с поля боя и прятавшимся от войны. Оказалось, что он променял высокое звание «мужчины» на жалкое – «дезертир».
После того подслушанного разговора я долго не мог заснуть, думал об этом человеке, иногда я хотел его оправдать – он же ничего плохого не сделал, он только спасал себя в родительском доме… Но эти мысли почему-то не оказывались основополагающими, и я находил много примеров иного, противоположного поведения – когда люди умирали, но боролись за правду и справедливость, за свои принципы. Во мне спорили два человека, но наконец некто третий сказал главные слова, и я вынужден был с ним согласиться. «Ну хорошо, а если на нас напали враги и мы все поступим так же, как он, и спрячемся, кто тогда защитит наш дом и наши семьи?»
Война между тем набирала обороты, это я задним числом уже смотрю на те прошлые события. Никто не знал, далеко ли находятся немцы, но обстановка накалялась, и в небе разгорались настоящие бои, то и дело загорались самолёты, другие с рёвом проносились, выходя из пике, и трудно было понять, где наши, а где немецкие.
Иногда кто-то кричал:
– Сбили, сбили, немецкий самолёт сбили наши!
Или же падал наш истребитель. Эмоции были ужасающие, резко противоположные, контрастные, нервы напрягались, не выдержав такого напряжения, люди кричали, плакали, радовались, смеялись и трудно было понять, кто чему рад и кто чем расстроен.
Мы, как всегда, были в сборе, только состав другой, и размахивали руками:
– Вон, вон – смотри, наш сбил, ура!
Все аплодировали и кричали, сбежались даже женщины, оставив свои кухонные дела. На противоположной стороне улицы остановился грузовик с боеприпасами, и какой-то солдат, упёршись спиной в кузов автомашины, сосредоточенно стрелял в сторону немецкого самолёта, никого не замечая и никого не слушая.
Рядом с нами оказался грузный офицер с узкими прищуренными глазами и густыми серыми бровями на гладком широком лбу, он насмешливо смотрел на того стрелка и как бы призывал нас тоже к этому.
Наконец он не выдержал и усмехаясь спросил его:
– Что ты строчишь, у тебя что, много лишних патронов?! Ты похож на ребёнка, который писает вверх!
Но тот и в ус не дул, он жаждал сбить немецкий самолёт и получить орден. И, в конце концов, кто-то же должен пресечь такое наглое поведение чужих самолётов?! Я стоял и не мог разобраться, кто из них был прав. Скорее всего, оба, так как, с одной стороны, винтовкой сбить самолёт нельзя, а с другой – чего не бывает, ведь говорят же, что раз в году стреляет даже незаряженное ружьё. А тут – пикирующий чуть ли не к земле вражеский истребитель, и что лучше – любоваться или стрелять в него?
А этого офицера, между прочим, я уважал; он в нашем штабе был одним из главных и часто брал меня на руки. Иногда уводил к себе в штаб, сажал на большой стул и, став ко мне спиной, долго возился в шкафу; потом поворачивался ко мне и, как некий факир, таинственно моргнув, вручал мне посыпанный сахарным песком кусок белого хлеба. Добрый был дядька, монгол по национальности. До этого я никогда не видел монголов, разве только слышал какие-то разговоры о татаро-монгольском нашествии; и вообще, думал, что на земле живут только осетины и русские. А оказалось, что в Красной Армии есть и другие люди, вот как интересно!
Уже повзрослев, я часто его вспоминал и, что греха таить, тот белый хлеб с сахаром тоже; я представлял себе, что он оставил дома такого же сына, как я, а может, даже нескольких и, возможно, видел во мне одного из них.
Прожил я большую и тревожную жизнь, и я от неё кроме смерти уже ничего не жду. И много разных людей я повидал на своём пути: больших и малых начальников, заклятых преступников и убийц, безбожников, святых и упёртых фанатиков-аскетов, молящихся неизвестно каким богам; напыщенных проповедников-краснобаев, уверенных в своём спасении, точно так же, как и в своей безнаказанности. Уж скольких я слушал проповедников самого высокого уровня, поведением своими и речами убеждающих меня, что ключи от рая чуть ли не в кармане у них. Порою мне даже чудился звон этих ключей. Но, как только я закрываю глаза, сквозь всю эту толпу живых существ я вижу лицо того самого монгола, который гладил меня по голове, смотрел мне в глаза и терпеливо ждал, пока я не прожую все корочки. Тогда я не понимал, почему он так стыдливо отворачивался, брал меня за руку и отводил к порогу нашей двери, до которой было всего-то несколько шагов. И так было не раз!
Наверное, у каждого из нас есть такой урок доброты, который мы помним весь остаток жизни и который перенесём с собой в мир иной. Возможно, на том Великом суде Бог будет рассматривать вот такие вот дела человека и класть их на чашу весов. И если вдруг случится так, что для спасения того монгола не хватит одного голоса, то я непременно отдам ему голос.
Тут я должен отметить, что от этого заместителя начальника штаба и, очевидно, не только от него, наша многодетная семья получала немалую материальную помощь, что частично помогло нам выжить. Нас как-то разыскал один снабженец-интендант, ему якобы было поручено найти здесь некую многодетную семью и помочь ей. Он предложил нашей матери пройти с ним. И тут такой случился переполох – ну как же, какой-то офицер куда-то вызывает?! Это, знаете ли, для запуганной энкэвэдэшниками женщины – нешуточная проблема!
Но её кто-то из своих сопроводил, ну и… на самом деле он ей отдал какие-то отходы при забое скота. А эти «отходы» для нас были большим деликатесом, сами посудите: в такое голодное время – и вдруг, пожалуйте, приходите и берите печень, лёгкие, желудок и прочий говяжий ливер. Даже в мирное время кое-что из этого считалось «спецзаказом», а тут – война, разруха, голодовка. О таком снабжении только можно мечтать, оно случайно не падает на голову, очевидно, эти снабженцы получили соответствующее указание от вышестоящего руководства, которое, в свою очередь, получило инструкцию свыше – от Бога.
И как тут не верить словам тёти, которая вчера только мне читала: «Любящим Господа, призванным по Его изволению, всё содействует ко благу». Всё, понимаете? Не только благоприятные эпизоды жизни, но и, казалось бы, самые неожиданные и опасные для жизни. Таким вот образом Бог нас кормил и растил детей безвременно и несправедливо убиенного мужа веры, нашего
