но Николас резко отнял ее от моего рта.
– Не так много за раз.
Разочарованная, я попыталась перевести дыхание и закашлялась.
Мой хмурый наблюдатель не спешил уходить.
– Как тебя зовут?
Я раздраженно покосилась на него. Его лицо оставалось непроницаемым, а взгляд – спокойным, пока он терпеливо ждал ответа. Я заколебалась: мне требовалось время, чтобы вспомнить, кто я такая.
– Фрейя, – наконец тихо проронила я. Имя показалось мне незнакомым. Будто давно принадлежало кому-то другому.
Он кивнул.
– Ник.
Николас повесил фляжку на пояс к своему огромному черному топору, с которым никогда не расставался, и потянулся к свече. Он поднялся на ноги и поднес огонек к моим запястьям. Я резко отпрянула, отчего столб заскрипел.
Мужчина перевел на меня непонимающий взгляд.
– Боишься огня? – догадался чересчур быстро.
Я скрыла непонятно откуда взявшийся стыд за еще одним злобным взглядом и в бессилии опустила голову, позволяя ему осматривать раны. Он коснулся кожи с запекшейся на ней кровью, а затем, передвигаясь почти неслышно, обошел и встал у меня за спиной. Я напряглась, и он успокаивающе дотронулся до моего здорового плеча.
– Просто посмотрю.
Я в оцепенении кивнула. Он снова присел, и я сжалась всем телом, стесняясь своей наготы. Казалось, она совсем не смущала его. Он смотрел мне прямо в глаза, а свечу держал чуть поодаль, что я отметила с облегчением и некоторым удивлением.
«Это может оказаться ловушкой». Но несмотря на свои опасения, я понимала, что дикари не стали бы играть в подобные игры. Зато этот незнакомец вполне мог вести свою собственную.
Я прислушалась, наблюдая за светом свечи, которую Николас подносил к разным участкам моего тела. Его горячее дыхание почти касалось израненной кожи.
Спустя некоторое время он тяжело вздохнул, отставил свечу в сторону и, скинув с плеч черный плащ, накрыл им мою дрожащую спину. Когда тяжелая ткань легла на открытые раны, я болезненно поморщилась, но охватившее меня тепло немного смягчило страдания. Из груди вырвался облегченный вздох.
– Думаю, пошло заражение. У тебя начинается лихорадка. – Ник так хмуро посмотрел на меня, будто это была моя вина. Он долго всматривался в мое лицо, над чем-то раздумывая и словно не желая уходить. Мысли о предстоящем одиночестве причиняли боль и мне.
Еще один тяжелый вздох, и он оглянулся, прежде чем подобрать свечу и уйти.
– Вероятно, за ночь ткань прилипнет к ранам. Но это лучше, чем замерзнуть насмерть. Порезы серьезные, и ты потеряла слишком много крови, чтобы тело могло согреться.
– Почему ты мне помогаешь? – задала я вопрос, который не давал мне покоя.
Он быстро отвел глаза и уклончиво пробормотал:
– Я делаю то, что считаю нужным.
Я обдумывала его слова.
– Спасибо, – прошептала наконец.
Но к тому времени он уже исчез.
Я помнила ночи, когда все тело коченело от холода, когда я засыпала на холодном снегу, а зимний ветер пробирался под меховую накидку. Те ночи, что казались мне кошмарным сном, от которого невозможно было пробудиться.
Но ни одна из них не сравнилась бы с этой.
Тело будто больше не подчинялось моему разуму. Темнота подступала со всех сторон. Я снова и снова слышала звук плети, рассекающей кожу, пробуждалась, только чтобы вновь потерять сознание от боли. Привязанные к деревянной балке руки затекли, а кожа на запястьях давно стерлась. Тело тряслось и дрожало от усилившейся лихорадки. Я думала, что утро не настанет.
«Этого бы хотела твоя мать? Чтобы ты сдалась в первый же день?»
– Нет, – в бреду шептала я.
Слова Николаса врывались в сознание каждый раз, когда я готова была молить о смерти. Я не знала, какие цели он преследовал, но благодаря им то и дело выплывала на поверхность.
Первые рассветные лучи тронули землю. Я сидела в той же позе, равнодушно уставившись в дощатый пол, чувствуя, как живот сводит от голода. Вероятно, это утро радовало теплом, звонким птичьим щебетом и ржанием проснувшихся лошадей, но мне оно казалось как никогда серым.
Звуки природы начал разбавлять шум просыпавшейся деревни. Дикари перебрасывались резкими, гортанными фразами, разбредались по разным сторонам, чтобы заняться утренними обязанностями. Некоторые, проходя мимо, зловеще усмехались. Кто-то плевал мне под ноги. Но я не обращала на них внимания, ничего вокруг не замечала, – лишь напряженно ждала.
Когда на шаткой лестнице послышались тяжелые шаги, я нервно сглотнула. Тот же дикарь пнул меня в бок, проверяя, жива я или нет. Я не успела даже приготовиться, как веревки одним резким движением оказались разрезаны, а мои занемевшие руки упали. Я сжалась, поскуливая от боли.
Кезро с отвращением рассматривал меня. Он остановил взгляд на плаще Ника, за ночь пропитавшемся кровью, и его зрачки расширились. Он что-то процедил, затем с неистовой яростью схватил меня за связанные кисти и потащил с помоста. Я попыталась подняться, но ноги не слушались, и тогда дикарь просто столкнул меня с лестницы, а затем поволок прямо по земле. В оголенный живот впивались сучья, оставляя на коже тонкие царапины. Как и предупреждал Ник, плащ прилип к ранам и только благодаря этому продолжал держаться на мне. Может, ночью он и спас меня от холодной смерти, но сейчас от его помощи было больше вреда, чем пользы.
Вскоре Кезро остановился и привязал меня, точно скотину, к высокой толстой палке, вбитой в землю. Сотрясаясь в лихорадке и слабо хватая ртом воздух, я обессиленно обмякла и покорно позволила темноте снова поглотить меня.
Глава 4
Николас
Солнце только показалось на горизонте, когда я бесшумно выскользнул из хижины и, придерживая боевой топор на поясе, двинулся по безлюдным тропам спящей деревни. На полпути к нужному дому я бросил взгляд на помост, который сиял в предрассветных лучах. Он был пуст. Лишь темные разводы на деревянных досках и ступенях служили напоминанием о том, что совсем недавно там происходило.
Я нахмурился. «Неужели она…» Но я быстро отогнал безрадостные мысли и пересек оставшееся расстояние, сдержанно кивая редко попадающимся Кезро.
Прежде чем постучать в дверь, я остановился и глубоко вдохнул, чтобы настроиться на пренеприятный разговор. Наконец я решительно поднял кулак и три раза впечатал его в твердое дерево.
Ждать пришлось недолго. Спустя несколько мгновений я услышал тихое ругательство, а затем шлепанье босых ног по полу. Дверь резко распахнулась, и моему взору предстала любопытная картина: взъерошенный и злой, как цепной пес, Истэк стоял
