– Пускай отольются тебе слезами страдания палестинского народа!
Профессора вышвырнули, как выжатую потрёпанную поролонку. Сила безумия в который раз доказала бессилие ума. /А так безумно хочется, что бы ум имел силу!/ …Теперь новые научные труды профессора из старого неопубликованного потихоньку издавал его племянник, чудом проживающий в Канаде. А сам сочинитель, ставший почётным членом академий Монреаля и Квебека, патриотично(!) отказываясь от лекций и консультаций за океаном, зачитывал отрывки из своих мемуаров в родных, для своего нутра, гаражах:
– «Я мыслю, значит, существую!» – продолжал монодиспут[26] профессор. – Я мыслю, значит, существую! Нет! Вы слышали?! Это же надо такой фразой ударить по векам и остаться в истории! Я говорю: «по векАм», а не «по вЕкам», в смысле – это не веки, которые у Вия, а – века, в которых Славься! Какая весомая мысль! Он, значит, мыслит, он, значит, существует! А если не мыслит, значит, что? Значит – не существует, правильно? И вот бредёт это мыслящее существо (оно, извините, сам поставил себя в средний род), на ходу мыслит, глаза от высоких мыслей задрал над деревьями. Когда… «Ябс!!!» – об булыжник. Палец – сломан, ноготь – сорван! Руками не успел придержать землю, потому что «заготовки» витали далеко в воздухе, помогая мозгам. Умной мордой – прямо в сдохшего на прошлой неделе барсука! Тот и при жизни-то вонял – вся природа убегала! А сейчас!!! Ну, и как? Рвота, боль, визг! Нет! Не может быть! Камень не существует, потому, что не мыслит! Сломанный палец сам не мыслит, значит его существование мнимо! А вонь! Блевота! Как же, не мысля, это всё может так сильно иметь место! Надо, видимо, мыслить дальше. Да, но моя гениальная «тема» размножена и делает меня великим на вЕки! А! Продал, пускай жрут!.. Ну, как вам, господа?
Ещё раза три переспросил профессор, похрустывая передними зубами об огурец.
– А что-то там, типа «Если я знаю, что ничего не знаю, то я уже что-то знаю»! Такое даже быку на рога не наколешь, лучше сразу того быка заколоть! И это – великое наследие? «Если я знаю – знаю, то я не знаю – не знаю». Вот с такой сумой и ходим по миру! Этот, как его? Да вы все знаете! На хорь озернулся – хореем озарился. А! Вспомнил! «Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я» – намного глубиннее той ахинеи про «знаю – не знаю, что знаю». Эй, ты, хомо сапиенс! Живи и думай! А не мысли и существуй! Чем? Чужими надписями на заборах? Нет аксиом! Всё требует твоего личного осмысления и доказательства! Садко, говорите, на дне моря на гуслях играл? Подумайте! Кто его мог там слушать? У рыб нет ушей! Дерево, говорите, растёт, солнце греет, ночью темно, июль – лето, Земля крутится? Разумеется? Бред! А если дерево – ещё не посаженное или уже – паркет? А если солнце в феврале? А если ночь под Карелией? А июль в Южной Африке – разгар зимы! А Земля, значит, крутится? Кто сказал? Кто сказал, тот сгорел. Есть, правда, эти – несколько десятков подопытных в скафандрах. И как они это видели? Когда сами по небу крутились, как раки в баке, притиснувшись, словно застряв в зимнем трамвае на кольцевой, не понимая, кто давит сзади, куда упала шапка, откуда запах, где верх, где окно и в какую сторону выпрыгивать на ходу или выползать при полной остановке. А для обывателя – это не реальность. Пускай та Земля и крутится, только утром глянешь из окошка – опять та же грязная стена сарая, как ни крути!
Профессор с пылу с жару тряс попавшегося под руки мужичка, отрывая тому уши от шапки. Но мужичок и сам не дергался, преданно, с выражением автопилота в глазах смотря сквозь «оппонента» на стенку с инструментом.
Театр всегда заканчивается вешалкой, поэтому, не дожидаясь разборок одежды, пропустив финальную сцену, ОН оставил всех воихнеяси и уплыл по вечернему воздуху…
Сон был не по теме и не к месту, как сказка, ещё никем не придуманная:
Зацепила как-то щука уличная на крючок шатающегося после зарплаты Емелю. Не совсем понравилось это Емеле. Хотел он щуку кулаком-кулаком, хотел он щуку кирпичом-кирпичом! Да в проруби-проруби утопить-утопить! Но взмолилась тварь божья ласковым человеческим голосом: «Хочешь, всё сделаю по твоему велению, по твоему хотению, всего лишь за плату символическую? За то, что осталось у тебя от зарплаты месячной после трактира вечернего». Но Емелю не проведёшь, он и сам дойдёт! «Нет, щука расчешуенная! Рыбнадзор тебя подери! Не хочу я своё напряжение месячное за один раз спустить!..
* * *
4
Подутром соседка подняла улицу своей канонадой на час раньше, считая, что проспала. ОН вскочил и побежал в кладовку, в надежде найти какое-либо средство защиты от внешнего мира. Каску, шлем или, хотя бы, подходящие пробки в уши – для обеззвучивания окружающей среды. Кажется, нашёл! Это резиновое изделие всегда трудно надевалось.
– Выдыхать, потом натягивать? Натягивать, а потом вдыхать?
ОН совсем запутался и прикемарил от усталости.
Давным-давнишние уроки на кафедре военной токсикологии оказались напрасными. Занятия тогда вёл подполковник в отставке, Черенков. (Эта наука так и называлась: «черенкология».)
– Левым мизинцем, – нудил важный отставник, – протираем левое очко, затем, по порядку, мизинцем правой кисти рук по часовой стрелке – правое очко, и от щёк к ушам аккуратно и быстро производим надевание. Аккуратно, чтобы не повредить поверхность лица. Быстро потому, что зорин, заман и ви-газы имеют свойство поражать в первую очередь того, кто в данный момент телится и щёлкает клювом, тогда как лица остальных добросовестных бойцов уже находятся в укрытии. Напоминаю! Только зачем, не понимаю! Если вы и с первого раза не запомнили! Так! Внимание! Не напоминаю, а сразу показываю!
Черенков брал полевую сумку со средством защиты и минут пять, тщетно потея, пытался водрузить это на себя. Но маска с хоботом всё время соскальзывала и больно била его по щекам. В итоге красный от пощёчин подполковник оставлял затею «продемонстрировать лично» и сконфуженно, со словами: «Ну, в общем, вы поняли», переходил к другой теме.
А дело было в том, что диаметр его лица тянул, минимум, на шестой размер противогаза, но студенты до занятия меняли сумку, подсовывая, максимум, «троечку». Черенков был добрым человеком, поэтому и шутили над ним уж больно не зло. Часто, дабы не утомляться навязчивой учебной трехомудией, разговор специально заводили об армии, и препод, не замечая подвоха, два битых часа вспоминал о жизни, не фиксируя, что по третьему кругу говорит одно и то же. Но группа занималась своей личной вознёй и радостно не обращала внимания на повторы и несоответствия в повествовании по сравнению с этой же историей, рассказанной неделю назад.
На каждом занятии слушатели кафедры нагло перевирали утреннее воинское приветствие, рапортуя приблизительно так:
– Товарищ генерал-подполковник! Второе, ордена красного знамени, воздушно-сапёрное отделение кавалерийской бригады имени Ноно Мордюкова вышло из окружения к занятию по военной токсикологии без потерь, за исключением отсутствующих близнецов: Минина и Пожарского, ушедших в тыл врага за «языком».
Чистый, открытый дебилизм проходил по одной причине: офицер запаса «терялся» сразу после очередного «присвоенного» ему высокого звания – вначале, а включался только на отсутствующих «по уважительной причине» – в конце.
– Ну, что вы, товарищи бойцы! Я всего лишь скромный подполковник запаса, не надо преувеличивать!
Рдел от удовольствия Черенков, поправляя пыль на погоне. Потом преподаватель долго не находил отсутствующих в журнале, во-первых: потому, что такие фамилии вообще не учились в институте, а во-вторых: «подброшенный» ему на стол журнал был хорошо ещё если другой группы, но мог спокойно являться переписью населения другого факультета. Приветствия стали записывать на переносной магнитофон, чтобы потом, при массовом прослушивании в общаге, решить: какая группа самая придурошная на этой неделе. Однако подполковник, надеясь в будущем всё-таки сличить недостающих учеников с оригиналами списка, вёл отдельные скрупулёзные заметки для подачи заведующему кафедрой. И, когда количество не присутствующих в течение семестра набралось для формирования батальона, Черенков, моментально адекватно среагировав на ситуацию, захлопнул журнал и хитро-прехитро заставил дежурного «честно доложить при всех, как нужно» десять раз подряд без запинки и ещё пять раз, чтобы закрепить. Только тогда старичок-кадровичок, показав, что иногда видит и слышит, разрешил отделению сесть на кончики сидений, и учебная пара смирно отдала честь и часть внимания гражданской обороне.
В общем-то, сама идея защитить граждан и «уметь быть готовыми» к нападению с турецкой стороны и «некоторых» (всех остальных) недружественных стран была похерена самой «гражданской обороной» – должностными онанистами, хапающими безголово из бюджета несметные средства и для этого раздувающими пожар мыльного пузыря, не проводя ничего кардинального. Обороняющиеся граждане же были знакомы заочно только с терминами: «Вспышка слева!», «Вспышка снизу!», «Улыбочка, снимаю, вспышка!». Но без приказа по мегафону залечь, используя рельеф местности, как-то не хотелось – одежду марать. (Однако когда произошла Чернобыльская «вспышка внутри», граждане, не раздумывая, легли своей мошонкой на амбразуру!)
