или коза: эти твари бродят без присмотра, ищут, чем бы поживиться, перекрывают дорогу автомобилистам. Она посмотрела на Блумберга: тот лежал на спине в полосатой пижаме, натянув простыню почти до самого лба — как саван. Она осторожно поправила ее, подоткнув у подбородка. Во сне черты его лица смягчились. Обиженное выражение на время исчезло. Прошло десять минут, Джойс уже задремала, но на этот раз шаги раздавались уже совсем близко.
— Марк! — повернулась она к мужу.
Кто-то с силой постучал в дверь — Блумберг проснулся в испуге, а Джойс поспешно подхватила с пола ночную сорочку, натянула.
— Кто там? — крикнул Блумберг.
— Полиция. Прошу прощения, что так поздно.
Джойс нашарила возле кровати керосиновую лампу, зажгла ее.
Блумберг открыл дверь и впустил мужчину в форме.
Тот представился: сержант Харлап. И пояснил, что обходил дозором участок — его просили обратить особое внимание на дом Блумберга, если окажется рядом. И он действительно услышал подозрительный шум, но стоило ему подойти ближе, тот человек убежал. Господин или госпожа Блумберг ничего такого не слышали?
— Я слышала, но сквозь сон, — сказала Джойс.
Во время беседы Харлап подошел к дальней стене, где задниками наружу стояли холсты, подцепил один за краешек и принялся разглядывать.
— Хотите купить? — спросил Блумберг и добавил сурово: — Если нет, поставьте на место.
Харлап обернулся.
— У нас в Палестине, господин Блумберг, много замечательных еврейских художников. Может, вы уже знакомы с кем-нибудь из них — с Зарицким[26], с Рубиным[27]?
Блумберг старался не подать виду, что удивлен.
— Пока не имел удовольствия.
Харлап рассмеялся:
— Вы думаете, простой полицейский не должен разбираться в искусстве? Обычно не так представляют себе лондонских бобби?
— Я бы сказал, обычный лондонский бобби, будь у него такая возможность, должен знать куда больше, чем обычный лондонский искусствовед.
Харлап обернулся к Джойс:
— Я знаю, что вас уже об этом спрашивали, — у него был выговор палестинского еврея, — но позвольте еще раз уточнить: может, вы видели или слышали здесь кого-нибудь еще в ночь убийства? Понимаете ли, тот, кто бродил тут сегодня ночью, мог наведываться сюда и раньше. Вдруг они что-то ищут?
— Ничего я не видела, только убитого. И не слышала ничего, только имя, которое он произнес.
— И это имя — Сауд?
— Ну да.
— А может, какое-то другое?
— Может, — Джойс на минуту задумалась. — Но мне послышалось «Сауд».
Харлап улыбнулся. Казалось, он был доволен результатом своей короткой проверки.
Огонь в керосиновой лампе на прикроватном столике едва теплился. Джойс подкрутила фитиль, и пламя полыхнуло с новой силой, осветив комнату до самых дальних углов — ей не сразу удалось с ним совладать.
Харлап подошел к кровати. Присел на краешек рядом с Джойс, положив пятерню на то место, где на подушке еще оставалась вмятина. Ее удивил этот фривольный жест.
— А ваш муж, — продолжал он, оборачиваясь к Блумбергу — тот присел на пустой сундук, — чуть раньше в тот вечер видел двух арабов.
— Я видел двух мужчин в арабской одежде.
— Ах, да. Один из них — еврей, обожавший играть в переодевания, а другой — Сауд.
— Это мне не известно.
— Господин Де Гроот вел кое-какие денежные дела с арабами. Вы это, конечно, знаете.
— Я не знал.
— Может, у него и другие дела были. — Харлап задрал ноги и развалился на кровати. Что он себе позволяет: полицейский как-никак!
Наступило минутное молчание.
— Боюсь показаться наивной… — начала было Джойс, но Блумберг предупредительно тронул ее за плечо, и она умолкла на полуслове.
— Ой, — сказала она наконец, — любовники. Ну так сразу бы и говорили!
— Нет, не любовники, а любитель мальчиков и его мальчишка. Любовники друг другу не платят.
Блумберг чуть было не крикнул Харлапу: заткнись! — но прикусил губу.
Харлап вальяжно поднялся с кровати.
— Не беспокойтесь ни о чем. Спите спокойно. Мы их поймаем.
Когда он ушел, Джойс прикрутила лампу и легла. Блумберг задержался у составленных у стены картин. На синей табуретке под окном осталась бутылка бренди. Блумберг схватил ее, отхлебнул. Дешевое местное спиртное обожгло горло.
— Полицейские из евреев хуже некуда, — заметил он.
— Почему бы? — Джойс лежала спиной к Блумбергу, лица ее он не видел.
— Слишком нахальные. Слишком богатое воображение.
— А о тебе разве так не говорят?
— Я напрочь лишен воображения. Поэтому образы у меня часто получаются суровыми и тяжеловесными.
— Так написал всего лишь один человек в одной газете.
Как устала она играть роль утешительницы: вечно гладить его по головке, нахваливать, подбадривать.
— В нужной газете и достаточно слов одного человека, чтобы прикончить выставку.
Блумберг все перебирал картины, поворачивая их в желтом свете ночника то так, то эдак.
Джойс думала о Де Грооте и о мужчине или мальчике, возможно, его любовнике. «Я убивал с лобзаньем, и мой путь — убив себя, к устам твоим прильнуть»[28]. Это откуда? Из «Отелло»?
Через некоторое время Блумберг отложил холсты и прилег рядом с ней. Погладил ее по голове, словно успокаивая, однако из них двоих он первый заснул, причем довольно быстро.
11
Сауд сидел, сжавшись в комок, в углу узкого зловонного подвала. Рядом с ним два других арестанта прямо на полу играли в кости. Компания подобралась забавная — пятьдесят мужчин и подростков, и все Сауды. Одного за другим их уводили на допрос. Когда подошла очередь Сауда, была, должно быть, полночь. Прошло несколько часов с тех пор, как он слышал крик муэдзина, сзывавшего на вечернюю молитву. За единственным окошком на уровне улицы с воем дрались коты.
Мать наверняка волнуется, куда он пропал. Братья ищут его повсюду. Или все уже знают об облаве? А если мать придет за ним, что она скажет? Или она ничего вообще не скажет? Это было бы лучше всего. В конце концов, зачем ей говорить с британским полицейским? А как быть с женщиной, которая видела его на дне цистерны?
Когда за ним пришли, он уже почти заснул, свернувшись калачиком и положив голову на каменный выступ. Сильные мужские руки справа и слева подхватили его, поставили на ноги. Полицейские были невысокие и кряжистые, лица у обоих от загара красные, кончик носа особенно.
— Сорок внизу, десять на волю. Да не пугайся ты так. Я капрал Артур, это капрал Сэм. Мы отведем тебя прогуляться.
— Сюда, если не возражаешь, сынок.
И они повели Сауда по широкому коридору, втолкнули в крошечный кабинет. Усадили на стул.
— Минуточку. Зубной врач в уборной, закрепляет бормашину.
— Вряд ли она у него имеется.
— Ну, а
