ЛЮБОВЬ:
Алеша, отошли его. Мне неприятно. Я сейчас буду кричать.
БАРБОШИН:
Вы можете абсолютно не волноваться, мадам. Можете спокойно лечь спатки, а в случае бессонницы наблюдать за мной из окна. Сегодня луна, и получится эффектно. Еще одно замечание: обычно беру задаток, а то бывает, что охраняемый ни с того ни с сего исчезает… Но вы так хороши, и ночь такая лунная, что я как-то стесняюсь поднимать этот вопрос.
ТРОЩЕЙКИН:
Ну, спасибо. Это все очень успокоительно…
БАРБОШИН:
Что еще? Слушайте, что это за картины? Уверены ли вы, что это не подделка?
ТРОЩЕЙКИН:
Нет, это мое. Я сам написал.
БАРБОШИН:
Значит, подделка! Вы бы, знаете, все-таки обратились к эксперту. А скажите, что вы желаете, чтобы я завтра предпринял?
ТРОЩЕЙКИН:
Утром, около восьми, поднимитесь ко мне. Вот вам, кстати, ключ. Мы тогда решим, что дальше.
БАРБОШИН:
Планы у меня грандиознейшие! Знаете ли вы, что я умею подслушивать мысли контрклиента? Да, я буду завтра ходить по пятам его намерений. Как его фамилия? Вы мне, кажется, говорили… Начинается на "ш". Не помните?
ТРОЩЕЙКИН:
Леонид Викторович Барбашин.
БАРБОШИН:
Нет-нет, не путайте - Барбошин Альфред Афанасьевич.
ЛЮБОВЬ:
Алеша, ты же видишь… Он больной.
ТРОЩЕЙКИН:
Человека, который нам угрожает, зовут Барбашин.
БАРБОШИН:
А я вам говорю, что моя фамилия Барбошин. Альфред Барбошин. Причем это одно из моих многих настоящих имен. Да-да… Дивные планы! О, вы увидите! Жизнь будет прекрасна. Жизнь будет вкусна. Птицы будут петь среди клейких листочков, слепцы услышат, прозреют глухонемые. Молодые женщины будут поднимать к солнцу своих малиновых младенцев. Вчерашние враги будут обнимать друг друга. И врагов своих врагов. И врагов их детей. И детей врагов. Надо только верить… Теперь ответьте мне прямо и просто: у вас есть оружье?
ТРОЩЕЙКИН:
Увы, нет! Я бы достал, но я не умею обращаться. Боюсь даже тронуть. Поймите: я художник, я ничего не умею.
БАРБОШИН:
Узнаю в вас мою молодость. И я был таков - поэт, студент, мечтатель… Под каштанами Гейдельберга я любил амазонку… Но жизнь меня научила многому. Ладно. Не будем бередить прошлого. (Поет.) "Начнем, пожалуй…"[6]. Пойду, значит, ходить под вашими окнами, пока над вами будут витать Амур, Морфей и маленький Бром. Скажите, господин, у вас не найдется папироски?
ТРОЩЕЙКИН:
Я сам некурящий, но… где-то я видел… Люба, Ревшин утром забыл тут коробку. Где она? А, вот.
БАРБОШИН:
Это скрасит часы моего дозора. Только проводите меня черным ходом, через двор. Это корректнее.
ТРОЩЕЙКИН:
А, в таком случае пожалуйте сюда.
БАРБОШИН: (с глубоким поклоном к Любови).
Кланяюсь еще всем непонятым…
ЛЮБОВЬ:
Хорошо, я передам.
БАРБОШИН:
Благодарю вас. (Уходит с Трощейкиным налево.)
Любовь несколько секунд одна. Трощейкин поспешно возвращается.
ТРОЩЕЙКИН:
Спички! Где спички? Ему нужны спички.
ЛЮБОВЬ:
Ради бога, убери его скорей! Где он?
ТРОЩЕЙКИН:
Я его оставил на черной лестнице. Провожу его и сейчас вернусь. Не волнуйся. Спички!
ЛЮБОВЬ:
Да вот - перед твоим носом.
ТРОЩЕЙКИН:
Люба, не знаю, как ты, но я себя чувствую гораздо бодрее после этого разговора. Он, повидимому, большой знаток своего дела и какой-то ужасно оригинальный и уютный. Правда?
ЛЮБОВЬ:
По-моему, он сумасшедший. Ну, иди, иди.
ТРОЩЕЙКИН:
Я сейчас. (Убегает налево.)
Секунды три Любовь одна. Раздается звонок. Она сперва застывает и затем быстро уходит направо. Сцена пуста. В открытую дверь слышно, как говорит Мешаев Второй, и вот он входит с корзиной яблок, сопровождаемый Любовью. Его внешность явствует из последующих реплик.
МЕШАЕВ ВТОРОЙ:
Так я, наверное, не ошибся? Здесь
обитает г-жа Опояшина?
ЛЮБОВЬ:
Да, это моя мать.
МЕШАЕВ ВТОРОЙ:
А, очень приятно!
ЛЮБОВЬ:
Можете поставить сюда…
МЕШАЕВ ВТОРОЙ:
Нет, зачем, - я просто на пол. Понимаете, какая штука: брат мне наказал явиться сюда, как только приеду. Он уже тут? Неужели я первый гость?
ЛЮБОВЬ:
Собственно, вас ждали днем, к чаю. Но это ничего. Я сейчас посмотрю, мама, вероятно, еще не спит.
МЕШАЕВ ВТОРОЙ:
Боже мой, значит, случилась путаница? Экая история! Простите… Я страшно смущен. Не будите ее, пожалуйста. Вот я принес яблочков, и передайте ей, кроме того, мои извинения. А я уж пойду…
ЛЮБОВЬ:
Да нет, что вы, садитесь. Если она только не спит, она будет очень рада.
Входит Трощейкин и замирает.
Алеша, это брат Осипа Михеевича.
ТРОЩЕЙКИН:
Брат? А, да, конечно. Пожалуйста.
МЕШАЕВ ВТОРОЙ:
Мне так совестно… Я не имею чести лично знать госпожу Опояшину. Но несколько дней тому назад я известил Осипа, что приеду сюда по делу, а он мне вчера в ответ: вали прямо с вокзала на именины, там, дескать, встретимся.
ЛЮБОВЬ:
Я сейчас ей скажу. (Уходит.)
МЕШАЕВ ВТОРОЙ:
Так как я писал ему, что приеду с вечерним скорым, то из его ответа я естественно заключил, что прием у госпожи Опояшиной именно вечером. Либо я переврал час прихода поезда, либо он прочел невнимательно - второе вероятнее. Весьма, весьма неудачно. А вы, значит, сын?
ТРОЩЕЙКИН:
Зять.
МЕШАЕВ ВТОРОЙ:
А, супруг этой милой дамы. Так-так. Я вижу, вы удивлены моим с братом сходством.
ТРОЩЕЙКИН:
Ну, знаете, меня сегодня ничто не может удивить. У меня крупные неприятности…
МЕШАЕВ ВТОРОЙ:
Да, все жалуются. Жили бы в деревне!
ТРОЩЕЙКИН:
Но, действительно, сходство любопытное.
МЕШАЕВ ВТОРОЙ:
Сегодня совершенно случайно я встретил одного остряка, которого не видел с юности: он когда-то выразился в том смысле, что меня и брата играет один и тот же актер, но брата хорошо, а меня худо.
ТРОЩЕЙКИН:
Вы как будто лысее.
МЕШАЕВ ВТОРОЙ:
Увы! Восковой кумпол, как говорится.
ТРОЩЕЙКИН:
Простите, что зеваю. Это чисто нервное.
МЕШАЕВ ВТОРОЙ:
Городская жизнь, ничего не поделаешь. Вот я - безвыездно торчу в своей благословенной глуши - что ж, уже лет десять. Газет не читаю, развожу кур с мохрами[7], пропасть ребятишек, фруктовые деревья, жена - во! Приехал торговать трактор. Вы что, с моим братом хороши? Или только видели его у бель-мер[8]?
ТРОЩЕЙКИН:
Да. У бель - парастите па-пажалста…
МЕШАЕВ ВТОРОЙ:
Ради бога. Да… мы с ним не ахти как ладим. Я его давненько не видел, несколько лет, и признаться, мы разлукой не очень тяготимся. Но раз решил приехать - неудобно, знаете, - известил. Начинаю думать, что он просто хотел мне свинью подложить: этим ограничивается его понятие о скотоводстве.
ТРОЩЕЙКИН:
Да, это бывает… Я тоже мало смыслю…
МЕШАЕВ ВТОРОЙ:
Насколько я понял из его письма, госпожа Опояшина литераторша? Я, увы, не очень слежу за литературой!
ТРОЩЕЙКИН:
Ну, это литература такая, знаете… неуследимо бесследная. Ох-ха-а-а.
МЕШАЕВ ВТОРОЙ:
И она, видимо, тоже рисует.
ТРОЩЕЙКИН:
Нет-нет. Это моя мастерская.
МЕШАЕВ ВТОРОЙ:
А, значит, вы живописец! Интересно. Я сам немножко на зимнем досуге этим занимался. Да вот еще - оккультными науками развлекался одно время. Так это ваши картины… Позвольте взглянуть. (Надевает пенсне.)
ТРОЩЕЙКИН:
Сделайте одолжение.
Пауза.
Эта не окончена.
МЕШАЕВ ВТОРОЙ:
Хорошо! Смелая кисть.
ТРОЩЕЙКИН:
Извините меня, я хочу в окно посмотреть. Мешаев Второй (кладя пенсне обратно в футляр). Досадно. Неприятно. Вашу бель-мер из-за меня разбудят. В конце концов, она меня даже не знает. Проскакиваю под флагом брата.
ТРОЩЕЙКИН:
Смотрите, как забавно.
МЕШАЕВ ВТОРОЙ:
Не понимаю. Луна, улица. Это, скорее, грустно.
ТРОЩЕЙКИН:
Видите - ходит. От! Перешел. Опять. Очень успокоительное явление.
МЕШАЕВ ВТОРОЙ:
Запоздалый гуляка. Тут, говорят, здорово пьют.
Входят Антонина Павловна и Любовь с подносом.
