Слушая американца, Пинч с досадой думал: «Давно ли английская разведка была первоклассной? Ведь она имеет большой опыт работы в колониях, — достаточно вспомнить Лоуренса Аравийского, — имеет свои славные традиции, свой метод вербовки людей… Интеллидженс сервис давно пустила корни и в Югославии. Премьер-министр Черчилль недаром прислал сюда сейчас даже своего сына Рандольфа. Кажется, все предусмотрено — и все-таки в новом югославском правительстве, пожалуй, мало найдется таких министров, которые были бы способны служить английским интересам с такой же последовательностью, как генерал Драже Михайлович и юный король Петр».
— А каково отношение к кабинету Тито со стороны югославского правительства в Каире, законного правительства? — вдруг спросил Пинч.
— Мы ведем с Каиром переговоры, — ответил Попович. — Туда поехала наша делегация.
— Я уверен, — добавил Маккарвер, — что король Петр, если ему верно подскажут, будет достаточно благоразумен: он признает Тито и объявит его руководителем борьбы. А маршал, надеюсь, проявит достаточно такта, чтобы, не теряя своего престижа, договориться по-хорошему как с представителями старых буржуазных партий, так и с этим мальчишкой-королем.
Пинч отвернулся. Он внезапно почувствовал, что ему и жарко и тесно в меховой куртке, узких бриджах и высоких, туго зашнурованных сапогах. Он ясно увидел перед собой более проницательного, чем он сам, мастера интриг, более ловкого разведчика… И Пинч проклинал себя за допущенную оплошность. Дело в том, что начальник англо-американской военной миссии бригадный генерал Фитцрой Маклин, прикомандировывая Пинча как офицера связи к американскому подполковнику, конфиденциально поручил ему не спускать с Маккарвера глаз и во что бы то ни стало выяснить, что именно заинтересовало американца в Сербии. А он, Пинч, сплоховал: во-первых, не смог удержать партнера от разведки, которая казалась ему, как и Поповичу, буффонадой, трюкачеством, — и вот потерял его из виду на целый день; во-вторых, прозевал его возвращение из Бора, а в-третьих, ясно, что разведка не была для Маккарвера бесполезной. Благодаря каким-то сведениям, чудом полученным им в Боре, он уже ухитрился ловко опутать своими сетями командира корпуса… Надо же быть таким простофилей и растяпой! — казнил себя Пинч. — Не справиться со своей миссией! Ничего-то он наверное так и не узнает о планах и целях этого пронырливого янки. Что скажет он теперь Маклину? Досадно было признать и то, что вновь прибывший союзник лучше говорит по-сербски, чем он, Пинч, живший в Югославии некоторое время еще до войны в качестве английского управляющего Трепчанскими рудниками. Вот до чего доводит пренебрежительное отношение к языку и быту местных жителей. Видимо, Маккарвер хорошо знает и нравы югославов, если сумел молниеносно поладить с Поповичем. А как он смеет столь бестактно третировать югославского короля, называть его мальчишкой? Зачем понадобился ему новоиспеченный министр горной промышленности? Горной? Ископаемые, рудники…
Все это выводило Баджи Пинча из обычного устойчивого душевного равновесия. Он вспомнил свою прелестную усадьбу на берегу Лима с запущенным теперь садом и виноградниками, приносившими изрядный доход. И Пинчу реально представилось, как к рудникам в Трепче, к его усадьбе, саду и виноградникам протягиваются цепкие руки янки. «Богаты, дьяволы, потому и действуют смело», — заключил он, тяготясь собственным бессилием.
А Маккарвер, посвистывая, уже укладывал в чемодан одежду крестьянина, лингафон с полным курсом сербского языка, фляжку с виски, пачки сигарет, книги по истории Сербии, инструкции, руководства…
— Рано утром летим дальше! — безаппеляционно объявил он. — Собирайтесь, капитан. И, ради бога, побольше жизни! Рекомендую играть в теннис. Игра развивает подвижность, способность к ориентировке в любых обстоятельствах и требует точности ударов.
Пинч отмалчивался, глядя в одну точку. Сейчас он ненавидел американца.
За час до рассвета небольшой самолет связи сорвался с площадки возле горы Йора-Маре. Попович, провожавший гостей, вздохнул с облегчением и грустью. Он испытывал неприятное, тревожащее ощущение двойственности и даже тройственности. Был и рад, что избавился от присутствия нахальных разведчиков, и сожалел, что остался в сущности опять один. И клял себя, что поддался шантажу наглеца Маккарвера, и утешался тем, что все-таки связался со стоящим человеком, с солидной страной — США и их великой политикой, несущей с собой борьбу за господство над всей землей. И он, Коче, — на гребне этой великой политики! Он — человек большого масштаба! Из бездны, в какую его завлек Шмолка и из которой даже сам Гитлер вряд ли уже выберется, судьба возносит его, Кочу, снова. Только держись теперь! Он с удовольствием вдруг вспомнил Париж, кабачок на Монпарнасе, былой угар своей тамошней жизни, когда все летело, быстро исчезало: время, деньги, минутные угрызения совести — и, успокоившись, к удивлению сопровождавшей его охраны, внезапно громко произнес!
— Fait accompli.[18]
А самолет связи держал курс на север — на Хорватию.
Пинч был мрачен, молчалив, его мутило, когда машина проваливалась в воздушных ямах. Куда еще затащит его этот отчаянный янки, в какую новую дыру?
Маккарвер, напротив, пребывал в отличном настроении и беспечно мурлыкал себе под нос модную в Штатах песенку: «Буйство здорового смеха». Неожиданный успех окрылял американца. Попович у него в руках, тут сомнений быть не может: коготок увяз — всей птичке пропасть. Но это еще не так существенно. Скорее бы получить от фон Гольца секретный список агентов гестапо в югославской армии и компартии. Этот список, о существовании которого Маккарвер знал из надежных источников, был необходим ему для дальнейшей его неофициальной миссии в Югославии.
10
«…Когда мы с Иосваном вернулись в шалаш, боец Джуро уже спал, протянув к тлеющим углям босые ноги, а Бранко Кумануди, словно сыч, сидел в углу. Синее пламя головешек отсвечивало в его круглых глазах.
Я долго не мог уснуть в эту ночь. Потрескивали угли, пахло дымом, и все казалось, что Бранко почему-то упорно на меня смотрит, не моргая, не сводя глаз. Наконец, он улегся, а я все думал о встрече с командиром корпуса и союзниками. Перед глазами возникали то маленький чернявый Попович с холеными усиками, похожий на француза, то румяный американец, искрившийся дерзостью и самоуверенностью, то бледной сумеречной тенью всплывал облик английского капитана… Что заставило их сойтись вместе в этой глуши?
Рано утром мы все шестеро, бежавшие из «Дрездена», покинули лагерь. Никто не захотел остаться в бригаде, которая не сражается, и Милетич согласился нас взять в свой Шумадийский батальон, стоявший в Боснии, — там, по его словам, борьба не прекращается. Неделько, знавший в лесу все тропы, вызвался проводить нас до проселка.
Алекса Мусич шел позади, насупившись. Его особенно угнетало то, что не оправдались надежды, которые он возлагал на испанского героя — Поповича. Он был на всех зол и всем разочарован.
— Ничего, браток! — подбадривал его неунывающий Лаушек. — Не тут, так еще где-нибудь… Все равно ведь, где воевать. Не удалось добраться до этого Шмолки, доберемся до другого. Жизнь, как луна: то полная, то на ущербе.
— Добро, добро! — кивал Мусич, и слабая улыбка озаряла его хмурое лицо.
— А что в Италии-то, товарищи, делается! — возбужденно продолжал Лаушек. — Народ поднимается. Новое правительство объявило Германии войну. Это здорово! Один умный шут у Шекспира сказал: «Не хватайся за колесо, когда оно катится под гору, не то сломаешь шею, а вот когда большое колесо в гору катится, хватайся за него: оно и тебя подтянет».
— Подтянет непременно! — откликнулся Колачионе. — Живы традиции Гарибальди! Энрико, выше голову!
У развилки дорог Неделько остановился:
— Дальше прямой путь мимо Боговины… Вот бы куда пойти вместо Майданпека, — вдруг сообразил он. — Там шахты, они снабжают Бор углем и они — у самого леса. Можно подойти скрытно. А работают там итальянцы из лагеря Тодта.
— В Боговине итальянцы? — насторожился Колачионе. — И они, наверное, еще ничего не знают о том, что сейчас делается в Италии? А мы уходим…
— Позор! — сказал Лаушек.
Мои друзья с укоризной смотрели на меня. Они явно не выражали никакого желания идти со мной и Милетичем в далекую Боснию.
— Сколько примерно охранников в Боговине? — спросил я у Неделько.
— Не больше шестидесяти. Четники да полиция.
— Ну что же, — вмешался Лаушек, — как раз! Один смелый солдат сходит за пятерых, если действует к тому же внезапно. Почему бы нам не попробовать? Внезапность нападения возместит недостаток в силах.
— Нет, это риск. Не имеем права! — не соглашался Иован Милетич.
