Недели через две после моего дебюта в качестве хирурга в Колизее началась новая серия поединков. Работы невпроворот. Впрочем, так жить веселее.
Багиры в этот раз не видно – наверное, задержалась в городе. Жаль. Без бабы жить нельзя на свете, нет. Но жрицы любви полагаются лишь многократным победителям в поединках, чемпионам гладиаторских боев. А я ведь довольно давно покинул ратный труд ради скальпеля и хирургической иглы. Остается надеяться, что сумасбродная Настя сама придет, чтобы развлечь мою плоть, страдающую от воздержания.
Но в этот раз судьба мне явно не улыбается. Невезение имеет свойство распространяться подобно ползучей сыпи. Я впервые в жизни попадаю в заложники. Ну и поделом – не расслабляйся!
В обычной камере для новичков – бетонные стены, шконка, стол и санузел – сидит далеко не самый высокий человек. Про таких часто говорят, мол, метр с кепкой. Однако при первом же взгляде, брошенном на его бульдожий прикус, мощные руки и широченную грудную клетку, желание шутить на тему роста пропадает.
Парень вовсе не карлик. Он просто кажется ниже своих ста семидесяти сантиметров из-за квадратной фигуры. На груди довольно глубокий, обильно кровоточащий порез. Однако на лице этого современного орка нет никаких эмоций. Он просто сидит и смотрит на меня.
– Привет! Показывай, где болит, – говорю я.
Коренастый субъект никак не отвечает на мое приветствие.
– Ну что, будем петь или глазки строить? Смотри, дело твое. – Я поворачиваюсь, чтобы выйти, и вдруг попадаю в какую-то темноту.
В ней плавают странные оранжевые сгустки, переливающиеся, как медузы. Что это? Эти мелкие монстры начинают грызть темноту острыми зубами, появившимися у них совершенно неожиданно. Наверное, они голодны.
У меня ритмично стучит в голове. Она мотается из стороны в сторону. Потом откуда-то льется вода.
Я открываю глаза. Давешний боец с бульдожьей челюстью сидит рядом на корточках и ритмично, но не сильно отвешивает мне оплеухи.
С пробужденьицем вас, доктор! Лежать в луже на бетонном полу, да еще связанным, крайне некомфортно.
Чем же он обездвижил меня? Я пытаюсь приподнять голову, чтобы рассмотреть это, но гоблин с силой давит мне на лоб. В руке у него хирургическая игла, которая многозначительно поблескивает возле моего левого глаза. Кровь из его раны капает прямо на мою спортивную куртку.
– Давай, рассказывай.
Голос у этого типа вопреки всем моим ожиданиям не зверский, а вполне себе «интеллигентный».
– Чего рассказывать?
Обитатель камеры вздыхает и приближает иглу к моему глазу.
– Все рассказывай. Что за место, на хрена меня сюда упрятали? Имей в виду, глаза у тебя два, так что один могу выткнуть сразу. Рассказ твой после этого станет куда более искренним.
Да уж, после такой преамбулы лучше не быковать. Чем же он меня так профессионально выключил? Наверняка какой-то специальный удар, что-то вроде «укуса змеи», про который мне довелось читать как-то в книжке про разведчиков.
– На хрена тебя сюда упрятали – не знаю. Я сам здесь не по своей воле. Такой же гладиатор, как и ты. Напоили меня какой-то фигней. Очнулся тут.
Гоблин опять удрученно вздыхает, как будто моя ложь причиняет ему изрядную боль. Одной рукой он оттягивает мне кожу на веке и протыкает ее иглой. Глаз заливает кровь.
– Я не гладиатор, а прапорщик отдельного батальона морской пехоты Тихоокеанского флота, – сообщает он мне. – Ты меня, сучонок, сейчас поведешь к выходу. Или следующий раз буду колоть прямо в глаз.
– Ты что, совсем стебанулся? Куда тебя вести? Мы под землей. Отсюда наверх ходит один лифт, да и тот без кнопок. С другой стороны – арены для боев и зоопарк. – Неожиданно для себя я начинаю истерить.
Впрочем, ради собственного глаза еще и не так запоешь.
– Говорю же, я точно такой же пленник, как и ты. Расстегни мою олимпийку – все тело в шрамах. Развяжи меня, и поговорим по-человечески.
– А чего ж тогда у тебя ключ от моей камеры?
– Не только от твоей. Я гладиаторский врач, лечу тут всех, кто выжил. Но наверх хода нет. Даже если ты меня здесь на ремни перед камерами порежешь, то вряд ли отсюда выберешься. Для охраны я такой же червяк, как и ты. Крыса подопытная.
Моя искренность наконец-то находит отклик в суровом гоблинском сердце. Он аккуратно прячет иголку в чемодан и развязывает путы. Оказывается, морпех связал меня обычным вафельным полотенцем, порванным на продольные лоскуты.
– Ладно, вставай.
Я обильно промываю пораненное веко холодной водой. Прапорщик терпеливо наблюдает за этой процедурой с койки. Потом мы садимся за стол и беседуем.
Он внимательно слушает мой рассказ и оживляется лишь на той его части, где меня поднимают наверх.
– Так тебя все-таки иногда выводят в верхний ярус?
– Дважды выводили. Но сбежать вряд ли получится. Кругом горы, местность незнакомая. Зима опять же. Даже за периметр не выбраться.
Тут прапор и огорошивает меня неожиданной информированностью:
– Местность знакома. Меня ведь эти шакалы тут и повязали. А зима не вечно будет.
Алексей – так зовут морпеха – пришел в Колизей сам.
– Была, понимаешь, мечта совершить одиночный зимний переход на лыжах через Саяны. Взял отпуск специально под это дело, подготовился, маршрут проложил, пошел. И вдруг на какой-то там день пути в самом диком месте нахожу базу отдыха. На карте ничего подобного не указано. Территория обнесена бетонным забором. Я без всяких подозрений подхожу к КПП. Оттуда барбосы с автоматами выскакивают. Дескать, чего тебе надо, кто таков? Зайдем для выяснения личности. Я человек военный, дисциплину понимаю. Доложился по форме. Чайком с мороза по-дружески угостили. Очнулся здесь. Сегодня вот повели против какого-то чудика драться. Я сначала не хотел, да выхода не было. Его потом крокодил съел.
– А день какой был, когда тебя взяли?
– Второе февраля.
Ого, а меня выдернули из жизни еще в августе! Полгода уже, выходит, живу на гладиаторских харчах.
– Давай рану зашью, раз уж пришел.
– Да ладно. Оставь иглу с нитками, сам зашью. Не впервой. А ты подумай насчет побега. Вдвоем-то веселей. Можно бежать и через зверинец. Должен же там быть вход для работников, которые животных обслуживают. Впрочем, все это надо как следует обмозговать.
На этой оптимистической ноте мы и расстаемся.
Я добираюсь до своей камеры, скидываю барахло, иду в душ, а потом заваливаюсь спать. Хватит с меня на сегодня огорчений. Надеюсь, завтра мое состояние улучшится.
Благосостояние Гека стало быстро улучшаться. Он еще пару раз сыграл поляка. Кроме того, время от времени парни прикрывали бригаду наперсточников на рынке. Работа не пыльная: ходи себе да смотри, чтобы сильно обиженные проигравшие не попытались качать права. За каждый такой выход Волков получал не меньше стольника.
Войдя во вкус, Гена даже предложил Пашке кинуть Банана. В этот раз, естественно, роль подсадного товарища пришлось играть Волкову. Изображать поляка довелось боксеру Виталику, еще одному достойному члену их команды.
Для проведения акции парни выбрали старинный особняк в центре. До революции там жил какой-то купец, а потом здание поделили на коммунальные квартиры, расположенные по обеим сторонам длиннющего коридора. Как раньше было принято, в его конце имелся черный ход.
Все шло гладко до момента исчезновения мнимого поляка.
Когда выяснилось, что тот пропал, а в газету завернута нарезанная бумага, Банан неожиданно остро взглянул на Гека и заявил:
– А ты ведь, Гена, с ним заодно! Эх, ну ты и сука! – с этими словами Банан ловко плюнул Геку на рубашку, спокойно повернулся и пошел к выходу из зеленого дворика, сейчас совершенно пустого.
Да уж, выдержке человека, который прямо сейчас потерял тысячу деревянных, можно было только позавидовать.
Гек догнал одногруппника, развернул к себе и коротко ударил в лицо. Голова Банана дернулась. Он попятился назад и долю секунды балансировал на грани падения, однако все-таки удержался на ногах и присел на бордюр. Меж ладоней, прижатых к лицу, сочились темно-красные капли.
– Ладно, Генчик, – глухо сказал Банан через этот барьер. – Отольется еще тебе!..
– Что ты несешь! – как можно убедительней вскричал Гена. – Я тоже деньги потерял. И не хрен мне тут на рубаху плевать!
Банан оторвал ладони от лица и окинул взглядом свою майку с логотипом «Айрон мейден» на груди. Убедившись в том, что пятен на ней вроде нет, он сорвал лист лопуха и приложил его к разбитому носу. Ни слова больше не говоря, Олег Банаев побрел прочь.
На душе у Гека было как-то нехорошо. Вроде Банан ему не друг, сват или брат, однако ощущать себя предателем было совсем неуютно.
Впрочем, когда он вечером получил четыреста рублей, муки совести, и так не очень-то сильные, затихли совсем. В конце концов, назвался хищником – наплюй на сантименты.
