В данный момент я нахожусь в самом дальнем углу Желтой зоны, внизу возле моря. (Одна девочка не выдержала, схватила обеих собачек под мышки, прижала к себе, села и сидит, целует их…) Передо мной, на пьяццале Кеннеди — организационный центр демонстраций, информационный узел и штаб независимой Интернет-прессы (купленные журналюги засели в "Новотеле" где-то в центре). За спиной у меня — то, что называется "Convergence Center", — Точка сбора всех протестантов. Рядом со мной, на пьяцце Россетти, гигантская столовка под открытым небом: тут местный профсоюз фермеров на халяву кормит протестантов (почти исключительно мясными блюдами, поэтому вегетарианцы плюются). Пресловутый стадион Карлини, где можно будет поспать ночью, — километрах в четырех на восток отсюда, в безопасной зоне. (Интересно, на каком стадионе у них тут "Дженоа" играет?)
Сейчас около пяти, и скоро мимо меня пройдет "Демонстрация Мигрантов" — первое из намеченных шествий за ближайшие три дня протестов. Пойду ей навстречу…
20:20, корсо Италиа.
Вот это демонстрация! Попробую написать патетично. Я шел со всеми, я стал их частью, и мы были счастливы сегодня, 19 июля первого года нового тысячелетия. Движение наше нельзя было назвать просто ходьбой или бегом. Мы, тысячи и тысячи, одновременно шли, танцевали, скакали, целовались, свистели, ходили на руках, молились небу, торжественно несли знамена, лезли друг другу на шею, притоптывали под пение псалмов, "Интернационала" и "Битлз", лопали в такт надутые пузыри из жвачки, ползли на коленях, корчились под растянутыми транспарантами, вышагивали парадным строем, плелись под тяжестью деревянных крестов, извивались змейками и просто неспешно шествовали, заполняя своими полуголыми белыми, черными, красными, желтыми телами обе полосы набережной корсо Аурелио Саффи! Мы не проходили по этой набережной, мы проживали на ней!
И мы общались, чувствуя близость друг друга, мгновенно заражаясь настроением соседа, на лету подхватывая проклятия и речевки. Невероятный хор голосов на всех языках мира витал над нами, одновременно возглашающий десятки разных лозунгов, песен, молитв, ругательств, ободрений.
Нас было так много! Сотни различных эмблем, знамен, транспарантов, татуировок, маек, шапок, бандан, повязок, "арафаток", плащей со звездами, серпами и молотами, портретами вождей, символами организаций, фронтов, лиг и обществ, со стилизованными животными, перечеркнутыми бомбами, кислотными раскрасками, трафаретными надписями. Возле меня, сотнями или поодиночке, двигалось все "отребье мира". Анархисты, в красном и черном, не переставая скандировали на немецком и итальянском. Коммунисты в красных свитерах шли обнявшись, точно танцоры сиртаки. Члены общества охраны животных в панамах с игрушечными зверьками на полях вытоптывали чечетку. Католические священники, чеканя шаг, маршировали в единой шеренге с "зелеными". Защитники озонового слоя пускали воздушные пузыри, а геи и лесбиянки водили хороводы. Независимые адвокаты вместе с хакерами несли транспарант с надписью: "Восьмерка" допустила некорректную операцию и будет закрыта". Маоисты и сапатисты в черных масках и в камуфляже под общую речевку гневно выбрасывали кулаки в небо. Пацифисты, объединившись с местными циркачами, акробатами и клоунами, крутились колесом. Баптистские сектанты смешались с курдами и слились в огненном карнавале. Сторонники легализации легких наркотиков соорудили из долларов кусты марихуаны и через каждые сто шагов меланхолично поджигали лист за листом…
В этом великом разнообразии групп, походок, лозунгов, выкриков и расцветок дышала великая свобода. Здесь, под солнцем, в запахах моря, асфальта и человеческих тел, шли молодые, красивые, загорелые люди, одетые, как им нравится, стриженые, как им нравится, целующиеся, с кем им нравится, во всю свою глотку орущие то, во что они верят и ради чего приехали сюда.
Формально марш этот был провозглашен в защиту беженцев и эмигрантов всего мира, но те тысячи и тысячи, что шли в колоннах, уверен, думали не только о турках, малайцах или чеченах. Мы думали о тех "Восьмерых", что заседают сейчас в двух километрах отсюда, охраняемые решетками, ракетами и флотами, — о них и о самих себе думали мы. И как бы расслаблена, вольготна, разнообразна ни была та великая людская река, в водах которой только что тек и я, мысль о том, что есть Они и есть Мы, ни на секунду не покидала нас. Пение, смех, поцелуи, брань, и вдруг: "Люди — это не прибыль!"— донеслось из передних рядов. И тут же крик был подхвачен всеми вокруг, понесся дальше над разноязыкой человеческой массой, мгновенно понятый без всяких переводов, осознанный, уверованный. Новый рокот: "Капитализм убивает!" — и я понимаю, что выкрикиваю это одновременно со всей демонстрацией. И тут же — "Берлускони — фашист!" — и крик вырывается из меня, сливаясь с ревущей Генуей…
21:10, пьяцца делла Витториа.
…Дальше демонстрация ушла с набережной на север и снова свернула на восток, на виа Барабино, начав удаляться от центра. Я решил, что в первый же день должен увидеть, что такое Красная зона. Выйдя из демонстрации, я направился на пьяцца делла Витториа, к "коготкам Кошки". Пройти мне нужно было всего-то метров пятьсот и пересечь эту площадь. Первый отряд полиции в полном боевом облачении перерезал мне путь через три десятка метров: спешным шагом он протопал в сторону Точки сбора. Я шел дальше, и чем ближе подходил к Красной зоне, тем больше тут было бродящих кучек протестантов, небольших отрядов полицейских (в бронежилетах, но с голыми руками, короткие дубинки, противогаз за белой портупеей), подразделений карабинеров (черная форма, красные лычки, пластиковые краги, прямоугольные "древнеримские" щиты и сверхдлинные дубинки), легковушек и джипов военной полиции, стоящих "на стреме" машин "скорой помощи". Вся "площадь Победы" была запружена хаотично двигающимся народом, копами (синие, черные, белые шлемы) — и среди этого скопления людей не было, похоже, ни одного местного жителя.
Я пришел, сел на газон рядом с колонией революционеров и стал писать это. Отсюда, с площади, я наконец вижу Стену. Первое ощущение — город разрезан по живому. Криво да косо, сквозь улочку, через посадку деревьев, наперерез пешеходной дорожке, подмяв остановку, свернув дорожный знак, в спешке разбросаны бетонные блоки. Сбиты в ряд, выкрашены в черно-белые полосы, словно дорожное ограждение. Сверху к ним приварены трехметровые металлические решетки (скорее, даже сетки) с аляповатыми пластиковыми козырьками, свисающими внутрь Красной зоны. В некоторых местах в блоках зияют промежутки: там две сцепленные вместе решетки образовывают некое подобие ворот, они же — пропускные пункты.
По эту сторону от Стены — толпы народу: одни гуляют, другие сидят кружком или спина к спине, третьи подкрепляются бутербродами, пивом, пастой, четвертые страстно спорят, поют, даже спят, пятые, растянувшись на асфальте, спешно рисуют плакаты на том, что под рукой. По ту сторону — молча и сосредоточенно дислоцируются группы полиции, подкатывают новые джипы с подкреплением. Здесь человек десять молодых людей разлеглись голыми прямо на шоссе, прикрывшись лишь тряпкой транспаранта — что-то написано по-немецки. Там два грузовика-водомета развернулись в сторону протестантов, а переулок метрах в ста от Стены перегородил БТР. Тройка "зеленых" вроде бы в шутку попыталась было перелезть через Стену — их резко окрикнул офицер с той стороны и тут же приказал десятку копов расположиться вдоль сетки, не выходя из своей проклятой зоны.
С этой стороны, в общем-то, все мирно: сразу из многих мест приторно пахнет травкой, кто-то перебросил между опорами Стены веревку и развесил на ней самое обычное белье: трусы, колготки, рубашки… Но от самой Стены, от ее абсолютной неестественности здесь, от той спешности и неаккуратности, с какой она была тут возведена, от черно-белой краски блоков, сетки, полицейской амуниции, от вороненых водометов веет дикой тоской, абсурдом и несправедливостью. Почему я не имею права пройти вон туда, на двадцать метров вперед? Рядом со мной парень из Польши сравнивает все это с древними кварталами отдельно для плебса и для патрициев. Его перебивает какой-то немец и страстно кричит что-то о Берлинской стене. Мне же на ум приходят лишь "царские села" на Рублевке. Пойду пройдусь вдоль этого чертова забора…
Жуть берет от этих мертвых древних улочек. Вековые, благородно темного цвета здания — с колоннами, балюстрадами, высоченными этажами (не более пяти этажей, но кажется, что они выше наших девятиэтажек), облицованные массивными глыбами, способные выдержать осаду и штурм, — эти здания, словно мертвецы с впавшими щеками, с закрытыми глазами: спрятаны за жалюзями светлые окна, наглухо задраены двери и подъезды, а стены ощерились арматурой и крюками, на которых еще вчера расцветала реклама. Здания стоят плечо к плечу, словно готовые к расстрелу, отданные на милость нам. Победителям?..
