это прекратилось.
— Что в тебе такого особенного, Ник? — шепчет отец. — Ты с самого детства только и занимаешься тем, что доставляешь проблемы. Ведешь себя, как отморозок, игнорируешь правила, отказываешь от всего, за что другие готовы глотки рвать, отталкиваешь всех вокруг, а люди все равно к тебе тянутся. — Каждое новое слово он произносит все громче, распаляясь. — Я могу понять Джесса, он твой брат. С Кавано и Ридом все тоже предельно ясно. Даже Виола повела себя предсказуемо. Ожидать здравых поступков от глупой девчонки не стоило, но Тайлер…
— Не смей говорить о нем, — чеканит Ник.
— Почему? — невозмутимо спрашивает отец и, клянусь, он улыбается. — Потому что про друзей нельзя иначе? А про лучших из них тем более?
Ник молча сжимает кулаки, и кажется, что руки его трясутся, но не от волнения, а от злости. В голове стучит лишь одна мысль: если он вырвется, то убьет любого.
— Ты не заслуживал его дружбы. Также, как и не заслуживаешь Виолу, — произносит сквозь зубы отец.
И на этот раз Ник молчит. Он согласен.
Я касаюсь монитора пальцами, готовая упасть на колени и умолять его не слушать, потому что знаю правду.
— Это не вам решать. И уж точно не мне.
— Ты считаешь? — удивленно произносит отец. — Обнулите последние полгода Виолы, — командует он. — Я заберу ее через час и помещу в госпиталь. Предупредите персонал заранее, что потеря памяти — результат несчастного случая.
— Сэр, но сейчас все оборудование настроено на Эхо, — возражает доктор. — У нас больше двух десятков парней, которые прямо сейчас ожидают загрузки. Лаборатория и так рассчитана лишь на пятерых за раз. Перенастройка займет не меньше суток.
— Тогда загрузите ее с вместе с мистером Лавантом, — обрывает его отец. — Тонуть, так вместе. Ника потом заприте до моего возвращения. Все дневники приказываю изъять. Он не заслуживает собственного прошлого. — Глаза Ника в ужасе расширяются. — Может, тогда ты научишься вести себя как подобает солдату.
С неприкрытым отвращением, будто схватил что-то мерзкое, отец наклоняется и достает из сапога Ника нож.
— Семье уже отправлено официальное письмо о твоей гибели, — говорит он, покидая комнату. — Не беспокойся, ты погиб как герой. Честь своих солдат для меня превыше личных обид.
Стеклянная дверь с шипением закрывается, выпуская отца и доктора наружу и оставляя Ника один на один со сказанным.
— Я не буду брать на себя ответственность, — предупреждает доктор. Мужчины сцепляются взглядами, и даже сквозь экран можно ощутить, как атмосфера накаляется. — Мы не разу не подключали к Эхо неподготовленных людей. Да и дело даже не в том. Как отца я понимаю вас, но… Фрэнк, она ведь забудет всё.
— Я обещал ее матери позаботится, я ни разу не нарушил своего обещания. Сейчас за нее решаю я. Это приказ, выполняйте.
От ощущения собственной беспомощности и слабости к горлу подкатывает тошнота. Закрыв глаза, я заставляю сердце замедлиться, а иначе стук его будет слышен на всю лабораторию. Я не должна чувствовать себя настолько разбитой из-за слов отца, ведь догадывалась, что моя амнезия — его рук дело, но не могу сдержаться. Внутри все кровоточит. Ведь он же отец…
Столько раз я прогоняла эти мысли, неосознанно оправдывая его действия, чего он не заслуживал.
Он лишил меня всего.
А это предательство совсем иного уровня.
Я заставляю себя прекратить анализировать, потому что если продолжу, сдержать рвущуюся наружу истерику уже не выйдет. Заталкиваю обиду обратно в грудную клетку, пусть там от количества боли уже и так нет места, и накрепко запечатываю.
Отец уходит, а я не в силах сдвинуться, смотрю ему вслед, чувствуя, как последняя нить, связывающая меня с этим человеком, натягивается, скрипит и с глухим хлопком обрывается. Он меня не услышит, но я не могу сдержаться и шепчу:
— Но я ведь не вещь…
Замок щелкает, и только тогда я понимаю, что не слышала шагов.
Я закрываю программу. Мониторы гаснут. Скрипит дверная ручка, и я бросаюсь за стоящий справа стеллаж, прижимая коленки к груди, надеясь лишь на то, что охранник не станет осматривать помещение.
— Максфилд здесь, — произносит неизвестный голос и цокает языком. — Опять злой, как черт.
— Как всегда не вовремя приехал, — вторит другой.
Свет зажигается, а значит, мне недолго осталось сидеть незамеченной. В поисках куда бы спрятаться, я верчу головой, пока не замечаю открытую дверь, похожую на ту, что обычно ведёт в кладовую. Остаётся лишь надеяться, что по ту сторону вместо привычного хлама окажется выход. Опираясь на ладони и колени, я подползаю ближе и, стараясь не дышать, заглядываю внутрь.
Лестница. Разумеется. Это здание соткано из коридоров и лестниц.
Стараясь не бежать и ориентироваться по табличкам на этажах, я спускаюсь вниз. Сворачиваю направо, иду минуту, другую. Время не терпит. Ноги сами несут вперед. Двери мелькают однотипными полотнами и нет им конца, и наконец я останавливаюсь, понимая, что окончательно заблудилась.
Я делаю два длинных вдоха, стараясь не поддаваться панике. Здесь меня никто не знает. У меня еще есть время, чтобы найти выход.
И вдруг свет гаснет.
Я застываю на месте. Надежда на спасение, успевшая за это короткое время зажечься внутри, потухает следом. Глаза не могут привыкнуть к темноте. В коридоре, где нет окон, она ощущается безмерной, словно вселенная. Я пытаюсь идти, но стены вырастают будто из-под пола, в местах, где их совершенно не должно быть. Эти бесконечные коридоры как моя жизнь, в лабиринтах которой я потерялась и заблудилась, и выхода не найти.
Стараясь сохранять спокойствие, я касаюсь прохладных стен кончиками пальцев. Срабатывает аварийное освещение, разрывая тьму красными огоньками на полу. Боже, спасибо!
Я подлетаю к табличке с картой эвакуации и понимаю, что забрела слишком далеко. В крыло, допуска в которое у Блэйк нет.
Рука сама тянется за ухо, чтобы включить наушник. Арти меня убьет. А Шон разровняет землю над моим несчастным прахом. Но выбора нет, поэтому я выдавливаю тихое «Прием».
— Прием, — тут же отзывается Арт. Позади него слышатся шаги, он то ли бежит, ударяя тяжелыми подошвами по бетонному полу, то ли
