школьными учителями, бродягами, членами-корреспондентами, – совершенно дело личной оценки стороннего наблюдателя.
Наблюдателя не было. Не я и не вы. Только знойное безлюдье и сверху солнце крупной плоской шляпкой вколоченного желтого гвоздя на светлой погоде без молекулы ветра. Все жарой опечатано. Зной колеблет тишину. Готовы слипнуться все годы трещин в забытом асфальте. Город под вянущим небом готов поделиться пополам и людей уже по дачам раздавал.
Весь город за́ город, а в скелете метенье сиплого песка, нечем дышать и негде прохладу взять взаймы, но есть с кем здороваться. И есть маленькие разговоры о том, чтобы додумать малоизвестное, но привлекающее своим грустным предметом внимание не только здесь, но и всего прочего миллиона умов научных разнорабочих, испытывающих беспочвенное вдохновение поумнее привыкнуть к кооперации умственного поиска, их работа – задумываться и научиться думать без усилия, хотя бы и неравными частями.
На каждом этаже эти умные разговоры о циркулирующих текстах, о неверных мнениях, о давно исчезнувших событиях; в каждом окне пятна умных лиц. И все же сильнее о яблоке жующая мысль. И в каждой комнате яблок много.
А совсем рядом, за торцевой стеной всех душных ярусов лабораторий, тихими тенями в коротких переулках прогуливается город со странной горожанкой, чтобы с ней в редкой тротуарной тени искупаться. И перебегать с ней по контурам теней, не наступая на свет, где сгорела плотная трава в стыках бетонных плит – где природа, умирая, облизывается перед тем, как проглотить этот кусок города внутрь другого времени года, когда солнце уже не будет ее жечь.
На свету ни ветра, ни звуков не имелось, только внутри телефонных проводов искрят и бегут, как пузырьки газировки, радостные алёкания. Мгновенно улетучивался мимо носа запах с лепестков. Испарялись сами лепестки. Как бы солнце не сдуло наше небо с нашего большого камня. Но еще висел безмолвный воздух, и в нем было тесно даже свету. Желтое лето. И грудь наполнена тем же желтым чувством.
Короче, лето удалось. И этот летний день очень даже тоже. Скоро обед, и настроение очень сильно росло. Дядя Толя и Михалыч хоть и сильно нагревались, стоя под самым белым пеклом, но лучились улыбками, как и солнышко. Третьим был Серый, молодой, совсем уже коричневый и хваткий на работу парень из их бригады. Серый отнекивался от пятерки Михалыча, потому как уже вышел из учеников и сам зарабатывал тут нехило.
Два огромных и одинаковых по чистоте ногтя двух указательных пальцев тыкали Серому на далекую и невидимую дыру в заборе, подразумевая, что так быстрее. Серый твердил им, что «Через болото не пойду», что лучше уж он так. Но дядя и Михалыч весело и по-своему утверждали, что лучше уж не бояться (т. е. не сс**ь). Если идти так, как говорят они, то магазин-то и впрямь был недалече, сразу за забором.
– Ты, главно, ту корягу справа обойди.
– А не лучше ли там, где металлолом с Пашей брали прошлый раз, где арматурина торчит.
– Там уже завалено все, не пройдешь.
Дядя Толя и Михалыч люди заслуженные, их знают у нас сотни две народу. Мимо шли работяги, их не знающие, но и они тут же прониклись интересным оживлением этих трех тесно стоящих, явно хороших людей, сосредоточенно всматривающихся вдаль. Эти посторонние пошли тише и остановились в сторонке, чтобы тоже поглазеть туда же. Не понимая, почему народ кучкуется и пялится в одну точку, останавливались и другие любопытствующие.
– Что там?
– Что случилось?
– Михалыч зачем-то собрал.
– Куда все смотрят?
– Михалыч сказал, либо так, либо шиш.
– Мало нам того, что премии нет.
– Вольф обещал, премия будет.
– Будет, как же.
– Давно ты его видел?
– Кто сегодня видел Вольфа из бухгалтерии?
– Пропала премия.
– Как?
– Кто пропал?
– Что вы высматриваете?
– Болота давно не видели.
– Вольф пропал.
– Вольф из бухгалтерии утонул.
– А?
– В болоте?
– А я знал, что так будет. Всем же надо покороче, через забор.
– Ушел вон туда и сгинул Вольф.
– Стойте все. Больше никому не соваться.
– Говорят же, стой. Хорош по ногам ходить.
– А ты не маши тут руками.
– Всем разойтись. Есть кому разобраться.
– Да вы о чем, друзья.
– Уж не ты ли разберешься-то с болотом.
– Да вы о чем, друзья. Человека же надо спасать.
– Ну не делайте из весенней мухи волосатого слона.
– Вольфа-то кто вытаскивать будет?
– Сначала тепловоз, теперь Вольф из бухгалтерии.
– Надоел ты со своим тепловозом.
– Да не лезь ты своим организмом. И так тесно.
– Что вы не торопитесь? Сейчас все закончится.
– Цинично же вы тут встали.
– Локти уберите.
– Да вы сами мне сейчас пуговицу оторвали.
– Воротник расстегните и дышите!
– Скорую! Человеку плохо.
– Ой-ой. Помогите ему, пожалуйста.
– Не будь он так одутловат.
– Да не трите вы теперь глаза.
– Нинин, прекратите уже его нюхать.
– Вставайте с карачек, держитесь ногами.
– Не бойтесь. Совсем не похоже, что с вами сегодня что-то будет.
– Почему бы не снять кино из его диссертации.
– Можно и консервами.
– А госплан что не люди?
– А там лампочка с родинкой. xD
– Что у меня там постоянно звенит?
– Товарищ Щёв! Мы тебя ждем в сквере.
Вольф исчез в четверть второго, а уже в половине все кончилось. Как раз когда подъехала сирена скорой, кому-то еще очень удачно поплохело. Он крикнул высоко и по-мексикански жалобно. Но ему уже брызнули в лицо, и скорая увезла только одного, того что сначала стоял на карачках. Сирена уехала, все посмотрели ей во след. Она утихла, и все разошлись. Обед.
Был Вольф, и уже не был. Была жизнь, а может не была. А может и не будет. А когда не будет, никто не вспомнит. Потому что не будет никого. Хотя, может, и будет, потому что жизнь была всегда, даже когда ее не было, а значит, будет, когда ее не будет. Множества множеств содержат и множество жизни.
Жизнь, качественный скачок к единству множества, это не внешняя деталь или дух, вдруг вселяющийся в материю. Это одно из свойств материи, которые проявляются или не проявляются в зависимости от условий обеспечения квантовых переходов. Жизнь – один из таких скачков материи. Важный Квант. Но важным он становится только для самой жизни в момент ее возникновения, а не для материи, которая имеет возможность в это качество перейти или вернуться обратно. Единственное предпочтение, которое материя проявляет к своим возможностям, это предпочтение перехода к минимальной энергии, стремление исчезнуть. Но, по прихотям извилинного пути к небытию наткнувшись на остановку под названием «жизнь», материя получает себе пассажира, для которого небытие уже не
