Но не теперь.
Больше не болело тело – его не рвали на части когтями безумные коты, не казалось, что оно разрезано лазером и состоит из кубиков мяса, наспех сброшенных в кучу.
Поначалу не фокусировался взгляд, хотелось пить. Спустя пару минут все же удалось начать видеть, и первым, кого я увидела, был Лиам. Лежащий рядом со мной на боку, положивший свою руку мне на плечо.
Он лежал рядом прямо на полу, на потертом ковре – наверное, на узкой кровати для нас двоих не хватило бы места. Моя прежняя комната, каземат; за окном привычно темно, потому что ночь и туман. Неверный свет ближайшего фонаря. В том месте, где меня касалась ладонь Комиссионера, гудело. Будто мне в плечо внедрили клемму и теперь гнали от трансформаторной будки электрический поток. Гудело не противно, но дискомфортно, непривычно. Никак не включался в работу мой шокированный мозг.
И первым, что я попросила, шевельнув пересохшим языком, было пить…
Глаза Лиама серые, непроницаемые, похожие на стальной заслон. Ответ, хоть прозвучал и тихо, ударил по моим нервам, как рука пьяного великана по деликатным струнам арфы.
– Пока я рядом, тебе не нужна ни еда, ни вода.
Сколько-то я переваривала его ответ. «Его рука вместо капельницы? Питательный элемент?» Собственные конечности до сих пор налиты бетоном и почти неподвижны, процесс моргания казался сложным, как вычисление формулы Вселенской орбиты. Сложно все: лежать, жить, дышать.
– Хвост… – выдавила я кое-как. – Его больше… нет?
– Нет.
Тишина комнаты. До сих пор не верилось, что больше нет решетки, громил в черном.
– А он… был?
Важный вопрос, важный ответ.
И слишком длинная пауза – настолько длинная, когда понимаешь, что твой собеседник не желает на эту тему говорить.
– Нет, – послышалось наконец. – Или он был настолько мал, что его не заметил ни я, ни система.
Нет?
Оглушающая пустота внутри.
Его… не было?
НЕ БЫЛО?!
Не знаю, откуда взялись силы на ярость, но эта самая ярость взорвалась во мне ослепляющим ядерным грибом.
– Не было? – хрипела я. – Били… Издевались! Меня сделали… инвалидом…Ты сам…
У меня не двигалось тело, у меня не работали в прежнем режиме нервные окончания, у меня внутри все изодрано так, будто меня – тонкую паутину – намотала на себя стальная гусеница бульдозера. И этим бульдозером был человек, лежащий рядом.
– Кейна, – тот жесткий тон, который все еще слишком хорошо помнился, – это моя работа… проверять.
В жопу… проверять… Я больше не могу пошевелиться, я не могу ходить, говорить, думать…
– Уходи, – пыталась брыкнуться я, – уходи, не хочу тебя видеть. Не хочу!
Хочу забыть вас всех – людей в форме, чертову камеру, все, что со мной произошло! РАЗОМ!
– Убери с меня свою руку, ненавижу! – Если бы я могла, я бы расцарапала ему лицо, я бы ослепила его своей яростью, я бы сделала так, чтобы на чертовы кубики теперь развалился он сам.
– Если бы я не проверил…
Да, меня бы не выпустили, но логика кончилась – она кончилась во мне вместе с желанием жить. Я хотела тогда уйти, когда мне, наконец, стало легко, невесомо, я мечтала об этом. Когда ощутила вместо боли свободу.
– Зачем ты меня сюда вернул? Я не хотела обратно… До сих пор не хочу… – Слезы неприязни катились вбок – по переносице, капали на ковер. – Вы разучили меня хотеть жить…
– Значит, я научу снова.
Он был несгибаем. Непреклонен, противен мне в этот момент. Все, через что я прошла, зря. Просто потому, что у Комиссионеров до сих пор не было точного способа проверки наличия Хвоста. А меня топтали, морили голодом, обливали ледяной водой, ломали мне кости, волю...
– Сволочи…
Если бы я только могла его пнуть, ударить, в конце концов… Но убитое тело мне больше не принадлежало, оно не работало, не в состоянии было даже поднять руку, а внутри котел из бессилия, огня и ярости.
– Я просила тебя об этом? Учить меня хотеть жить заново… Уходи… Убирайся!
– Спи, – тихое слово в ответ.
Гудение под чужими пальцами усилилось.
И будто выключили печь под котлом – убрали жар с шести на единицу, на ноль. Больше не кипит, нет сил, слипаются глаза.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Тишина внутри; чужая кисть на моем плече.
Спустя какое-то время.
В мое следующее пробуждение рядом никого не было.
Навалилось привычное одиночество, страх, апатия – гость все-таки ушел. И я впервые попыталась подняться, но сумела только перекатиться на живот, подтянуть ближе руки. А вот опереться на них не вышло, как не удалось и приподняться над полом хоть на сантиметр. Сил не было ни в мышцах, ни в голове, ни в душе. Чернота.
Плакала я, упершись лбом в пол, вновь познавая смысл слова «бессилие». Полнейшее, всепоглощающее. Кто я? Зачем я? Не могу сама ни в туалет, ни воды попить, ни дотянуться до еды. Хотелось кричать от отчаяния, но не выходило даже это, лишь жгучие слезы…
Он возник, как тень – тихие шаги, теплые руки. Аккуратно уложил снова на бок, лег рядом сам, осторожно вытер мокрую от слез кожу вокруг глаз подушечкой пальца, вернул свою «трансформаторную» руку мне на плечо; что-то в этом мире восстановилось.
Напротив лишь его глаза – их, несмотря на полумрак, я видела очень отчетливо. Живую радужку со встроенным в зрачок сканером.
Странные люди, странные тела, странные повадки…
Я больше его не гнала – лежащая на мне рука позволяла ощутить стабильность, а стабильность мне была очень нужна. И кто-то рядом. Хотя бы пока.
– Долго я… была…
«В лаборатории?»
Время раздробилось. Оно вообще раздробилось в моей жизни не на часы, а на периоды, и слились в оплавленную резину сутки.
– Долго, – короткий ответ, тихий. На этот раз голос Лиама не ударил по моим нервам, как в прошлый. – До выхода с СЕ тебе осталось трое суток. Семьдесят два часа.
Сколько-то я пыталась соображать, но мозг деформировался. Цифры и вычисления ни в каком виде более не давались ему, выводы путались, голова быстро уставала. Три дня, значит…
– Я успею тебя восстановить.
Этот непреклонный человек, лежащий рядом, видимо, знал, что делает; я нехотя смирилась с его присутствием.
– Я смогу… ходить?
– И ходить. И бегать. – Другой бы на этом месте улыбнулся, но не Лиам. Те же стальные глаза, похожие на дверь банковского сейфа.
– Хорошо… – Я почему-то мерзла, ощущала себя слабой, подавленной.
Долгое молчание – он больше меня не усыплял. Хранил тишину долго, после заговорил.
– Основная часть восстановительного процесса прошла в лаборатории. Здесь я завершаю формирование связей.
Каких связей? О чем именно он говорит? Я бы не поняла, даже если бы мне ответили.
Я забуду их всех через трое суток. По крайней мере, выкину из головы, утрамбую эту историю и ее персонажей в самый глубокий, самый темный чулан, начну жить, как получится. Но разве можно восстановить то, что разрушено, за трое суток…
Наверное, терзания эти проступили на моем лице, потому что Комиссионер пояснил:
– Твоя нервная система восстановится не сразу. Это займет три, может, шесть месяцев. Да, будут сбои, сохранится странная симптоматика, будет иногда двоить зрение. Не обращайся за помощью к человеческим врачам – бессмысленно.
Прозвучало, как предупреждение, хотя Лиам говорил очень ровно. Наверное, показалось.
Я смотрела в его глаза долго. Очень.
Пока не нырнула в сон – сама, без приказа «спи».
*****
– Почему… ты здесь?
«Со мной. Зачем ты делаешь это?»
Молчание.
– Тебя не потеряют на работе?
Тишина.
Теперь один за двоих разрешает сложные ситуации кареглазый? У Комиссионеров на СЕ бывают отгулы?
Серебро глаз мерцает в темноте; мягкий голос:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Спи.
*****
(Supreme Devices – Castle of Glass)
Сколько он лежал так со мной?
Судя по тому, что мне стало легче – задвигались руки и ноги, – прошло не меньше суток. Глаза Лиама впервые закрыты; мой заряд батареи прибавил оборотов. За окном все та же темень.
