– Я в отпуску, – сказал он. – Впервые за два года. – Он не мог не сказать кому-нибудь об этом.
Мужчина – его лоб пересекал свежий шрам, двух передних зубов недоставало – взглянул на него:
– Где вы живете?
– Хакенштрассе, восемнадцать.
– Это в Старом городе?
– На границе. Угол Луизенштрассе. Оттуда видно церковь Святой Екатерины.
– Ну… да… – Мужчина глянул на темное небо. – Что ж, дорогу вы знаете.
– Конечно. Ее не забудешь.
– А то. Всего доброго.
– Спасибо.
Гребер зашагал по Брамшештрассе. Глядя на дома. Целые и невредимые. Глядя на окна. Сплошь темные. Затемнение, думал он, понятно. Ребячество, конечно, но этого он почему-то не ожидал, думал, город будет освещен. А ведь не мог не знать заранее. Он торопливо шел по улице. Увидел булочную, где не было хлеба. В витрине стояла стеклянная ваза с бумажными розами. Дальше бакалейный магазин. Витрины заставлены пакетами, но пустыми. Потом лавка шорника. Гребер помнил ее. Раньше за стеклом стояло чучело гнедого коня. Он заглянул внутрь. Конь был на старом месте, а перед ним, подняв голову и как бы лая, по-прежнему красовалось старое чучело черно-белого терьера. На мгновение он задержался у витрины, которая, несмотря на все случившееся за последние годы, нисколько не изменилась, потом двинулся дальше. Внезапно он почувствовал себя дома.
– Добрый вечер, – сказал он незнакомцу, что стоял в дверях следующего подъезда.
– Добрый… – удивленно отозвался тот немного погодя.
Мостовая гудела под сапогами Гребера. Скоро он скинет эту тяжесть, отыщет легкие штатские ботинки. Вымоется в чистой горячей воде, наденет чистую рубашку. Он ускорил шаги. Улица под ногами, казалось, выгибалась дугой, словно живая или полная электричества. И вдруг он учуял дым.
Гребер остановился. Дым был не печной и не от костра – дым пожара. Он огляделся по сторонам. Дома вокруг целые. Крыши тоже. Небо за ними огромное, темно-синее.
Он пошел дальше. Улица вливалась в небольшую площадь со сквером. Запах гари усилился. Казалось, висел в голых кронах деревьев. Гребер принюхался, однако не смог определить, откуда шел запах. Сейчас он был повсюду, будто пеплом упал с неба.
На следующем углу он увидел первый разрушенный дом. Это было как удар. В последние годы он видел сплошные развалины и уже ничего при этом не думал; но на эту груду обломков смотрел так, будто видел разрушенное здание впервые в жизни.
Всего один дом, думал он. Один-единственный дом. Не больше. Остальные все целы. Он торопливо миновал развалины и принюхался. Запах гари шел не оттуда. Этот дом разрушен довольно давно. Возможно, случайность, забытая бомба, сброшенная наугад на обратном пути.
Он взглянул на табличку: Бремерштрассе. До Хакенштрассе еще далеко. По меньшей мере полчаса ходу. Ускорил шаги. Людей почти не видно. В какой-то темной подворотне горели маленькие синие лампочки. Они были прикрыты козырьками и создавали впечатление, будто подворотня больна туберкулезом.
Потом первый разрушенный угол. На сей раз несколько домов. Сохранились лишь две-три несущие стены. Тянулись ввысь, зазубренные и черные. Искореженные стальные балки висели меж ними как темные змеи, выползшие из камней. Часть развалин отгребли в сторону. Эти руины тоже были давние. Гребер шел вплотную к ним. Перелез через обломки на тротуаре и увидел в темноте еще более темные подвижные тени, словно там шныряли огромные жуки.
– Эй! – крикнул он. – Кто здесь?
Посыпалась штукатурка, застучали камни. Фигуры кинулись прочь. Гребер слышал тяжелое дыхание. Насторожился и тотчас сообразил, что это он сам так громко дышит. Припустил бегом. Запах гари усиливался. И разрушений становилось все больше. Он добрался до Старого города – и замер, не в силах отвести взгляд. Раньше там стояли ряды средневековых деревянных домов – здания с выступающими фронтонами, островерхими крышами и разноцветными надписями. Их больше не было. Вместо них он увидел хаос пожарища, обугленные балки, стены, груды камней, остатки улиц, над которыми висела едкая белесая мгла. Дома сгорели, как сухая стружка. Он поспешил дальше. Внезапно его охватил жуткий страх. Вспомнилось, что недалеко от родительского дома располагался медеплавильный заводик. Возможно, это и была цель бомбежки. Он заковылял по улицам, через сырые, тлеющие руины, спешил изо всех сил, натыкался на людей, бежал вперед, карабкался через кучи обломков, потом остановился. Не зная, где находится.
Знакомый с детства город так изменился, что он никак не мог сориентироваться. Привык ориентироваться по фасадам домов. А их больше не было. Спросил какую-то женщину, которая торопливо шла мимо, как пройти на Хакенштрассе.
– Что? – испуганно переспросила та. Она была грязная, прижимала руки к груди.
– На Хакенштрассе.
Женщина махнула рукой:
– Вон туда… за угол…
Он пошел туда. По одну сторону вереницей тянулись обугленные деревья. Ветки и небольшие сучья сгорели, стволы и несколько толстых сучьев еще торчали вверх. Словно огромные черные руки, устремленные из земли к небу.
Гребер пробовал сориентироваться. Отсюда он должен был видеть башню церкви Святой Екатерины. Но не видел ее. Вероятно, церковь тоже рухнула. Больше он никого не спрашивал. Кое-где видел носилки. Люди лопатами расчищали завалы. Кругом сновали пожарные. В чадном дыму хлестали струи воды. Над медеплавильным заводом стояло мрачное зарево. А потом он нашел Хакенштрассе.
7
Табличка висела на погнутом фонарном столбе. Указывала наискось вниз, в воронку, где валялись обломки стен и железная кровать. Гребер обошел воронку, зашагал дальше. Чуть впереди виднелся неразрушенный дом. Восемнадцатый, прошептал он, пусть это будет восемнадцатый! Господи, сделай так, чтобы восемнадцатый уцелел!
Он ошибся. Это был только фасад. В темноте он казался целым зданием. Подойдя, Гребер увидел, что за фасадом все обрушилось. Наверху между стальными балками застряло фортепиано. Крышку сорвало, клавиши поблескивали как огромная зубастая пасть, словно могучий доисторический зверь яростно грозил тем, что внизу. Дверь подъезда на фасаде стояла нараспашку.
Гребер побежал туда.
– Эй! – крикнул кто-то. – Осторожно! Куда вы?
Он не ответил. Вдруг не мог сообразить, где родительский дом. Все минувшие годы видел его как наяву, каждое окно, дверь подъезда, лестницу, – но теперь, нынешней ночью, все смешалось. Он даже не понимал, на какой стороне улицы находится.
– Эй, парень! – опять закричал тот же голос. – Вы что, хотите получить обломком по башке?
Гребер глянул сквозь дверь. Увидел начало лестницы. Поискал номер дома. Подошел дружинник из гражданской обороны.
– Что вы здесь делаете?
– Это дом восемнадцать? Где дом восемнадцать?
– Восемнадцать? – Человек поправил каску. – Где дом восемнадцать? Вы хотите сказать, где он был?
– Что?
– Та-ак. Вы что, слепой?
– Это не восемнадцатый!
– Был не восемнадцатый! Был! Настоящее время не существует! Только прошедшее!
Гребер схватил мужчину за лацканы. Яростно бросил:
– Послушайте! Я здесь не затем, чтобы шутить. Где восемнадцатый дом?
Дружинник посмотрел на него:
– Немедленно отпустите меня, или я вызову полицию. Вам здесь нечего делать. Это территория расчистки завалов. Вас арестуют.
– Нет, не арестуют. Я с фронта.
– Велика важность! Думаете, здесь не фронт?
Гребер разжал руки.
– Я живу в доме восемнадцать. Хакенштрассе, восемнадцать. Здесь живут мои родители…
– На этой улице никто больше не живет.
– Никто?
– Никто. Уж я-то знаю. Сам здесь жил. – Мужчина вдруг оскалил зубы и выкрикнул: – Да, жил! Жил! За две недели здесь было шесть воздушных налетов, слышите, вы, фронтовик! А вы, черт бы вас побрал, лодыря гоняли на фронте! Здоровый да бодрый, как я погляжу! А моя жена? Она вон там… – Он кивнул на дом, возле которого они стояли. – Кто ее откопает? Никто! Погибла! Смысла нет, говорят спасатели. Слишком много другой срочной работы. Слишком много поганых бумажек, и поганых контор, и поганых властей, которых надо спасать. – Он приблизил к Греберу худое лицо. – Знаете что, солдат? Человек никогда не понимает, что творится, пока его самого за горло не возьмут. А когда поймет, уже слишком поздно. Так-то, фронтовик! – Он прямо выплюнул это слово. – Храбрец-фронтовик с кучей побрякушек! Восемнадцатый дом вон там, где лопатами орудуют.
Гребер пошел прочь. Там, где лопатами орудуют, думал он. Там, где лопатами орудуют! Это неправда! Сейчас я проснусь в блиндаже, проснусь в подвале в безымянной русской деревне, с Иммерманом, который сидит и бранится, с Мюкке, с Зауэром, это Россия, а не Германия, Германия цела-невредима, она под защитой, она…
Сперва он услышал возгласы и лязг лопат, потом увидел людей на дымящихся руинах. Из пробитого водопровода по улице потоком текла вода. Поблескивала в свете замаскированных ламп. Он подбежал к человеку, который отдавал приказы.
