Помирил всех от ссоры поэт Непечтаный. (То ли ошиблись в паспортном столе, то ли это была настоящая фамилия матери, то ли так его звали в связи с отношением к нему печатных органов, то ли с детства придерживался принципа «не печь в штаны», то ли, что совсем уж странно, поэт не носил с собой печать).
Непечтаный, привставши весь, сел на край бочки и, схватившись за ключицы явно-тайных читателей-почитателей, начал:
Что есть Земля?Гнилой трухи комок?Где злая тляО паре рук и ногУрча, грызётКишащую родню,И в щель ползётС проклятьем – белу дню?
* * *
Или Земля,Как самородок тот,Что мать СудьбаЕдиножды даёт!Живой глотокПрохлады Бытия,Который смогНа свет явить тебя!
* * *
Что есть мечты?Сомнительная блажь?Или хандрыПрикресельный мираж?Где ореолИ тусклый свет лампад,Где – кедром полИ – золотом халат?
* * *
Или в мечтуВсё существо вложил!Горел в поту,Тянул до срыва, жил!Себя распял,Безмозглым курам – в смех.И столп поднялВ шеренге старых вех!
* * *
В чём жизни смысл?Пожалуй, воздержусь.Нелепый мысл,Когда ходить учусь…
Ходить поэт уже на все сто не мог, да и «мысл» его был нелепее коленки в наушниках! Поэтому Непечтаного, как битое стекло с наклейкой: «Только кантовать!», аккуратно попереворачивали до дому.
В углу, на ящике для снарядов (в наших гаражах есть всё), восседал, как на барабане, бывший профессор некого института и требовал соседа конспектировать:
– Я потом проверю выдержки, так что сосредоточься!
Слушатель «кафедры» внимательно не пропускал ни одной рюмки и кивал.
– Методом проб и ошибок… запятая, – диктовал профессор, – я специально много раз наступал на грабли, но примитивное… тивное… записал? Орудие загребания плоской поверхности так и продолжало лежать. Успеваешь? Тем самым! Пиши: Тем са-мы-м! Пиши правильно! Не ломай бумагу понапрасну!.. Я опроверг ещё одну протухшую теорию о том, будто грабли чему-то учат! Это ж как низко надо пасть! Чтобы набить шишку на лбу на уровне пола, да ещё и головой угодить именно в данное сельскохозяйственное устройство. Всё записал? Записал? Ты думаешь, я для кого стараюсь? Ты думаешь, я для себя стараюсь? Да! Да! И да! Ты трижды прав!!! Для себя! «Сила учителя в его учениках!» Чувствуешь мощь моей личной цитаты? Макаренко – детские тюрьмы! Сухомлинский! Сердце отдаю детям, печень отдаю треске, голову – на отсечение, шею – на мыло, спину – на матрас! /Эта долька для ежа, эта долька для стрижа/… Уроды, цитируемые уродами!
Тот Учитель, кто может опуститьсяк своему ученику – в полное незнание —и вместе с учеником подняться сновадо уровня всех высот владения предметом.Но тот, кто вполголоса начитывает материали раздражённо «объясняет» ученикуего «элементарные» ошибки,тот не учитель, тот – учебник!
«Товарищи студенты, по моему предмету вы не успеваете!» «Его предмет!» Оттого и не успевают студенты, что науки стали личными предметами пользования преподавателей-недоучек. Что – не так!? Чётко и правдиво! Это как «F = MA»! Попробуй, возрази! Живёт законом, само себя не понимая!.. О! Родился тост! «Сегодня в Государственной Думе, под напором общественного мнения, с третьего чтения, был принят второй закон Ньютона! Ура!»
/В это надо было вдуматься. Поэтому всем смеяться не довелось/.
– Что ни фраза – то афоризм!
Восторгался ОН, не теряя услышанных слов.
ФРАЗА прослезилась, принимая к своему сердцу всё, близко сказанное…
В гаражах жизнь не обострённей и не притуплённей. Просто – реальней, без трезвой придуманной шелухи.
– Так, рука отдохнула? – продолжал лектор. – Тогда поехали дальше!
– Не-а! «Кони хочут пить!» – упёрся копытцами летописец.
– Конечно! И курить?!
– Ага! А вы не помните, случайно? Кто-нибудь написал мало-мальски стоящее трезвым, да без табачной трубки?
– А как же! И не случайно! Татьяна Ларина, например, письмо Онегину. «Татьяна, бедная Татьяна!»
– Да, да, да! А какой был при этом Пушкин? Кто видел? – дерзко не сдавался сороколетний «студент-заочник».
– Ты смотри, с характером! Ну, давайте! За плодотворный спор и за умное упорство! «Ежедневно рожай себя, иначе станешь выкидышем!»
– Стойте, стойте! Мне не хватило мензурки! Дайте, во что налить!
– На вот, подфарник от «габаритов», немного надтреснутый, зато не вытечет.
– Верно мыслите, молодой человек! Необходимость определяет целесообразность предмета! Почему нельзя помешать похлёбку молотком? Гвоздик забить, например, пистолетом, а поварёшкой копать ямки под саженцы? Даже масло может нести различную нагрузку, добиваясь искомого результата: то ли – умасливание, то ли – кипящее в глотку. Хотя, с другой стороны, чарка и плафон – на разных полюсах растрёпанности! Не наводи микроскоп на звёзды! Не ищи телескопом бактерии! Один увеличивает! Другой – приближает! Никогда не спутывай близкую кривду с далёкой неправдой! Вот такой помпезный кардамюр!
– А как пишется «кордомюр»?
– Я один должен всё помнить? Поимпровизируй грамматикой! Ты уже не маленький Петя и волк!
Учёный «на бочке из-под ящика» слыл известным в своей среде и, написав, защитил целый ряд диссертаций для амбициозных работников и сотрудников института. Те, время от времени, должны были подтверждаться, соизмеряя свои научные степени с высокой нужностью чинов и должностей. Тем самым постоянно доказывая острую необходимость развитого общества в изысканиях данного преумного учреждения.
Но больше всего доктор наук любил вспоминать первую свою крупную научную работу. Его дочь тогда начала играть на пианино. Умилённый звуками нестройных гамм, громко и несмело вырывающихся из-под корявых детских пальчиков, молодой талантливый отец, ещё не зная над чем будет работать, дал название своей, рождающейся под музыку вдохновения, диссертации:
«Доминантное Реанимирование Микозной Фазы Сольвента Ляписным Синхроном До Донного Синтеза Лямды Сольсодержащих Фабул Минимальной Резистентной Дозы».
То, что этот человек сутками не выходил из лабораторий, создавая научные труды всем институтским «людям без участья»: профоргу и комсоргу; парторгу и «перспективным» партийными полизышам; декану и секретарше декана; проректору и «отставному козы барабанщику» проректора; портнихе ректора – «чтоб не чинила зла», собаке ректора – «чтоб ласкова была», не спасло его от травли.
Через много лет, когда ему всё-таки дали «щедрой дланью» стать маститым профессором, учёный пострадал за смелые суждения. Это случилось в тревожных восемьдесят пятых, когда вся страна надела значки «борцов с трезвостью». Время, когда на комсомольских свадьбах водку газировали, подкрашивали и подавали под столами из чайников в кофейные чашечки, а на партийных праздниках лили самогон из супниц в глубокие тарелки.
Его, может быть, и не отправили бы на пенсию только за то, что несколько бдительных аспирантов «случайно» заметили, как преподаватель в районном центре, за сто пятьдесят километров от института, выйдя из дома своих родственников ночью, пошатываясь, садился в такси. Нет! За это тогда не выгоняли даже из вражеского Кембриджа и ненавистного Гарварда! Профессор просто перешёл все границы дозволенного и посмел заговорить(!) из зала, даже не находясь в президиуме(!), на партийном(!) собрании института. Сборище ленивой челяди проводилось по поводу жалобы жены-коммунистки на мужа-коммуниста со стажем о супружеской халатности и об отклонении от линии семьи в сторону оппортунистически настроенной, беспартийной части остального несознательного женского населения. Партком с воодушевлённым единодушием вынес[24] постановление члену организации вернуться в лоно жены активистки. И всё было бы как всегда – ничего, но тут «наш» профессор, несанкционированно подняв руку, подал голос. Мол, негоже всей партийной организации, нетактично и некультурно вмешиваться в личные сношения между семьёй! От его слов на неразвращённые умы партийцев пахнуло мохеровой групповухой. Некоторые даже перекрестились. А ректор, не сходя с трибуны, зачитал приказ о немедленном увольнении наивного, опрометчивого дядечки – рядового коммуниста, предъявив всем, передав по рядам, оказавшееся в подвернувшейся за спиной руке письмо аспирантов о ночных пьяных оргиях профессора. Все осудили ртами: «цы-цы-цы», удивились шеями в стороны: «ай-ай-ай» и отшатнулись руками вверх «ну-ну-ну» – за увольнение, хотя голосовать от них никто не требовал. Решение давно было административным, ждало момента и гласило: «Отправить на пенсию в связи с достижением предпенсионного возраста». А лучший друг из коллег[25] от себя громко по бумажке добавил:
