*****
Уровень СЕ.
Лиам.
«Все хорошо. Все отлично…»
Она врала.
Он просматривал каждый сеанс в записи, вглядывался в ее лицо и видел многое – Кейна пребывала в бешенстве. Но играла она, как титулованная актриса, пыталась дурить доктора до последнего. Тот, однако, считывал импульсы напрямую, минуя слова.
Ее взгляд стал другим. Не испуганным более, не забитым, очень острым. Все еще опасливым, настороженным, но уже ощущающим, что жизнь имеет цену. Кейна отращивала броню, и делала это быстро. Лиаму нравилось. Чем толще броня, тем интереснее.
Диас (коллега, которого Кейна мысленно звала «кареглазым») попытался провернуть этот трюк сутки назад с новоприбывшей девчонкой, решился на «слияние», даже дошел до пятидесяти одного процента… И сдался. Девчонка в реанимации – перегрев нервной системы, совместимость энергий нулевая.
Лиам мысленно возвращался к этому время от времени, думал, размышлял. И все больше убеждался, что ощутил крошечный шанс, надежду на благополучный исход (почти невероятный, но все же) тогда, когда впервые «вошел» в нее взглядом. Кейна дрогнула… но расслабилась. И нет, ему не показалось – она шатко, с большим усилием, но добровольно сумела отступить внутрь себя. Ее первую на его памяти не пришлось «рвать».
И только поэтому позже он «влил» себя полностью, хотя была договоренность с Диасом более это испытание не проводить. Потому что восемнадцать умерших только за последние месяцы – мужчины, женщины… Люди мялись под компрессией, как бумажные.
Кейна не смялась.
Диас скрывал настоящие эмоции, хотя определенно испытывал их. Даже поставил свою подпись в рапорте напротив отсутствующих отметок коллеги на работе в последующие дни. Подтвердил, что Лиам проводил восстановительно-реабилитационные действия по отношению к пережившей клиническую смерть заключенной.
Пережившей клиническую смерть… Полную отключку.
Кейна не могла начать дышать. Ни по каким показателям. Но она задышала. И теперь сидела в записи на стуле напротив дока, старалась выглядеть спокойной, а Лиам, всматривающийся ей в глаза, до сих пор помнил, как конвульсировали вокруг его пальцев скользкие горячие мышцы. Начинал вибрировать всеми полями, вспоминая ее оргазм, чувствуя его до сих пор, неохотно входил обратно в рабочий режим.
Грера пока не буйствовала – лишь трое новеньких. Двое сразу «в утиль», третья пыталась держаться, но Диас, который теперь молча желал повторить то же самое, что удалось Лиаму, почти убил ее.
«Сто процентов!» – красный свет системы.
«Дыхания нет… Пульса нет…»
Живая Кейна на стуле.
Комиссионер, случайно или намеренно адаптировавший под себя женщину, становится зверем. Очень тихим и очень наблюдательным. И уже никогда не выпускает «жертву» из вида.
«Хорошо ли вы спите по ночам? Не мучают ли вас кошмары?»
В Кейне зрела агрессия – плотная, как скатанное ватное одеяло, сухая и взрывоопасная.
«Все хорошо. Все отлично. Когда меня выпустят на волю?»
Она хотела «в мир».
Лиам испытывал смешанные чувства.
Но висел над клавиатурой вопрос дока: «Подтверждаете ли вы разрешение на выход для мисс Дельмар?»
Она прислонялась к его плечу обнаженная, она укусила его. Она просила его завершить начатое – пальцы Лиама застыли над кнопкой.
Она бесилась оттого, что ее поместили в «санаторий», пока еще не знала о том, что тот самый мужчина с двуцветными глазами, коим она мысленно его именовала, выписал для нее максимальный бонусный пакет. За причиненный ущерб – физический и моральный, – за пережитую клиническую смерть.
За единение. За волны возбуждения. За доверие.
За то, что испытал с ней. В ней.
– Да, – проговорил вслух после долгой паузы, – выход наружу разрешить.
И приложил палец-печать к висящей в воздухе таблице.
Глава 12. 101
(Imagine Dragons – Nothing Left To Say / Rocks Medley)
Кейна.
Никогда раньше я не путешествовала на Стреле – экспрессе повышенной комфортности. Всегда экономила деньги, не имела возможности тратить лишнее.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Теперь имела. И ничего по этому поводу не испытывала – цена этих денег испаряла всякую радость.
Сто тысяч. Кредитная карта серого цвета и бумага, сообщающая о том, что отныне я могу выбрать любой дом или апартаменты и владеть им (без права продажи) все то время, пока нахожусь на Четырнадцатом, было тем, что мне выдали при выходе «наружу». Под строчками внизу: «Выход разрешаю» и «Бонус за моральный ущерб выделить» стояла подпись – Лиам Карра.
Меня кидало в дрожь от звуков этого имени. Даже если я всего лишь касалась их мысленно, казалось, СЕ воплотится сейчас вновь, сотрет веселый пейзаж за окном – зеленые поля и ярко-желтые цветы, – проявится посреди голубого неба черной мглой и заглотит меня обратно.
Сутки назад я шагнула из Санаторного портала на Четырнадцатый, и меня встретил неприметный человек на неприметной машине, привез во временную квартиру с табличкой «101» на двери, оставил со словами: «Захлопните за собой дверь, когда будете уходить».
Когда определитесь с жильем. Собственным. И мне не принадлежащим. Хороший бонус, наверное, по мнению Комиссии.
Вечер штормило; рвалась за окном гроза. Я рыдала почти сутки с редкими перерывами – лилась наружу боль. За каждый удар, за каждый час и вдох, который пришлось пережить в той камере. Обещала себе не вспоминать, но не могла, скручивалась от рыданий, от скулежа. Да, выжила. Вышла. Но какой? Кем?
Не было ни сил, ни желания листать каталог «бонуса», выбирать новое место жительства; капали на лист с замысловатым Комиссионным кодом – моим сопроводительным номером – слезы. Чернила не размывались. Бумагу эту мне приказали иметь с собой отныне всегда и везде, последующим молчанием сообщая: «Ты можешь уже не быть на СЕ, но СЕ никогда не заканчивается». Новый паспорт взамен утерянного выдали тоже.
Поесть я заставила себя только в два ночи.
В три решила, что нельзя жить памятью о случившемся. Она, память, утащит в душевный разлом, утопит. Пребывая в жалости и одиночестве, я буду поливать свежие раны кислотой, и никто не придет, не постучит в дверь, не скажет «все будет хорошо», если я не скажу себе этого сама.
И я сказала. Кое-как, желая только лежать, свернувшись калачиком на ковре, превозмогая «не хочу», утром я выпихнула себя из квартиры «101» и поехала на вокзал за билетом до Кирстона – города, из которого месяц назад прибыла в Нордейл. Мне нужно общение, нужен кто-то нормальный, знакомый, помнящий меня «до». И тогда, быть может, я тоже вспомню себя «до», сложу ее с той развалиной, которой стала «после», получу некий результат. Дерьмо, если с ним ничего не делать, как гнилая вода в запертом бутыли, будет разлагаться и плесневеть. Чтобы ее вытеснить, нужна другая вода, свежая. Ей станут новые впечатления, мысли, встречи.
И СЕ когда-нибудь сотрется из памяти.
Вместе с именем «Лиам Карра».
(WE ARE FURY feat. Gallie Fisher – Nightmares)
Я хотела увидеть те места, которые были в круглых письмах – «зеркальцах», что мне приносили в каземат. Знакомые кофейни, любимые дорожки, выпечку в корзинках, цветущие аллеи. Убедиться, что эти вещи все еще существуют и существуют для меня. Что я могу прогуляться по мощеным улицам, собственными пальцами дотронуться до витрин, потянуть витую ручку тяжелой двери «Баллины» – забегаловки, где когда-то, отпрашиваясь с работы, обедала.
Снаружи. Я снаружи.
Бархатные дорогие темно-красные сиденья, сияющее новизной купе; стекло настолько прозрачное, будто его и нет. «Стрела» неслась, как ветер, но ни стука колес, ни гудения, ни даже качки – сплошное удобство. И, что лучше всего, никаких попутчиков.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Уснула я через полчаса, как мы отъехали от центрального вокзала.
Тьма в моем сне поглотила желтые цветы и поля, растекся туман, из ниоткуда проявились стальные прутья решетки. И лицо кареглазого, зависшее надо мной.
