кры
лечко, бро
сив под зад ста
рый пи
джак. С удо
вольствием за
курил, неожи
данно ощу
щая се
бя чи
стым и силь
ным. По
том до
шло: в кои-то ве
ки не вы
пил, хоть и по
воды же
лезобетонные — при
езд сы
на, ба
ня. Улыб
нулся, до
вольный со
бой. И тут уви
дел тор
чащий меж
ду брё
вен ма
стерок, ост
рым кон
цом за
ткнутый в паз. И буд
то этим ост
рым по
лоснуло: вспом
нил след на спине сы
на от оскол
ка! — Сижу, улыбаюсь. Курю! А там пацаны, такие, как мой, а то и младше… А я тут намываюсь, хозяйство своё берегу, пинжачок под жопу вон постелил! Как же, простынет ишо… — накручивал он себя.
Наутро сын попросил удочки и по старой памяти подался на курью за протоку. А отец, прихватив документы, напросился в попутчики к соседям, что ехали в больницу.
— Я к вечеру вернусь! — крикнул жене, ничего не объясняя.
— Рано же ещё, межвахтовка не кончилась, — недоумевала она. — И манатки не собирали. Разве что с зарплатой в банке там решать? Карточки какие-то придумали…
Вернулся Фёдор на второй только день. Довольный, улыбается на все свои оставшиеся зубы.
— Сына, сколь тебе ещё отпуску-то?
— Почти две недели.
— Вот как раз! — Фёдор солидно поставил на крыльцо новый современный полупустой рюкзак. Сбросил с головы матерчатую ситцевую кепчонку. Бережно повесил на гвоздь на стене. Достал из рюкзака камуфляжную кепку военного образца:
— Поможешь мне одёжу путную подсобрать. Я тоже еду туда, с тобой. Вместе теперь будем. В военкомате всё решил, добровольцев набирают. В общем, выкинул фортель.
— Чо? — Татьяна схватилась за сердце. — Какой фортель? Ты ж старый… Напился, поди?
— Пенсию ишо не дают, значить, молодой. И не шебуршись. — Подошёл к Татьяне, шумно выдохнул ей прямо в лицо: — Как стёклышко. — И непривычно тихо сказал: — Дети наши там. Вот где хвататься за сердце надо. А я-то чо, пожил уже. Но стрелять могу. Между прочим, я отличник боевой и служебной подготовки, и старший сержант. А то так и пропью до смерти. Там, может, хоть одного фашиста придушу, а потом и на запчасти можно.
Андреев отпуск кончился быстро: за поисками для Фёдора обмундирования, нужных лекарств и обувки время пролетело мигом.
В военкомате и впрямь согласовали все вопросы. Даже разрешили лететь одним бортом. Через две недели отец и сын, каждый под два метра ростом, садились в военно-транспортный самолёт утром, на рассвете. Сын с удовольствием заметил, что отец как будто распрямил свою вечно сгорбленную спину. И, хоть и болела душа, что сорвал батьку с места, гордился, что отец выкинул вдруг такой финт и даже помолодел. Оказалось, и грудь у него вполне широкая, и плечи в форме подраспрямились.
Самолёт, забитый военным людом, посылками, тюками с амуницией, заложил крутой вираж над Читой. Фёдор почесал свой почти лысый затылок и улыбнулся сыну:
— Думал, сроду уж никуда не полечу. Последний раз в учебке на Курилы летали. И на тебе, на сколь к Богу ближе опять. Гляди. гляди, однако над нашими озёрами летим. Точно! Смотри. — И оба прильнули к иллюминатору, сросшись плечами у тесного окошечка…
В декабре Татьяна прибежала к свекрови, лекарств принесла, хлеба из магазина. Сварили чайник, свекровь дотошно расспрашивала про сына и внуков, а Татьяне и сказать нечего — больше недели ни звонка. И в этот момент в стекло с улицы тюкнулась синичка.
— Господи, помилуй! Птичка, ли чо ли?
— Но… Ничо страшного, мама.
— Не-е-е. Не браво ето. Птичка в стекло — худая весть. — У бабки Марьи слёзы уж навернулись. Не вставая со стула, принялась креститься, заглядывая на старенькую икону Богородицы на божнице..
И тут постучали. Обе женщины — молодая и старая, с ужасом посмотрели на распахнувшиеся двери. Вошли двое — глава поселения и районный военком.
Сняли свои шапки и молчали. Военком только взглянул виновато и опустил голову.
По-дурному заголосила бабушка Марья, а Татьяна, глядя на неё, бросилась к буфету, за корвалолом. Капает капли, бутылёк звенит тоненьким набатом о краешек стакана. И от набата этого запоздало поняла Татьяна, что ведь весть-то и ей. Поглядела пристально на пришедших с этими шапками в руках и замотала суматошно головой:
— Не-е-е-ет… не-е-е-е-е-ет… не-е-е-ет!
…Через два дня прилетел из Ростова и младший, Николай. Отправили его домой вместе с похоронной компанией, увезти своих и поддержать мать.
Сидя за столом, уже после кладбища, глухо рассказывал, как отец в одиночку забросал гранатами опорник вэсэушников. После этого выволок к укрытию двоих раненых. Перед самыми окопами снова начался обстрел, и он прикрыл собой раненого парнишку. «Парнишку того в госпитале спасли, а батя умер в окопе. — Николай скрипнул зубами, потом собрался, и договорил:
— Успел только спросить, мол, живой раненый-то? «Живой», говорим… А батя-то: «Не зря я небо коптил».
А братка… — потом Николай опять замолчал, долго растирал запястье. — За два дня, до отца. У наших танк подбили. Выскочили из него — и к нам, на двоих одежда горит. Он навстречу — прикрывал их. Там его и… Бате не успели сказать, всё ждал, что прибежит Андрюха».
Татьяна почти не слышала речи за столом, сидела окаменелая, чумная, не понимая, о ком это говорят. Глядела на смеющегося на фотографии сына, на сурово поджатые мужнины губы.
Два ордена Мужества, что вручили Татьяне на похоронах, лежали в коробочках. Они полыхали в закатных лучах на комоде живым багряным цветом. Огонь этих коробочек, казалось, обжигал и притягивал. И в голове всё крутилось мужево: «Вот я выкинул фортель!»
Примечания
1
Насулить — наобещать.
2
Манатки — вещи.
3
Дыгыл — монгольская шуба.
4
Безмен — простейшие пружинные весы.
5
Ланишное — прошлогоднее.
6
Коляным — жестким от холода влаги.
7
Бубочка — ягодка.
8
Натрапив — угадав.
9
Рясный — обильный.
10
Чепурильник — непролазный подлесок, чаще всего багул и ерник.
11
Ерничина — ветка карликовой берёзы, ерник — карликовая береза.
