блёстки на колёсах, а также изумрудная зелень рамы. И я узнал лишь несколько лет спустя, что это чудо, стоящее у стены коридора, называлось велосипедом марки «Диамант». А тогда я смотрел на эти колёса с переливающимися спицами и не мог надивиться этой царской колеснице.
Ну а что такое царская колесница, я хорошо помнил из ежедневных устных уроков Торы, которые мне давала тётя Маня в промежутках между беседами с красноармейцем Афанасием. Этот парень из далёкой сибирской глуши, считавший себя христианином и глубоко верующим православным человеком, но никогда не видевший в глаза Евангелие, слушал тётю Маню с раскрытым ртом и как губка впитывал слова спасения из Священного Писания. Я представляю его состояние и сказал бы, что в тот момент он был готов принять водное крещение, как тот «Ефиоплянин, евнух, вельможа Кандакии, царицы Ефиопской, хранитель всех сокровищ её». Разница была лишь в том, что здесь, в отличие от книги «Деяния Апостолов», вместо апостола Филиппа была моя тётя, сестра моего отца-просветителя, а вместо Палестины и реки Иордан – глухая безводная деревня. А в принципе, эти два события очень даже были похожи друг на друга: один жаждал уцелеть в этой страшной войне и спасти свою душу, а другая усердствовала приложить к сонму спасённых ещё одну грешную душу и тем самым исполнить заповедь. Но, однако же, несмотря на такой ранний возраст, я был очень любопытным и дотошным детективом, и временами вёл свои личные расследования каких-то событий.
Как-то утром я собрал клочья взрослых разговоров о вчерашнем ночном шпионе – якобы он пробирался где-то по кукурузному полю, где его и задержали наши разведчики. Я решил всё это проверить и однажды перелез через плетень и вышел за околицу, где начинались колхозные поля. Между полем и задворками домов оказалась дорога, протоптанная телегами. Пригляделся и обнаружил конопляное поле, довольно густое и терпкое.
«Как же так? – подумал я. – Ведь сказали же в кукурузе?..» На всякий случай я решил пройти вперёд и не зря – обнаружил ту самую кукурузу, которая стояла высокой стеной и где поймали того самого шпиона. Заходить в глубь я побоялся – а вдруг меня поймают друзья этого самого «бандита»? Я стоял, задрав голову, смотрел, как развеваются на ветру пушистые кукурузные метёлки, и представлял этого немецкого шпиона, пробирающегося сквозь эту чащу. Вот он выбрался на дорогу, и только-только хотел сесть на свой велосипед, как его и выловили. А вести далеко не пришлось, так как его сопроводили той же дорогой, по которой вышел и я. Вот, оказывается, откуда взялся этот велосипед на нашей террасе!
Мне всё стало ясно, и я быстро ретировался из этого опасного места. Ведь расследование я довёл до конца, преступление раскрыто – зачем ещё подвергать себя опасности?! Я вернулся домой, всё было тихо и спокойно, никто меня не разыскивал. Зашёл в маленькую кладовую, куда накануне переселили велосипед, осмотрел его, пощупал кожаное сидение, дотронулся пальцем до твёрдой резины колеса и решил, что этого мне достаточно. С чувством удовлетворения от доведённого до конца дела спокойно поднялся по скрипучим ступеням и важно прошёл мимо штаба, который даже не подозревал, какую сложную работу я проделал!
«Юный следопыт» – сказал бы кто-нибудь, узнав про все эти приключения, но какой там юный – всего-то пять лет или шестой! По современным меркам точнее было бы сказать – будущий психолог, который когда-то будет выдавливать из себя страницу за страницей, как некогда говаривал Иван Бунин, «в час по чайной ложке». И будут эти страницы для кого-то «гласом вопиющего в пустыне», для кого-то – просто маразмами, ну а для меня – реальная жизнь!
Вот оно – моё участие в действительных «боевых сражениях», и трудно понять, что тут истинное, а что придумки моего детского воображения. И если даже в моих описаниях войны есть нечто фантастическое, выдуманное детским умом, то, думаю, нет в этом великого греха, так как «устами ребёнка глаголет истина». И как можно солгать в том, что ты запомнил запах, цвет и вкус того хлеба насущного, без которого нет жизни и который ты вкусил в самое тяжкое для себя время? Это не забывается, следовательно, и остальные эпизоды, я считаю, должны быть вполне достоверными.
Но в чём я откровенно признаюсь – все последующие события у меня как бы провалились в бездну, и я точно не помню, когда отодвинулась от нас линия фронта. И самое главное – когда и куда исчез «наш штаб»! Вот это я точно проспал и в прямом, и в переносном смысле. И самое обидное, что они мне об этом не доложили! Понимаете – поднялись однажды ночью, и комната опустела. А ведь этот самый начальник вроде бы хотел меня любить, и я по глазам чувствовал, что он готов был в этом даже признаться! Да уж ладно, я ему прощаю, он, наверное, не хотел меня будить. У них, у взрослых дядей и тётей, бывают такие заскоки.
Не думаю, что в моей детской жизни больше не было никаких важных событий, но, вот поди ж ты, я ничего больше не запомнил аж до самого первого сентября 1944 года и девятого мая 1945 года… С этих знаменательных дат у меня опять началась новая эра, и всё, что было «до нашей эры», ушло на второй план. В той, прошлой, дошкольной, жизни остался большой кусок моей судьбы, который я так и не смог найти, как не пытался это сделать. И эта невосполнимая утрата меня очень тяготила впоследствии и, несмотря на загруженность жизни, тяжёлым камнем лежала на душе.
А дело в том, что, оказывается, в те запутанные фронтовые дни мой старший брат – наш старший брат – Жора (Георгий), будучи подростком, подружился с ребятами из воинской части, и, очевидно, они тоже к нему привязались, как к сироте. Вполне даже возможно, что он для них стал сыном полка – работящий, понятливый, грамотный. И это ему было по душе, как и любому пацану-сироте. Никто в доме, конечно, не придавал этому серьёзного значения, да и не до этого было старшим, главное, он был под присмотром надёжных людей и ничего плохого ему не грозило. Но когда сместилась линия фронта и войска срочно покинули наши края, оказалось, что Жоры дома нет, исчез, пропал! Это ли не головная боль для старших? Где его искать, что с ним случилось?
Как не велик мир и как не мал человек, в большинстве случаев всё равно
