Гонтарь ответил презрительно-равнодушным взглядом. Михаила это не задело и не смутило. Он продолжил:
– Расскажите, желательно с указанием точного времени, где вы находились 29 февраля.
– Зачем это?
– Вы прекрасно знаете причину моего прихода.
– Милиция уже спрашивала, я ее не сбивал… В тот день даже не видел.
– Если вы уже давали показания, то тем более легче вспомнить.
– Мы целый день были в Рябошапках…
– Кто это мы? С какой целью?
Гонтарь поколебался некоторое время и ответил:
– Мы с Сокалем возили одному мужику солому… Сокаль грузил.
– Юрий Сокаль, сын Елизаветы Федоровны?
– Он самый…
– Когда уехали с хутора, когда возвратились? Мне нужен адрес этого человека.
– Уехали в восемь часов, вернулись – было темно, на часы не посмотрел…
– Кто этот человек?
– А зачем?
– Неужели непонятно?! Проверить ваши показания.
– Что там проверять?! После пообедали у хозяина…
– И конечно выпили…
– Ну и что? ГАИ здесь, слава Богу, нет.
– Зато есть прохожие, которые гибнут под колесами…
– Ее никто не переезжал, а стукнули по голове.
– По голове стукнуть можно бортом прицепа, например, вон того…, – Михаил показал в окно на прицеп с высокими бортами, как раз предназначенный для перевозки силоса и соломы.
– Мой дом крайний и мне незачем было ехать через хутор.
– Например, подвезти Сокаля к дому…
– Ха! Подвезти Сокаля?! Мне это даже в голову не приходило… Потом, мало ли кто здесь ездит…
– Посторонний транспорт в субботу на хуторе, да при такой погоде? Это невероятно.
– Трактор есть также у Бубыря.
– Бубырь утверждает, что целый день не отлучался со двора.
– Тогда кто ехал на его тракторе за нами?
– Когда это было?
– Утром, по дороге в Рябошапки…
– Его сын… Антон гоняет на тракторе уже не первый год, – вставила Галина с откровенной злостью, что отметил Михаил. Злость предназначалась, то ли Бубырю, то ли Михаилу, скорее, им обоим. Галина сидела уже в другом кресле, подперев рукой подбородок со скорбным выражением на красивом лице.
“Так вот почему волновался сын Бубыря? – вспомнил Михаил определенно испуганное лицо мальчишки. – Нужно будет еще раз зайти к ним перед уходом”.
– Нужно будет найти подтверждение тому, что вы не проезжали хутор. Потом, сбить вы ее могли в другом месте и перевезти в центр хутора…
– Насколько я знаю, нам ничего не нужно доказывать! – перебила Галина Михаила.
– Я хотел бы осмотреть прицеп, – решительно заявил Михаил и поднялся.
В двери показался Гонтарь старший. Он явно подслушивал разговор:
– А со мной не будут беседовать?
– А вы что-нибудь можете сказать о причине смерти Алевтины Корецкой?
– Нет. Я почти не выхожу из дома. Хотя разное говорят…
– Папа, перестаньте! Стариковские сплетни их не интересуют. Идите к себе! – она решительно взяла за плечо (“Почти за шкирку, как котенка” – заметил Михаил) и повела куда-то в другую часть дома, имеющего несколько пристроек.
Осмотр прицепа ничего не дал, кроме подтверждения того, что высокий борт был как раз на уровне головы человека среднего роста. Прицеп был гораздо шире трактора и углом вполне можно было сбить зазевавшегося человека, особенно если прицеп занесло на снегу.
Михаил покинул двор Гонтарей, но не надолго. Он не торопясь направился опять к дому Бубыря, но с полдороги так же неторопливо вернулся. Он оставил свою папку с включенным диктофоном на диване у Гонтарей. Это было сделано намеренно. Чтобы ее сразу не обнаружили хозяева, папка была им подсунута под чехол из толстой портьерной ткани. У Гонтарей диван, все стулья и кресла были под такими чехлами.
Хозяева были удивлены, когда Михаил попросил провести его в ту комнату, где он сидел. Только взяв забытую папку в руки, он объяснил причину своего возвращения.
– Извините! Целый день хожу по домам и стал рассеянный из-за усталости… Вот забыл…
Галина и сын недоуменно переглянулись. Второй раз Михаил уходил, не прощаясь и при полном молчании Гонтарей. Трюк с папкой мог не дать никаких результатов, если Галина и сын не вернулись в ту же комнату, однако попробовать стоило. Как только Михаил отошел на достаточное расстояние от дома Гонтарей, он сразу включил перемотку. Прослушивать записи и даже перезаряжать кассеты можно было не извлекая диктофон из папки. Достаточно было ее раскрыть и сделать вид, что читаешь и листаешь документы.
Михаилу повезло, часть разговора матери с сыном после его ухода была записана очень отчетливо. Галина ходила по комнате. Скрипели половицы и менялась громкость записи. Сын плюхнулся в кресло совсем рядом с папкой, судя по записи это было кресло, в котором сидела Галина первый раз.
– Ты мне все сказал? Может, ты действительно сбил ее случайно?
– Мать, отстань!
– Чем раньше я узнаю, тем легче будет это дело замять… Ты тогда много выпил?
– Мать, пошла бы ты на три буквы со своими вопросами… Сколько тебе говорить?! Не сби-вал!!!
– Сам пошел туда, откуда вылез на мою голову… Ты что не понимаешь, чем это тебе грозит?
– Армией это грозит… Не вовремя этой старой суке стукнули по голове. Теперь этот легавый будет копать, почему не служил…
– Если не убивал, то остальное пустяки. Найдем подход…
– Да я свечку теперь готов поставить за ее здоровье, да поздно… Подход, подход… Он не из тех твоих легавых, которым кусок колбасы покажешь, и они уже виляют хвостом… Это волкодав… Прямо на улице человека застрелил. Не говорю уже про Афган…
– Не волнуйся! Найдем способ прищемить хвост и твоему волкодаву… Смотри, он опять сюда прется… Что он здесь забыл?!
Михаил был разочарован. Если Гонтарь сказал своей матери правду, то главный подозреваемый вышел из игры. А если соврал? Нужна беседа с Сокалем прямо сегодня. Хотя они могли договориться заранее, что говорить.
Глава 7. Нерадостные итоги
Михаил сменил кассету в диктофоне, чтобы случайно не затереть запись разговора у Гонтарей и направился еще раз к Бубырям.
Хозяин был во дворе. Михаил решил поговорить для экономии времени прямо на улице.
– Вы мне не сказали, что в ту злополучную субботу ваш Антон ездил на тракторе в Рябошапки. Почему?
Бубырь сильно смутился. Почесал затылок, потом лоб. Он явно выигрывал время. Наконец, решился сказать правду.
– У него ведь нет документов… Я был занят срочным ремонтом, а нужно было отвезти нашу мать на базар с картошкой и капустой. По выходным в Рябошапках много приезжих покупателей…
– Когда он вернулся?
– В десять уже был дома.
– Кто это может подтвердить? – спросил Михаил чисто автоматически. Он почему-то верил Бубырю и даже рад, что нашлось простое объяснение.
– С этим труднее… Хотя постойте, дачник с ним говорил по поводу культивации, но, сами понимаете, погода…
– Он больше не выезжал?
– Не выезжал. Погода окончательно испортилась…
– Антон давно самостоятельно работает на тракторе?
– Да уж года два, если не больше.
Михаил попрощался и пошел к дому Елизаветы Сокаль. Он очень хотел застать, наконец, Юрия Сокаля и выяснить все обстоятельства их с Гонтарем поездки в Рябошапки.
Юрий Сокаль также спал. Бабка Елизавета долго его будила и что-то толковала шепотом, чтобы Михаил ничего не расслышал из соседней комнаты. Наконец-то Юрий появился, буркнул что-то вроде приветствия и вышел во двор. Вскоре он возвратился в дом.
Это был тощий невысокий мужчина с редкими волосами, давно нестриженый, но с чисто выбритым морщинистым или скорее помятым лицом. Он был похож на свою мать и мог выглядеть более привлекательно благодаря правильным чертам лица и голубым газам. Но глаза были мутными, а мешки под ними и испитость в лице сразу неприятно поражали каждого, кто впервые его видел.
– Что вы делали 29 февраля, в субботу? – спросил сходу Михаил, догадываясь, что Елизавета его ввела в курс.
– Это в тот вьюжный день, когда кокнули Алевтину? – уточнил Юрий Сокаль.
– Как тебе не стыдно, так говорить о покойной! – возмутилась Елизавета.
– Она не мой кумир, – с театральным жестом отпарировал сын.
– К сожалению, у меня мало времени. Отвечайте конкретно и коротко, – предупредил Михаил, справедливо угадав у собеседника склонность к театральной позе и многословности.
– Если коротко, скирдовал солому. А белоручка Гонтарь, этот маменькин баловень, прятался в скирде… Кстати, вы с ним говорили?
– Не важно! Сейчас я спрашиваю вас.
– Мы сделали две ходки. Я выдохся окончательно, а деньги он забрал все. Целый день вкалывать за жратву, правда с выпивкой…
– Кому вы возили солому?
– Да кому она нужна, та солома. Ей уже два года… Поленились сжечь…
