коротая свободные часы, они часто гуляли по городу или сидели у реки, бывало, с другими ребятами, но чаще вдвоем. Малахи время от времени приходил в дом Хирама, а Коб зачастил в дом вдовы, где его друг делил комнату с двумя ее сыновьями. Коб не понимал, как Малахи умудрялся заниматься в такой шумной обстановке. Удавалось это Малахи только благодаря его способности уходить в себя. Пока домочадцы орали друг на друга, он сидел, раскрыв на столе тяжелую книгу, раскачивался взад-вперед, бормоча что-то себе под нос, переворачивал страницы, а то и ощупывал свои щеки, колени или редкую, едва наметившуюся кудрявую бородку.
А вот что он изучал…
Они были очень несхожи в поведении и убеждениях. Это было странно, но не исключено, что это и притягивало их друг к другу. Малахи должен был проводить дни и ночи, изучая слова Всемогущего, писания о делах Его, а также то, как Его народу следует Ему угождать, во всех тонкостях. Коб же, напротив, любил рассуждать о том, что доказательств в пользу Его существования (вежливо выражаясь) не хватает. Со всей возможной гордыней и дотошностью несовершеннолетнего Коб указывал Малахи, что, хотя Бог, в которого он верит, считается добрым, справедливым, всеведущим и так далее, упрямые факты их жизни ежедневно свидетельствуют об обратном. Следовательно, если Он существует, но неспособен явить себя добрым, справедливым и всеведущим, с какой стати Ему поклоняться?
Если Малахи и выслушивал Коба — а он обычно так и поступал, — то не потому, что ход мыслей Коба казался ему убедительным. Ничего подобного. Аргументы Коба не вызывали у него ни возражений, ни возмущения. Он лишь отстраненно улыбался, ощупывал попадавшиеся под руку предметы и помалкивал, лишь изредка роняя: «Ты так считаешь?», «Гм…», «Продолжай».
Так что Коб завидовал не только благополучию Малахи и его студенческому статусу, но и силе — так ему казалось — его веры. Вот отчего Коб то и дело пытался подорвать авторитет его Бога. Это позволяло ему говорить с Малахи свысока, а это — в том числе — неотъемлемая часть дружбы. Но по всей вероятности, Коба больше всего восхищала самодостаточность Малахи, его способность жить в ладу с самим собою и с окружающими. Наблюдая за Малахи, Коб понимал, что быть тише воды ниже травы, как Малахи, не только не сложно, а, напротив, очень легко. Да и быть смелым, на свой лад, на своих условиях, тоже не трудно. Мальчики — Коб почувствовал это на собственной шкуре — страшно боятся прослыть в среде ровесников «слабаками» или «маменькиными сынками». Когда обстоятельства того требуют, они всегда готовы подавить свои благородные порывы, скрыть недовольство, отвращение или даже ужас, лишь бы не выглядеть слабее других, что бы остальные ни затеяли. Они оправдывают любую жестокость, как мелкую, так и страшную.
Не таков был Малахи. Он никогда не ходил поглазеть на публичные казни преступников в центре города. (Коба тоже воротило от подобных зрелищ, но, в отличие от него, Малахи не подыскивал отговорок, чтобы туда не ходить.) Он не оскорблял детей цыган и христоверов. Не участвовал он и в других мальчишеских забавах, когда они, чтобы поглумиться над старым дурачком Бенони, собирались у его хибары без окон и, навалившись на дверь, орали «Пожар! Пожар!». Обезумев от страха, Бенони ревел и колотился о дверь, пока мальчишки, выбрав момент, не отскакивали, и старик вылетал на улицу и падал у их ног. По лицу его текли сопли и слезы, сквозь дыры в штанах виднелся белый волосатый живот, он лежал на земле и рыдал, а мальчишки, давясь от смеха, спрашивали: «Что стряслось, Бенони? Какой пожар? Ничего же не горит».
Дурацкий розыгрыш, но срабатывал он каждый раз.
Перерождение Малахи началось в отсутствие Коба, его тогда не было в Клаггасдорфе. Когда он возвратился, Малахи уже стал другим человеком и для Коба был потерян.
У Коба тяжело заболел отец, и его вызвали в Нидеринг. Добравшись до дома, Коб понял, что отец уходит из жизни, и он ничем ему помочь не может. Разносчик Амос скончался скоропостижно, но умирал долго, — по мнению Коба, иначе его кончину не описать.
Сколько раз за день человек вдыхает-выдыхает? Ответить на такой вопрос способен лишь тот, кому тяжело дышать. В этом случае дыхание его учащается. Но насколько? Сколько вдохов-выдохов он делает за день? За неделю? А за месяц? Само дыхание стоило ему неимоверных усилий. За всю свою жизнь он никому не причинил страданий, он был всего лишь разносчик, маленький человек, все свои надежды возлагавший на сына. Он не причинил страданий другим, но сам страдал, и кто виновник его страданий рок, Бог, или причина их кроется в его теле?
Помочь отцу было невозможно. Коб сидел у его постели, иногда брал его за руку. Из-за болезни рука распухла, побледнела и стала необычайно мягкой, словно ее накачали воздухом. Морщины на руке разгладились. Пока ты не подержал руку другого человека в своей и не заметил что на ней отсутствуют морщины, о которых ты раньше и не помнил, нельзя сказать, что ты ее знаешь.
Коб сделал все, чтобы не допустить к отцу хирургов с их инструментами и теориями. Спустя несколько недель после приезда Коба (показавшихся ему годом) Амос умер. Тело обмыли, завернули в саван и предали земле. И Коб стал сиротой. Мать его умерла очень давно, он ее почти не помнил, в основном его растила сестра Амоса, женщина суровая и холодная. Они равнодушно распрощались, и он подумал, что, наверно, больше ее не увидит. Это ничуть его не расстроило, а вот по отцу он в глубине души горевал. Коб вернулся в Клаггасдорф. Хирам, его жена и другие домочадцы выразили ему соболезнование. В положенные сроки Коб читал положенные молитвы, хотя и не верил в них. Он исполнил все, что требовалось. Теперь он мужчина. В наследство он получил только жалкий товар разносчика Амоса: ленты, лоскуты, тесьму, пряжки. Все это перед отъездом в Нидеринг Коб продал другому разносчику. Этому человеку надлежало продолжить бессмертную традицию — эти мелкие торговцы скупали вещи друг у друга и продавали их на ярмарках людям беднее, чем они сами. Кобу же предстоял другой путь.
Слово «предательство» может иметь два значения, практически противоположных друг другу. Ты предаешь других, утаивая от них свои чувства и побуждения. Ты предаешь себя, невольно открывая свои чувства и побуждения.
Насколько его друг изменился, Коб понял сразу: Малахи выдал взгляд. Он не смотрел Кобу в глаза. Не мог смотреть. Коб с нетерпением ожидал встречи с Малахи — ему хотелось рассказать, через что пришлось пройти, он надеялся, что тот с неподдельным участием выслушает, что ему довелось пережить за долгие дни у постели отца. Ведь именно надежда, что он изольет душу другу, поддерживала его все это время.
Только вот повествование свое он вынужден был, едва начав, закончить. «Да… конечно, — буркнул Малахи. — Наверно, тебе пришлось нелегко». И все. Если не считать нехотя брошенной фразы: «Я все думал, как ты там».
«Может, он боится смерти, — подумал Коб, и потому не хочет меня слушать. Может, он не такой уж смелый».
Ему стало жаль Малахи. В нем проглянула слабость. Но вскоре Кобу стало ясно, что за время его отсутствия Малахи почему-то переменился к нему. Он не пришел к Хираму повидаться с ним. А когда они встречались на улице, Малахи ронял несколько слов. И тут же уходил. Вместо того чтобы разделить или хотя бы делать вид, что разделяет с Кобом паузы и минуты отстраненного молчания, Малахи вычеркнул Коба из своей жизни так, будто он не друг ему, а чужак. Когда Коб отправился в дом вдовы, Малахи ждал его не на пороге, а стоял в дверях и заслонял проход. «Я занят» — так он сказал.
— Когда мы сможем встретиться? — спросил Коб.
Малахи прищурился, окинул визитера косым, тяжелым взглядом. Яркие белки его глаз, обычно притягивавшие внимание, потускнели. Он молчал.
— Когда же?
— Ну… скоро. Думаю, скоро.
Затем, выдержав длинную паузу, добавил:
— Когда получу письмо. Не раньше.
И еще несколько дней и недель Малахи снова и снова говорил Кобу о каком-то письме — или, по его выражению, «вести», — что он ожидал. Оно должно было вот-вот прийти. Он не выходил из дома из опасения, что письмо доставят в его отсутствие. Дома у него вошло в привычку, бросив любое занятие, срываться с места и бежать к входной двери, он подолгу простаивал там, а потом, понурившись, возвращался на место. Когда Малахи спрашивали, что это за письмо или сообщение, от кого оно и почему оно для него так важно, он либо отмалчивался, либо буркал в ответ что-то невнятное.
