— Что же это за искусство такое?
— Это искусство черных домино. Я не могу быть чистым и преданным, моя рубашка вся в мартовских проталинах. Я мужчина, я подводная лодка. Ни грамма совести, никаких представлений о чести: раб собственной похоти, мыслитель, толкающий свою мысль нижней частью живота. Я не умею приносить жертвы, я умею их принимать. Я не зима и не лето. Я не мусульманин. Я не собака на привязи. Я не ошейник на собаке!
— Кто ты?
— Я луковица! Женщины, которые сдирают с меня кожицу, рыдают в три ручья.
— Ничего, ничего... скоро ты запоешь другие песни, — сказала N. — Ты будешь чистым и светлым, будешь самым любящим и верным мужем.
— Мы присутствуем на празднике кастрации!
— Она вернет твой дух в бутылку, джинн.
— Кто?
— Та самая девушка, которая мне понравилась.
— Никогда!
— Она твою черную душу сделает белой, как сахар.
— Не зли меня.
— Ты будешь волочиться за ней, как школьник, заикаясь от страха, с мокрыми ладонями ты будешь объясняться ей в любви.
— Никогда!
— Все мои пророчества рано или поздно сбываются, — сказала N.
Я ничего не ответил, я посмотрел в окно, и моему взору предстала странная картина: император вышел на балкон и стал кормить народ из рук, приговаривая:
— Гули-гули, гули-гули, гули-гули-гули.
* * *
Я плыл с открытыми глазами под водой и увидел чьи-то красивые ноги... подплыл поближе, присмотрелся: мужские или женские?.. Оказалось, что это ноги нашего города. Я решил пошутить, подплыл еще ближе, схватился за лодыжки, дернул изо всех сил вниз... и Москва утонула в осенних ливнях!
Одним словом, это было обычное возвращение из Испании в серое московское позавчера. Я открыл дверь ключом и вошел.
За эти три недели в моей комнате ничего не изменилось, если не принимать во внимание неприбранную постель и чьи-то колени, торчащие из-под одеяла, которое я тут же сорвал резким движением.
Ого! Под одеялом оказался сервированный стол, на котором возлежал прекрасный, ароматный ужин. Я плотно поел, вышел в прихожую и увидел лежащий на полу короткий японский зонтик и женское пальто на спинке стула.
Только часам к четырем пополудни я понял, что съел женщину. Судя по платью, она была модница (туфельки с острым носом успели войти в моду только четверть часа тому назад), ювелирные украшения — из белого золота.
Я присел на край стула, закрыл глаза и попытался справиться с охватившим меня ужасом.
На подоконнике лежала ее сумочка, содержимое которой я тут же высыпал на стол, но не нашел ни фотографии, ни документов, ни имени. Мне захотелось поделиться своим несчастьем, я позвонил К. Он приехал минут через пятнадцать.
— Я только что съел человека!
— Хорошего человека? — спросил К. так просто, как будто речь шла о филе судака.
— Женщину... здесь по комнате разбросаны ее вещи.
— Без паники... только без паники, — сказал он. — Мы найдем тебе адвоката! Вкусная?
— Был голодный, как волк, ничего не помню, острая, во рту до сих пор горит.
— Я не думаю, что это был обыкновенный ужин, — произнес К. — Вряд ли она была обыкновенной женщиной. Скорее всего, это был не ужин!
— А что?
— Это был обряд евхаристии. Только что ты съел Бога.
— В каком смысле?
— Может быть, для большинства знавших ее людей она была самым обыкновенным человеком, но для тебя она была Богом. Верующие едят тело Христа и пьют кровь Его, так и ты съел свою возлюбленную, потому что когда-то молился на нее!
— Не может быть!
— Постарайся вспомнить, на кого ты молился, как на Бога? Как ее звали?
— Нора, — сказал я. — Это была моя первая любовь.
— Все ясно. Только что ты съел свою первую любовь.
— Мы не виделись двадцать лет... даже больше.
— Впредь надо быть осторожнее.
— Но как она здесь оказалась? Как она нашла меня?
— Тебе урок на будущее... Никогда не поклоняйся женщине, как Богу. Бог — это бог, а женщина — это женщина.
— Бог — это Бог, — сказал я, — женщина — это женщина, стол — это стол, осень — это не зима, а бутылка — это не письменный стол и не блюдце с молоком для кошки, которая сама по себе не есть комод или дорожный чемодан.
— Сознание к тебе медленно возвращается.
— Давай соберем ее вещи, я не люблю, когда в доме беспорядок.
— Успокойся.
— Меня знобит.
— Выпей горячего сладкого чая.
Я и Нора!
Мы еще были детьми, но грешили, как взрослые. Под скрип калитки и пенье мотыльков сгибали вдвое радугу над полем и отпускали ее одновременно, так, что, спрямляясь, она разрезала небо надвое, а после мы долго ссорились, кому какая половина неба принадлежит. После мы пробирались сквозь тени будущего и в день сто раз давали клятву любить друг друга до гробовой доски. Но разлука оказалась вечной. Мы мечтали о несостоявшемся будущем. А ночью заклеивали Луну лейкопластырем и окунали мизинцы звезд в зеленку, прежде прокалывая их стальными иглами. Мы пили звездную кровь.
— Мы с Верой были в Австрии, хочешь посмотреть фотографии?
К. достал из портфеля фотографии, я взял их в руки, но сначала сделал большой, обжигающий внутренности глоток чаю.
— Красиво! — сказал я из вежливости.
— Это Альпы. И это тоже Альпы. Это моя Вера. Это я. Это Альпы.
— Вера — это Вера. Альпы — это горы.
— А это подъемник.
— Подъемник — это хорошо.
— А вот мы едем по горной дороге.
— Горная дорога, замечательно. Куда она идет?
— Я не знаю.
— Не важно.
— Подъемник.
— Прекрасно.
— Лыжи.
— Лыжи — это лыжи.
— В ресторане мы пьем виски.
— Виски — это выпивка. Понятно, — прокомментировал я.
Он стал показывать мне пейзажи. Я вспомнил о Норе и почувствовал в глубине живота приятное тепло.
— А это наш американский друг Билл.
— Билл свою маму убил!
— Он не убивал свою маму.
— Понятно, зато какая рифма!
— А это наш отель, наш номер, прекрасный вид из окна.
К. ушел, слегка поцарапав мое воображение своим прошлогодним путешествием. Нашу встречу мы закончили короткой, но смертельной дуэлью.
— Тебе надо жениться, — сказал К.
— На ком? На Лу из телевизионной коробки?
— На Лу не надо. Женись на Светлане из оранжереи снов.
— Я женюсь на Тане Рубинштейн из сказки о спелой вишенке.
— Ты с ума сошел. Лучше уж на Ольге из букмекерских хороводов. Помнишь, как Оля смешно читала стихи?
— Оля — это Оля, — сказал я.
К. ушел. Я сел за стол в кабинете, открыл книгу и стал читать. Чтобы отвлечься, уйти в иной мир. Только я сосредоточился, как зазвонил телефон. Звонили из модельного агентства. Меня приглашали посетить показ мод от кутюр.
Мне всегда нравились тонкие паюсные девушки, которые плыли над подиумом, мягко покачивая бедрами. Они были словно узкие эскимосские лодочки. Они выныривали из полярной тьмы в свет общества. Молодость пенилась у них за кормой. Однако их лица всегда таили явную опасность. Казалось, будто они держат на кого-то обиду: вот-вот готовы расплакаться, дуют губы, злобно косятся, словно мечтают о преступлении.
Мои предчувствия оказались пророческими. В феврале прошлого года, на показе мод от кутюр, группа манекенщиц договорилась между собой и закидала осколочными гранатами партер. Из двенадцати гранат не взорвались только три, а остальные полопались со страшным грохотом и произвели полный фурор.
Поэтому я, не раздумывая, отказался принять приглашение на послезавтра. И меня сразу же начали уговаривать:
— Вы можете не беспокоиться за свою жизнь, мы проверяем их магнитоискателем перед каждым выходом.
Я вспомнил кружевное белье, кровь на полу, и все это усыпано сверху бриллиантами, словно салат из томатов, сдобренный крупной солью. Кристаллы лежали на самой поверхности в красной жиже и не таяли. Я вспомнил лицо жены французского посла, перевернутое вверх тормашками болью (так рисовал евреев Шагал), ее истошные вопли. Вспомнил, как светские львицы, перепачканные кровью, курили на ступеньках парадной лестницы и делились впечатлениями о том, как чудом остались в живых:
— Великолепное шоу!
— Это авангард, я такого не видела даже в Париже! Между тем воспоминание издохло, и я вернулся к реальности.
— Кто попросил вас позвонить мне?
— У нас список приглашенных, я секретарь, я обзваниваю по списку всех приглашенных.
— Извините, я не смогу!
— Но почему?
— Мне не хочется рисковать.
— Но если все так будут рассуждать, мы от скуки передохнем, как мухи.
— Мне не бывает скучно.
— Я чувствую, вы чем-то расстроены.
— Только что я съел свою самую первую женщину. Мне пятнадцатого сдавать пьесу, а я еще не закончил второй акт. У меня мысли как метеоры, как бешеные собаки, как шарики от пинг-понга.
