Но дружище уже вошёл в то состояние сознания, где он был не столько Порочестером, сколько Пророчестером.
— Октябрь, — монотонно проговорил он, глядя куда-то за окно, где вовсю буйствовала в брачном окрасе природа. — Она всегда всё правильно понимает. Виртуальным влюбленным ни в коем случае нельзя встречаться в реале. Чем сильнее любовь, тем это правило вернее. Идеал должен оставаться идеалом, грубая реальность для него губительна…
— Ерунда, — возмутился я. — Иногда женятся и живут хорошо. Есть прекрасные примеры…
— Примеры?!..
Порочестер расхохотался. Я впервые видел такой вид его смеха: мелко и нервически, издавая звуки, которые можно было бы определить как нечто среднее между блеянием и кудахтаньем, и судорожно трясясь всем телом.
— Что Вы мне впариваете, голубчик, мы с Вами на одном сайте тусуемся! «Пример» у Вас только один, и я его без Вас знаю! Мне такое уж точно не светит…
Его упадничество начинало меня раздражать.
— Вообще-то, — вспылил я, — никто Вам и не навязывает этот ацидофилин ни в жёны, ни в любовницы. Но дружбу-то никто не отменял! Встретиться с приятным человеком, познакомиться, побеседовать — по мне, так это гораздо ценнее, чем…
— А это одно и то же, — кисло махнул рукой мой собеседник. Это было уже интереснее:
— Что — одно и то же?..
— Да вот это, — равнодушно пояснил Порочестер. — Что дружба интернетная, что любовь… Ничего не выйдет. Как можно заставить себя терпеть недостатки того, кого так долго знал совсем другим… идеальным… почти своим вторым «я»… Как можно простить ему предательство, убийство этого другого… он никогда, никогда его не заменит…
— Но ведь мы-то с Вами встретились, и ничего! — не выдержал я. Порочестер опупело посмотрел на меня: видно было, что такой поворот мысли ему в голову не приходил. Впрочем, он тут же пришпилил его к делу:
— Ну, встретились… А дальше-то что?..
— В смысле? — опешил уже я.
— Да так, — продолжал мутный Порочестер. — Ну встретились и встретились… радости-то… Не знаем, чем заняться, вот, какие-то дурацкие развлечения себе выдумываем… Костюмы шьём, чаи дуем… А какие у нас раньше беседы были! Какие дискуссии!.. Блеск!
Я пытался его остановить, возразить что-то, но поток уже хлестал во все тяжкие:
— Интеллектуальная элита! Прямо небожители: один — Герцог, другой… тоже какой-то аристократ… А на самом-то деле… Два мужика заплесневелого возраста… Изображаем что-то, изображаем… Чего тут изображать-то?.. Жизнь не удалась — надо просто это понять, вот и всё. Просто с этим смириться. А то встречи какие-то… коньячишко, шмотки, девчонки… Дружба… Не тинейджеры, поди…
Тут он, гад, перегнул.
Единственной адекватной реакцией на подобный пассаж — после всего, что я для него сделал — было бы указать ему на дверь, не дожидаясь, пока он уговорит четвёртую чашку чая. Но на Порочестере был мой двухнедельный труд, которого мне было жалко. Поэтому я всего-навсего сжал зубы и попытался спокойно, как и положено искусствоведу, пожалеть и понять своего собеседника, так страшно и несправедливо обделённого жизнью.
Но ничего не получалось. С какой стороны я ни заглядывал, по всему выходило, что этот гад, со всеми его уродствами и странностями, гораздо счастливее меня. Это он, в отличие от меня, жил яркой, полнокровной жизнью — как в Интернете, так и в реальности — и его физическая ущербность ничуть ему в этом не мешала, а даже наоборот. Она делала его отчаянным, свободным от ненужных условностей, помогала ему погружаться в обе эти жизни с головой! И это вовсе не я ему, а он мне был нужен — поэтому и мог позволить себе капризничать. Он, а не я, засохший на корню аристократичный зануда, для которого последний шанс ощутить биение жизни — дружба с этим проклятым карликом!!!
С другой стороны, я много лет прекрасно жил и без него. Проживу и дальше. Главное, не показать, как сильно он меня оскорбил — не доставить ему такого удовольствия. Лене вежливо объясню, что у меня изменились планы, ну, а затем постараюсь забыть об этой истории, как ничего и не бывало. Я, с моей ненавистью к буйным эмоциям, только так всегда и рву отношения с неприятными мне людьми…
— Давайте я провожу Вас до метро, дружище, — скорбным голосом сказал я, поднимаясь. — Спасибо Вам за интереснейшую интеллектуальную дискуссию (совсем как в старые добрые времена!). Вы правы: разочарование неизбежно. Интернет лишь временно сближает нас, но, когда мы на шаг отходим от своих ноутбуков, оказывается, что мы абсолютно чужие люди и нам даже не о чем говорить. Не стоит пытаться смешивать эти две реальности: это невозможно по законам физики. Виртуальный приятель не впишется в наше повседневное существование, а то и разрушит его, вызовет воспаление, как инородное тело в организме. Кстати. Точно так же мы вряд ли смогли бы дружить в Интернете с нашими реальными знакомыми — скорее всего, они показались бы нам нестерпимо занудными и скучными. И немудрено. Приснившимися деньгами не расплатишься в реальном магазине, но и наоборот — едва ли. Реальность — царство мучительного опыта, а виртуал — невесомых фантазий. Монитор — всего лишь разновидность зеркала, и, в сущности, любая интернетная дружба — ни что иное, как дружба с самим собой…
Сделав красивую паузу, чтобы мои слова успели дойти до него, я на всякий случай уточнил направление:
— Вот Ваши штаны, дружище…
В этот миг у меня на столе истошно заверещал мобильник. В тот же миг Порочестер, взглянув на свою «капэкашку», издал сдавленный возглас. Из её нижнего правого угла медленно всплыло что-то оранжевое: Яндекс-Бар сообщал, что от Елены Нечаевой пришло 1 сообщение.
5
Золотая осень, под которую мы так старательно подгадывали наше путешествие, взяла да и обманула нас: первый же небольшой дождик с порывами ветра повернул её к нам изнанкой — противной серо-коричневой слякотью. Сидя в электричке напротив моего друга, я видел в его лице те же краски — он был бледен, то ли оттого, что не выспался, то ли от волнения. Вдобавок его периодически начинала сотрясать мелкая дрожь. Было и впрямь промозгло, и я, пожалуй, пересел бы к бедняге, чтобы пристроить его под бочок и пригреть, если б не понимал, что этот озноб — совсем не телесного свойства. Так-то Порочестер неплохо утеплился: на нём был длинный (относительно его роста) серый плащ, под которым — я знал! — поддет первый в его жизни джинсовый костюм.
Розовый.
Я закончил изделие точно в срок — за день до намеченной даты, — и даже остался почти доволен своей работой. Спина, правда, немного волновалась, да морщил воротничок, но Порочестер, надев готовую вещь и осмотрев себя в трельяже со всех сторон, заявил, что это — лучшая одежда в его жизни, и никакой Армани или Версаче со мной и рядом не валялся. Едва ли мне, впрочем, стоило принимать эти восторги на свой счёт. Он пребывал в эйфории с самого получения письма от Елены, причём, судя по всему, это состояние не прерывалось ни на минуту, потому что и в скайпе (а связь у нас в эти дни была почти постоянной!) он был таким же. И только теперь, в электричке, на него, как говорится, напал мандраж.
Это было вполне понятно — честно говоря, не хотел бы я быть на его месте. В сущности, думал я, мой друг — один из самых храбрых людей, которых я знаю. Впрочем, я понял это уже давно.
Меж тем ему на глазах становилось всё хуже и хуже — я начинал бояться, как бы нам не пришлось повернуть назад. Его крупное пористое лицо стало совсем землистым и глаза — тоскливыми, как у тойтерьера, страдающего животом. Выглядел он сейчас лет на десять старше своих лет, что тоже нам было не на руку. Теперь я даже пожалел, что полчаса назад не разрешил ему хватить коньячку для храбрости — совестился перед Еленой, — но менять что-то было поздно: напитками, что могли предложить нам в пристанционном баре, недолго было и отравиться.
Чтобы хоть немного развлечь беднягу, я обратил его внимание на проплывающие за окном виды, а, точнее — тянущуюся вдоль путей невысокую бетонную стену, которую повсеместно украшало яркое, сочное, слегка даже аляповатое граффити: числа, буквы, названия любимых групп, зубастые микки-маусы, разнообразные «котэ» и портреты носатых мужчин с гитлеровскими усиками. Эта современная наскальная живопись — постоянный предмет моего восхищения. Когда я вижу её, мне всегда думается, что со времён нашей молодости жизнь всё-таки заметно изменилась к лучшему. Хотя бы внешне, о чём можно судить, в частности, и по этому дорожному антуражу: лет пятнадцать назад цветовая гамма его была куда более скудной, это серое полотно украшали разве что надписи белой и чёрной краской «Ельцин — жид», да иные неудобосказуемые выражения. По-видимому, с тех пор творческое начало простого человека сильно усугубилось.
