— Увидите, и Бацилла и Нинка будут делать чудеса, — заверил он Костомарова.
— Хорошо. На вашу ответственность. Хотя и не понимаю ваших симпатий к ним.
Костомаров меня вызвал перед ужином. Кроме Мозгалевского, в палатке был Соснин.
— Нет, вам нельзя поручать ответственные задания, — сурово говорит ему Костомаров. — Хорошо, что в Герби можно купить лодки, а не то вы сорвали бы сроки изысканий.
— Разрешите спросить? — вытягивается во весь свой длинный рост Соснин. — А зачем было покупать лодки в Николаевске-на-Амуре, если их можно было достать здесь?
— А вы знали, что в Герби есть лодки?
— Никак нет!
— Ну вот, и я этого не знал, поэтому и поручил вам их купить в большом населенном пункте.
— Ясно. Виноват. — И Соснин становится еще длиннее.
— Можете идти.
— Есть идти! — И Соснин уходит.
Костомаров добродушно смеется:
— Ничего не скажешь, военный человек.
— Давненько мы с вами, Алексей Павлович, не виделись, — ласково сказал Мозгалевский.
— Настолько давненько, что за это время у него успели вырасти бакенбарды, — осуждающе глядя на меня, заметил Костомаров.
— Таежная болезнь, вроде кори у ребятишек, — снисходительно заметил Мозгалевский, — каждый ею переболеет, пока станет настоящим изыскателем:
— Молодость, — сказал Костомаров. Ему тесно в палатке. Он может только сидеть. Стоя не помещается.
— И молодость, конечно, — соглашается Мозгалевский.
Я не знаю, куда деваться от стыда. Мне тем более стыдно, что, по рассказам, Костомаров — настоящий «сухопутный волк», но он побрит, от него еле уловимо тянет «Шипром», он не терпит нерях.
— Ну, и то, что он занимается литературой.
Я удивленно посмотрел на него: откуда он знает?
— Искусство, литература. В свое время я много думал об их назначении и пришел к выводу, что, за небольшим исключением, они нужны человеку. Если рабочие построили зимовку, то я хочу, чтобы в ней было тепло. Того же я хочу и от литературы. Тепла моему сердцу. К сожалению, многие книги я закрываю на середине. В них нет ни глубокой мысли, ни большого чувства. Нет той музыки, которая делает область литературы недосягаемой для каждого любителя портить бумагу. И самое удивительное в том, что бездарная литература не вызывает гласного возмущения. — Он помолчал и сказал: — У нас мало хороших книг. — Подумал и еще сказал: — Для меня талантливо то, что я запоминаю на всю жизнь.
Я стою и молчу, не зная, что ответить Костомарову.
— Вы любите стихи? — спросил он.
— Да.
Тетрадь седьмая
— Это хорошо. — Он скупо улыбнулся. — Если бы не было поэтов, мир был бы груб. Поэту немного надо — только правду сказать. Я не знаю ваших литературных способностей, но вы здесь увидите много интересного. Мы будем работать в таких местах, где не ступала нога человека. И в этой глуши со временем помчатся поезда, будут жить люди. Тут богатейший, нетронутый край. И мы первые, кто проложит к его сердцу дорогу. Если вам нужна будет помощь, разъяснения в инженерном деле, обращайтесь к Олегу Александровичу и ко мне.
— Спасибо, — взволнованно сказал я.
— Здесь, в Герби, живет интересный человек. Возможно, вам пригодится. Он плотник. Выпивоха. Но в прошлом был командиром партизанского отряда. Побеседуйте с ним.
Я гляжу Костомарову и глаза. Нет, он не смеется надо мной. Он смотрит серьезно и благожелательно.
— Хорошо.
Наша партия расположилась на берегу Элгуни. Палаточный городок. На самом берегу пылает костер. На нем Шура готовит обед. Играет патефон. Много солнца, много воздуха, много воды — жизнь! Я послонялся по лагерю. И решил сходить к командиру партизанского отряда. Зовут его Иван Семенович, живет он в конце поселка.
На улице сухо, пылит ветер. Идти надо мимо двух магазинов «Рыбкоопа», кинотеатра, где показывают только немые фильмы, мимо домов, уныло похожих один на другой. Заселяют Герби русские, но живут здесь и эвенки.
Я дошел до самого конца и остановился у окраинного дома. Здесь, кажется, живет бывший командир. Дом хороший, с тремя окнами по фасаду, с крыльцом.
— Скажите, Иван Семенович дома? — спросил я пожилую женщину, вешавшую во дворе белье.
— А откуда я знаю? — сердито ответила она.
— Ну как же, ведь он в этом доме живет?
— Жил, да выгнали. Вон, через дорогу, в чуме обитает.
Я посмотрел через дорогу и увидел конусообразный, сделанный из бересты чум. Пошел туда. Постучал в легкую дверку. Ко мне вышла женщина. Странное это было существо: с ввалившейся грудью, с выпирающим животом, лет пятидесяти пяти, повязанная платком по самые брови.
— Чё? — спросила она как-то в нос.
Я сказал, что мне надо видеть Ивана Семеновича. Женщина махнула на меня рукой:
— Завтра, завтра приходи... пораньше. Пьяный он сейчас, спит.
И ушла.
На другое утро я опять был там. Опять вышла эта странная женщина и, махнув мне рукой, ввела в чум.
Он перегорожен ситцевой занавеской на две половины. В правой за столом сидел лохматый, с набрякшими глазами, седой мужик. В левой, за пологом, наверное, находилась постель. Я поздоровался. Иван Семенович с трудом поднял на меня глаза, махнул рукой на скамейку.
— Кукушка! — произнес он в нос.
Из-за полога показалась та самая женщина:
— Чё?
— У! — Он показал руками, расставив их не меньше чем на полметра.
— О! — простонала жена.
— У! — уже более грозно протянул Иван Семенович.
— О! — жалобно простонала Кукушка и вышла из чума.
Я воспользовался тем, что наступило молчание, что Иван Семенович ничем не занят, и попросил:
— Расскажите, пожалуйста, Иван Семенович, как вы воевали с японцами; я слышал, вы были командиром партизанского отряда.
— Молчи! — сквозь зубы ответил Иван Семенович и опустил голову на грудь.
В молчании прошло не меньше четверти часа — пока появилась Кукушка. Она поставила на стол литровую бутылку водки, две тарелки — одну с клюквенным киселем, другую с молоком, положила две столовые ложки и сняла со стены две поллитровые кружки.
Иван Семенович молча раскупорил бутылку, разлил по кружкам и тряхнул головой в мою сторону, приглашая пить.
Я растерянно посмотрел на кружку. Она была налита доверху. Я не знал, что делать. Отказаться боялся. А вдруг он обидится и выгонит меня из своего чума, и тогда я никогда не узнаю, как он командовал партизанским отрядом. Ведь, наверное, не зря мне порекомендовал с ним поговорить Кирилл Владимирович, и я решил выпить ради знакомства, надеясь, что успею кое-что порасспросить, а чего не успею, то порасспрошу в другой раз, уже на правах доброго, хорошего знакомого. И выпил. И сразу же набросился на кисель. Кое-как отдышался. Достал записную книжку и карандаш.
— Иван Семенович, вы были, я слышал, командиром партизанского отряда. Воевали с японцами. Расскажите, — ловя минуты, попросил я.
— Молчи, — махнул на меня рукой хозяин и о чем-то задумался.
У меня плавно кружились в глазах стол, хозяин, маленькое окошко. Было такое ощущение, будто я на палубе «Камбалы» в ветреную погоду.
— Кукушка!
Из-за полога вышла его жена:
— Чё?
— У! — он показал руками.
— О! — простонала жена.
— У! — уже более грозно протянул хозяин.
— О! — жалобно простонала Кукушка и вышла из чума.
Наверно, прошло столько же времени, но мне показалось, не успела Кукушка выйти, как уже снова оказалась у стола. Рядом с тарелками появилась вторая литровая бутыль. Иван Семенович снова разлил ровно, не обронив ни одной капли.
— Я больше не могу, — сказал я.
Он махнул рукой и выпил свою кружку. Похлебал нехотя киселя с молоком, вперемежку. Потом ткнул пальцем в мою кружку: дескать, давай пей!
— Нет, нет, я не могу. А вы расскажите, как были...
Он отлил из моей кружки половину водки в свою, чокнулся и выпил. Я отказался.
— Иван Семенович, я слыхал, вы были командиром... партизанского отряда. С японцами воевали... Расскажите, а?
Он ткнул пальцем в мою кружку. Я отказался. Тогда он вылил из моей кружки все в свою и выпил.
— Иван Семенович, я слыхал, вы были...
— Молчи! — Он повел глазами по чуму: — Кукушка!
Она вышла из-за ситцевого полога:
— Чё?
— У! — он опять показал руками.
— О! — простонала Кукушка.
— У! — грозно протянул хозяин.
— О-о... — И Кукушка вышла из чума.
— Иван Семенович, я слыхал, вы были командиром...
— Молчи!
Мы молчали долго, но Кукушки все не было. За окном шел дождь. Я чувствовал себя неважно: все больше пьянел.
— Иван Семенович, я слыхал...
Но он меня не слушал, встал и начал что-то искать в шкафчике, где хранилась посуда, в столе, потом начал перерывать постель, вещи в сундуке.
