царил по всему дому, а многообещающее шкворчание из печи уже манило за стол. Варька довольно потянулась, а потом резко уселась на кровати, опустив на яркие, почти оранжевые половицы ступни:
— Баб, ну и краска у тебя на полу, как апельсин! Я ни у кого такой не видала.
— Нитра! Маленько в магазин привезли, и мне досталась. Говорят, некрепкая супротив сурика. Но сохнет лихоматом. И шипко уж мне цвет глянется.
— И мне. Баб, у тебя там блины, да?
— А то ты не слышишь? Я ж знаю, что любишь. — Баба Аня заработала сковородником побойчее, выбивая исстари понятный домашний ритм: поварёшкой о сковородку, сковородником об её край, днищем сковородки о печь. И потом всё заново.
Поймав ногой под кроватью тапочки, Варюха выскользнула из дома в ограду. Наскоро поплескавшись под рукомойником, прикрученным за крылечком, поглядела на небо. Солнце уже оторвалось от сопки, где ночевало и вальяжно поплыло от реки в другой край деревни.
— Можа, огуречки малосольные будешь? Дак возьми там в сенцах. Они, однако, уж просолели, — надоумила из кухни бабушка.
А Варьке только этого и надо: завернула в темный уголок в сенцах, где на старой табуретке возвышалось эмалированное ведро с торчащими из-под крышки усами укропа. Подняв крышку, выудила парочку шершавых огурчиков и, не утерпев, тут же надкусила один.
— Каво ж аппетит портить? Садись за стол, не сухомять! — кышкнула её к столу бабушка.
— Детство, баб, вспомнила! Как не давала им даже сутки полежать, таскала один за другим, — смеётся довольная девчонка.
Отношения у Варюхи с бабушкой — самые душевные. Когда дед помер, Варя частенько приходила к бабушке ночевать. Посильно в доме помогала, хотя бабушке не помощник нужен был, а живая душа, чтобы было с кем чай попить. Чаёвничала бабушка с толком, не на бегу. И приучила маленькую Варьку пить чай из блюдца, да ещё и вприкуску с кусковым сахаром. Имелся у неё и сахар этот, и даже щипцы, которым его колоть.
Прикатив домой на каникулы, Варька, хоть и студентка уже, на всех парусах летела по деревенской улочке к бабушкиному дому. Спрятанный под раскидистым кустом черёмухи домок ещё издали подмигивал чисто намытыми стеклами глаз. И, едва ступив за калитку, попадала она в мир своего детства. Каждая доска на крылечке, да что там доска, каждый сучок был знаком до боли. Мать — колхозный агроном, дома почти не бывала, пропадая то на полях, то на току. И расти бы Варюхе в батькином тракторе, кабы не бабка: с нею, как у Христа за пазухой. Сколько секретов друг другу поведали — только им двоим известно.
А уж сколько словечек от своей бабульки переняла Варюха, не счесть. Порой кажется, что в каждом слове — бабушкина присказка. Спать ложится, а три самых простеньких молитвы, заученные с бабушкой, прочитает. А бабушка не отстаёт. Чирки свои называет «красотки», переиначив кроссовки на свой лад. Поглядела на чудные внучкины чулки по прозванью «малютки». Варюха тогда со смехом растягивала на пальцах струящийся капрон, показывая припрятанную длину чулка. Через пару дней баба Аня, распустив свои хлопчатобумажные чулки гармошкой, посмеивалась:
— Мои малышки совсем с ног упали. Твои-то на чём держутся?
Позавтракав, Варюха шустро прибралась на столе. А потом уж высказала свой секрет:
— Хочу попробовать нынче поступить в институт.
— Дак ты же учишься? Куда ишо поступать? — встревожилась старая. Внучкина учёба даром не проходит: баба Аня уже знает, что такое «сессия», «зачёт». И в эти страшные дни усердно молится о даровании ума своей студентке. Каждой пятёрке радуется, точно зная, кто помог.
— У нас один мужик тут был, зачитался и сдурел. Учишься же, почо ишо куда-то, головушку мучить. — Бабушка сокрушённо села у печи на табурет, положила на колени свои корявые маленькие руки и пристально вглядывалась в лицо внучки. Может, уже заучилась, вот и несёт всякую ерунду?
Обняв бабульку, чтобы успокоить, притиснула Варя её к себе и тоже загрустила. Хабаровск далеко от дома, затоскуешь — не прибежишь.
Баба Аня, выглянув в окно, увидела, что в грядке с батуном похаживают цыплята.
— Караул! — её как ветром сдуло. Варя едва поспевала следом.
— Цыпа, цыпа… цыпа! Идите, маленьки мои, идите, вылазьте на свет божий, — елейно выводила бабка Аня и трясла плошкой с нарубленной травой и мешанкой, которую успела прихватить на веранде. Но зловредные цыплята ни в какую не высовывались из луковых джунглей в грядке, до этого старательно оберегаемой и лелеемой. Сейчас гряда потерпела сокрушительное поражение — мелкая цыплячья поросль кощунственно мельтешила среди молоденького лучка, деловито его разрывая, выискивая в корешках всё самое вкусное. Лучок, что вчера после прополки стоял, как стройные ряды на параде, сейчас упал в лёжку.
— Гады вы, гады косоглазые! Чо натворили. Ты погляди, чо натворили! Ах вы, пропащи души! Сёдни же головы всем отрублю… — Елейные нотки пропали, и в голосе запогромыхивал металл, который, впрочем, не мог напугать никого во дворе.
Возле грядки хозяйка длинным прутом кое-как выгнала разорителей на тропинку, где уже могла стратегически развернуться. Погоняя выводок к пригону, стремительно прошла к воротцам из огорода, удивляясь собственной неосмотрительности: толком не прикрыла цыплят, и вышло сплошное разорение.
Видя, что помощь уже не требуется, Варя взяла с поленницы коромысло и знакомой тропкой пошла к колодцу. Журавель радостно скрипнул от первых прикосновений, послушное ведро занырнуло за водой. Не утерпев, Варюха попила через краешек ведра, остатки воды вылила в грядку моркови. Достала воды ещё. Наполнив принесённые вёдра, унесла их в баню. Это тоже был их с бабушкой ритуал — стирка, а вечером баня.
Метаясь от колодца к бане, оставляя на земле мокрые плешины от плеснувшейся воды, подумала неожиданно, что и ехать никуда уже не хочется. Может, и ни к чему её затея с далёким институтом? Отучится в областном центре и вернётся домой. И на выходные и праздники можно прибежать. Хотя… Скучно тут. Как подумаешь, что всю жизнь вот так цыплят из грядок гонять, картошку сажать-копать, воду на коромысле носить, такая тоска на сердце нападёт. Даже если станешь, к примеру, учительницей или фельдшером, всё равно жизнь не изменится.
Вспомнилось у колодца, как определили бабушке в квартиранты городскую учительницу. Вода у неё постоянно плескалась из вёдер, обливая голые ноги, и она звонко взвизгивала и смеялась.
Всё у этой учительницы было красивое, недеревенское. Босоножки, например, напрочь убившие прелесть новых деревенских сандалий. У босоножек был каблучок. Варюха с подружкой Маруськой, увидев такую красоту, в тот же вечер присели в своём кукольном домике, долго и старательно
