– Как бы потом ещё больше не пожалеть, что сказала, – отмахнулась от больной работница.
– Скажи, а то я не выдержу, сама ему правду расскажу, – продолжала настаивать Зинаида Фёдоровна.
– Не вздумай. Сдохнешь потом, не подойду. Сгниёшь тут заживо. Ишь какая правдолюбка. Ты своего бы родила и открывала бы ему правду.
– Я не хочу ссориться. Дай мне воды. – Царькова попыталась снять обрушившуюся на неё агрессию Митрофановны.
– Вот пускай тебе дочка твоя, о которой ты врачу говорила, воды принесёт, – поквиталась с «барыней» прислуга, вырвав у неё «жало».
«Вот, обиделась… Что я такого ей сказала? В чём я перед ней провинилась?.. В горле все пересохло и встало колом. Воды!»
Хлопнувшая дверь просигнализировала, что её работница ушла. Царькова нащупала глазами икону Иисуса Христа, под которой ещё недавно прошла Митрофановна. Казалось, Господь смотрит на неё с некоторой жалостью. Только после того как она слегла в постель, она обнаружила, что Он всегда смотрит по-разному. Сейчас с жалостью, чаще с любовью, а иногда и с укором. Карий цвет его глаз всегда завораживает, настраивая расстроенные струны души на правильный лад. Но сейчас в глазах жалость.
«Господи, всю жизнь жила честно, никому подлости не чинила. Старалась страну свою прославлять. Золото стране добыла на Олимпийских играх… И вот, дожила, пить некому подать. И это, по-твоему, справедливо? Молчишь? Молчи, молчи. А я еще поборюсь… Где моя инвалидная лошадка?»
Она протянула руку к стоящим рядом ходункам и стала медленно, по сантиметру, сползать с кровати. Через достаточно продолжительное время она наконец уже сидела на кровати, держась за инвалидные ходунки. Однако решимости не хватало. Женщина вспомнила, как первый раз в жизни садилась на коня в детской конноспортивной школе. Вот так же долго не решалась, боялась это благородное и сильное животное, которое косилось на неумеху белоснежными белками карих глаз.
«Ну, чего ты? Эта «инвалидка» тебя не понесёт по манежу, чего боишься? Ходунки не взбрыкнут».
Она задрала ночную рубашку, осмотрев свои дряхлые, в синих прожилках ноги.
«Страшные какие. Как у покойницы».
Она всегда раньше гордилась своими стройными мускулистыми ногами. Белое трико и короткий жокейский пиджачок. Приятно чувствовать на себя вожделенные мужские взгляды. Казалось, что трибуны излучают мужские феромоны. Это её стимулировало. Возбуждало. Она представляла, что выступает голая в одном пиджаке, полностью открытая многочисленным взглядам мужчин. Она привстаёт в стременах, и сотни биноклей бесстыже осматривают интимные подробности её тела. Эта игра помогала ей держать красивую осанку. Не заваливаться вперёд к шее лошади. Иметь всегда румянец на щеках и блестящие глаза. Канцибер всегда ставил её в пример.
«Эх, если бы он знал, о чём я в тот момент думаю. Хотя ему бы понравилось. Он и сам всегда говорил, что женщина на лошади выглядит очень сексуально».
Она сделала попытку подняться на ноги. Навалилась всем телом вперёд и попыталась разогнуть свои «покойницкие» ноги. Конечности затряслись и заходили ходуном, словно выполняли какой-то замысловатый танец. Похожий на пляску святого Витта. Она со стоном опустилась обратно на кровать. Затем сжала зубы, словно собралась брать самый трудный в своей жизни скаковой барьер. Спортивная закалка пришла ей на выручку. Зинаида Фёдоровна стала приподниматься на ноги и тут же опускаться обратно, словно делая разминку перед основным выступлением.
Потихоньку в ослабленные от долгого лежания ноги начала поступать кровь. Немного, но этого было достаточно, чтобы их заново почувствовать. Царькова провела сухим языком по пересохшему нёбу, напружинила руки и сделала вторую попытку подняться. И… встала. На этот раз ноги дрожали меньше. Чтобы было легче, она перенесла вес тела вперёд, на ходунки, отчего стояла согнутая в три погибели. Но стояла. Во рту было так сухо, что казалось из организма ушла вся влага.
«Сейчас не смогла бы собрать слюней, если бы захотела плюнуть. Плюнуть? Почему в голову пришли мысли о плевке? Ах… ну да. Я же давно мечтала плюнуть в лицо своему мужу. За что? И когда в первый раз? Наверное, это желание пришло мне в голову сразу же после награждения меня золотой олимпийской медалью. Он тогда подошел, поцеловал и хлопнул меня ладонью по заду: «Молодец, девка». Словно поприветствовал свою кобылу в конюшне… Нет. Не тогда. Раньше. Еще до Олимпиады. Первый раз я захотела плюнуть ему в лицо в Великих Луках, куда мы приезжали рожать дочку. Да-да. Уже после родов. Когда он меня поздравил, что всё для меня прошло хорошо. Вот тогда я и хотела плюнуть в его мужественное, красивое лицо. От переполнявшего меня тогда желания весь рот заполнился слюной, и я уже представляла, как мой плевок стекает по его гордому римскому профилю. С носа на губы, затем по волевому подбородку… Но тогда я сдержалась, сглотнула слюну. Видимо, еще надеялась на лучшее. А сейчас ни надежды на хорошее, ни слюны в пересохшем горле».
Графин стоял на обеденном столе в четырёх метрах. Матовое стекло спасительного сосуда с водой притягивало взгляд пенсионерки и придавало ей силы. Словно в нём была не просто вода, а волшебный эликсир, испив которого можно стать опять молодой и здоровой. Так она себе представила, чтобы получить дополнительную мотивацию своему старому и больному телу. Царькова что есть мочи толкнула ходунки и быстро подтянула ноги, чтобы опять не «заплясать» под грузом тела. Получилось. Ещё раз. И ещё… Эти четыре метра казались ей марафонской дистанцией. Но она пришла к финишу. Победила! Старая женщина поставила стакан, протянула руку и взяла графин…
«Сука. Размазала грязь по квартире. Хоть бы воды налила в графин. Ведь просила её воды. Не принесла. Так хоть бы налила! И что теперь? На кухню я не дойду. Значит, обратно идти к постели».
Она попыталась развернуть ходунки, неосторожно перенеся вес тела на больные ноги, и тут же почувствовала, что падает на пол, увлекаемая вниз предательски подкосившимися ногами. Рядом с ней с шумом упали и ходунки.
«Теперь мне не встать. Опереться не на что. Может, на коленях доползти? Нет, даже нечего думать, мои коленные чашечки словно растрескавшаяся яичная скорлупа… Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, не оставь меня тут одну подыхать, помоги…» Поняв всю безысходность, она заголосила в голос, прося помощи у людей и оплакивая свою старую немощь. Жалость к самой себе переполняла её с головы до самых кончиков больных ног. От этого слёзы текли не переставая, словно капая из раны древней берёзы. Откуда им столько было взяться? В этом высохшем, как старое дерево, теле…
«Жаль, что слезами, как и морской водой, не напьёшься… Солёные. Не привыкла к их вкусу. Научилась себя сдерживать. Сколько за жизнь плакала? Это всего лишь третий раз. Первый раз… В роддоме… да и то больше от боли. Второй раз – когда муж ушёл… тогда тоже ощутила боль. Настоящую боль, физическую… в сердце… И вот третий… Впервые стало так жалко себя. Какая же я несчастная. Только сейчас я по-настоящему поняла… Одинокая, никому не нужная, отслужившая своё старая ветошь…»
— Есть кто дома, можно войти? – донёсся до слуха Царьковой приятный женский голос. – У вас дверь была открыта. Вам требуется помощь?
Посторонний голос, но для лежащей на полу старой женщины он прозвучал как живая исцеляющая мелодия.
– Я звала, я! Дайте мне воды! – Пенсионерка развернулась лицом ко входу, где показалась приятная на вид женщина.
– Ой, ну как же вы тут одна?! – На лице женщины отразились неподдельный испуг и тревога.
Она бросилась поднимать пожилую женщину, интересуясь, не сломала ли пенсионерка что-либо во время падения. Осторожно и бережно молодая женщина помогла Царьковой добраться до кровати и тут же по её просьбе поспешила наполнить графин. Наконец страждущая пенсионерка напилась, осушив подряд два стакана вкуснейшей воды. Теперь она могла спокойно рассмотреть свою спасительницу. Это была молодая женщина лет тридцати, со стройной фигурой и открытым лицом. Можно даже сказать – с красивым русским лицом. Словно сошедшая с картин Венецианова. Незнакомка назвалась Марией, именем, от которого сразу повеяло неземным милосердием и добротой.
– Можно просто Маша, – дополнила она, возвращая Зинаиду Фёдоровну с небес на землю. – Я работаю в благотворительной патронажной службе «Ангел». Сегодня утром нам позвонил ваш участковый врач из поликлиники и передал ваш адрес. Вот я и пришла. И слава богу, вовремя.
– Эдуард Константинович, значит, побеспокоился? Носков? – автоматически уточнила больная, вспомнив сегодняшний инцидент с врачом. – Да, он сегодня что-то говорил про вас, да только у меня есть сиделка – Митрофановна. Она скоро вернётся.
– Ну, я до ее прихода посижу с вами, если вы не возражаете? – улыбнулась патронажная сестра.
