К тебе. Говорит, что ты его вызвал из сыскного бюро.
ТРОЩЕЙКИН:
А, так я и думал. (Уходит.)
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Довольно странный персонаж. Сразу пошел в уборную.
ЛЮБОВЬ:
Напрасно ты его впустила.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Как же я его могла не впустить, если Алеша его заказал? Должна тебе сказать, Люба, мне искренне жаль твоего мужа.
ЛЮБОВЬ:
Ах, мама, не будем все время кусаться.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Какой у тебя усталый вид… Ложись, милочка.
ЛЮБОВЬ:
Да, я скоро пойду. Мы еще, вероятно, будем додираться с Алешей. Что это за манера - звать сыщика в дом.
Трощейкин возвращается.
ТРОЩЕЙКИН:
Антонина Павловна, где он? Что вы с ним сделали? Его нигде нет.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Я тебе сказала, что он пошел руки мыть.
ТРОЩЕЙКИН:
Вы мне ничего не сказали. (Уходит.)
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
А я, знаешь, Любинька, пойду лягу. Спокойной ночи. Хочу тебя поблагодарить, душенька…
ЛЮБОВЬ:
За что?
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Да вот за то, как справили мой день рождения. По-моему, все было очень удачно, правда?
ЛЮБОВЬ:
Конечно, удачно.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Было много народу. Было оживленно. Даже эта Шнап была ничего.
ЛЮБОВЬ:
Ну, я очень рада, что тебе было приятно… Мамочка!
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
А?
ЛЮБОВЬ:
Мамочка, у меня ужасная мысль. Ты уверена, что это пришел сыщик, а не кто-нибудь… другой?
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Глупости. Он мне сразу сунул свою фотографию. Я ее, кажется, передала Алеше. Ах нет, вот она.
ЛЮБОВЬ:
Что за дичь… Почему он раздает свои портреты?
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Не знаю, вероятно, у них так полагается.
ЛЮБОВЬ:
Почему он в средневековом костюме? Что это - король Лир? "Моим поклонникам с поклоном". Что это за ерунда, в самом деле?
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Сказал, что от сыскного бюро, больше ничего не знаю. Вероятно, это какой-нибудь знак, пароль… А ты слышала, как наш писатель выразился о моей сказке?
ЛЮБОВЬ:
Нет.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Что это нечто среднее между стихотворением в прозе и прозой в стихах. По-моему, комплимент. Как ты думаешь?
ЛЮБОВЬ:
Разумеется, комплимент.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Ну а тебе понравилось?
ЛЮБОВЬ:
Очень.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Только некоторые места или все?
ЛЮБОВЬ:
Все, все. Мамочка, я сейчас зарыдаю. Иди спать, пожалуйста.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Хочешь моих капель?
ЛЮБОВЬ:
Я ничего не хочу. Я хочу умереть.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Знаешь, что мне напоминает твое настроение?
ЛЮБОВЬ:
Ах, оставь, мамочка…
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Нет, это странно… Вот когда тебе было девятнадцать лет и ты бредила Барбашиным, и приходила домой ни жива ни мертва, и я боялась тебе сказать слово.
ЛЮБОВЬ:
Значит, и теперь бойся.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Обещай мне, что ты ничего не сделаешь опрометчивого, неразумного. Обещай мне, Любинька!
ЛЮБОВЬ:
Какое тебе дело? Отстань ты от меня.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Я совсем не того опасаюсь, чего Алеша. У меня совсем другой страх.
ЛЮБОВЬ:
А я тебе говорю: отстань! Ты живешь в своем мире, а я в своем. Не будем налаживать междупланетное сообщение. Все равно ничего не выйдет.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Мне очень грустно, что ты так замыкаешься в себе. Я часто думаю, что ты несправедлива к Алеше. Он все-таки очень хороший и обожает тебя.
ЛЮБОВЬ:
Это что: тактический маневр?
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Нет, просто я вспоминаю некоторые вещи. Твое тогдашнее сумасшествие и то, что папа тебе говорил.
ЛЮБОВЬ:
Спокойной ночи.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
И вот все это как-то повторяется. Ну, помоги тебе бог справиться и теперь с этим.
ЛЮБОВЬ:
Перестань, перестань, перестань… Ты меня сама вовлекаешь в какую-то мутную, липкую, пошлую обстановку чувств. Я не хочу! Какое тебе дело до меня? Алеша лезет со своими страхами, а ты со своими. Оставьте меня. Не трогайте меня. Кому какое дело, что меня шесть лет медленно сжимали и вытягивали, пока я не превратилась в какую-то роковую уездную газель -- с глазами и больше ни с чем? Я не хочу. И главное, какое ты имеешь право меня допрашивать? Ведь тебе решительно все равно, ты просто входишь в ритм и потом не можешь остановиться…
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Один только вопрос, и я пойду спать: ты с ним увидишься?
ЛЮБОВЬ:
Я ему с няней пошлю французскую записку[5], я к нему побегу, я брошу мужа, я…
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Люба, ты… ты шутишь?
ЛЮБОВЬ:
Да. Набросок третьего действия.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Дай бог, чтобы он тебя разлюбил за эти годы, а то хлопот не оберешься.
ЛЮБОВЬ:
Мама, перестань. Слышишь, перестань!
Трощейкин входит справа и обращается назад в дверь.
ТРОЩЕЙКИН:
Сюда, пожалуйста…
АНТОНИНА ПАВЛОВНА: (Любови).
Спокойной ночи. Храни тебя бог.
ТРОЩЕЙКИН:
Что вы там в коридоре застряли? Это просто старые журналы, хлам, -- оставьте.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Спокойной ночи, Алеша.
ТРОЩЕЙКИН:
Спите, спите. (В дверь.) Пожалуйте сюда.
Антонина Павловна уходит, входит Барбошин: костюм спортивный, в клетку, с английскими шароварами, но голова трагического актера и длинные седовато-рыжие волосы. Он движется медленно и крупно. Торжественно-рассеян. Сыщик с надрывом. Войдя, он глубоко кланяется Любови.
БАРБОШИН:
Не вам, не вам кланяюсь, а всем женам, обманываемым, душимым, сжигаемым, и прекрасным изменницам прошлого века, под густыми, как ночь, вуалями.
ТРОЩЕЙКИН:
Вот это моя мастерская. Покушение случилось здесь. Боюсь, что именно эта комната будет его притягивать.
БАРБОШИН:
Дитя! О, обаятельная, обывательская наивность! Нет, место преступления привлекало преступников только до тех пор, пока этот факт не стал достоянием широкой публики. Когда дикое ущелье превращается в курорт, орлы улетают. (Опять глубоко кланяется Любови.) Еще кланяюсь женам молчаливым, задумчивым… женской загадке кланяюсь…
ЛЮБОВЬ:
Алеша, что этому господину от меня нужно?
ТРОЩЕЙКИН: (тихо).
Не бойся, все хорошо. Это лучший агент, которого мне могло дать здешнее бюро частного сыска.
БАРБОШИН:
Предупреждаю влюбленных, что я научен слышать апарте яснее, чем прямую речь. Меня этот башмак давно беспокоит. (Стаскивает его.)
ТРОЩЕЙКИН:
Я еще хотел, чтобы вы исследовали окно.
БАРБОШИН: (исследуя башмак).
Так и знал: гвоздь торчит. Да, вы правильно охарактеризовали меня вашей супруге. Последний весенний сезон был особенно для меня удачен. Молоточек, что-нибудь… Хорошо, дайте это… Между прочим, у меня было одно интереснейшее дело, как раз на вашей улице. Ультраадюльтер типа Б, серии восемнадцатой. К сожалению, по понятным причинам профессиональной этики я не могу вам назвать никаких имен. Но вы, вероятно, ее знаете: Тамара Георгиевна Грекова, двадцати трех лет, блондинка с болонкой.
ТРОЩЕЙКИН:
Окно, пожалуйста…
БАРБОШИН:
Извините, что ограничиваюсь полунамеками. Тайна исповеди. Но к делу, к делу. Что вам не нравится в этом отличном окошке?
ТРОЩЕЙКИН:
Смотрите: совсем рядом водосточная труба, и по ней легко можно взобраться.
БАРБОШИН:
Контрклиент может себе сломать шею.
ТРОЩЕЙКИН:
Он ловок, как обезьяна!
БАРБОШИН:
В таком случае могу вам посоветовать один секретный прием, применяемый редко, но с успехом. Вы будете довольны. Следует приделать так называемый фальш-карниз, то есть карниз или подоконник, который срывается от малейшего нажима. Продается с гарантией на три года. Вывод ясен?
ТРОЩЕЙКИН:
Да, но как это сделать… Нужно звать рабочих… Сейчас поздно!
БАРБОШИН:
Это вообще не так важно: все равно я буду до рассвета, как мы условились, ходить у вас под окнами. Между прочим, вам будет довольно любопытно смотреть, как я это делаю. Поучительно и увлекательно. В двух словах: только пошляки ходят маятником, а я делаю так (ходит). Озабоченно иду по одной стороне, потом перехожу на другую по обратной диагонали… Вот… И так же озабоченно по другой стороне. Получается сначала латинское "н". Затем перехожу по обратной диагонали накрест… Так… Опять - к исходной точке, и все повторяю сначала. Теперь вы видите, что я по обеим панелям передвигаюсь только в одном направлении, чем достигается незаметность и естественность. Это способ доктора Рубини. Есть и другие.
