зной намотан на город. Воздухи нехотя мешаются и ветра не хотят. Жарко и в тени, попрятались все, по городу гуляет один человек. Тополей пушинки медленно залетают в окна, гурьбой забегают в дверь. Дрожание тепла плавит верхний край бетонного забора. Знойное марево мешает прямо стоять и домам. Оно бы помешало и думать, и дышать. Но мысли нужен лишь неполный вдох. Для всего богатства мысли есть лишь скудная основа, лишь неполнота.
Мысли не нужна опора, ей достаточно и пустоты. Чтобы знать, не нужно метаться по краям вселенной, достаточно камнем пойти на дно болота. Там виден тот же открытый список истин, нескончаемое познание, бесконечное обогащение в темной тишине. Неполнота доступна везде. Доступно даже больше: богатство умножают и ложные построения. И не в качестве фона, подтверждающего истину, а в равноправном качестве с ней. Это равноправие – в применении лжи для поиска новой истины. Опираясь только на истину, можно и не найти истину. Ложь готова дать больше истины, чем сама истина. Истина строга, тесна, скучна и клонит в сон, а ложь щедро дарит простор, свободу, вдохновение.
Даже мертвая материя лжет себе пока не найдет не доказуемую для нее истину – жизнь. Жизнь лжет материи, чтобы появиться. Жизнь лжет себе, чтобы развиваться. Для жизни лгать значит воплощать ложь, искренне верить в нее. Это ложь в самом трагическом смысле. Она ведет к смерти. Ложь материи, появление жизни – случайность, но ложь жизни – уже намерение случайности. Это: изменчивость как свойство, а не дефект; заложенная способность ошибки при копировании. Жизнь – природная, спонтанная запись о неполноте, которая непрерывно доказывается движением жизни. Но инстинкт неполноты присущ изначально не́живому. Этот инстинкт лжи дал жизни саму возможность. Возможность появится из ниоткуда, из никогда.
На запах болота слетались вороны. Они вяло скакали по разогретой земле, осоловело разинув клювы от жары. Черные пятна множились. Множились. И. В желтый от солнца воздух сорвалась раскаленно-черная тысячная стая, учуяв безошибочный сигнал обещания обильного источника падали, источника бесконечного обжорства.
Воронья туча, зависнув в полнеба над болотом, медленно и тяжко закружилась вокруг своей сферы истин с невидимым незыблемым центром. В этом центре был обман болота, приманка, запах крови давно не виданной силы. Эта капля крови живой неполноты только что жирно упала в болото из стеклянной колбы.
Тяжко вращаясь, воронья стая, черный туман лжи вдруг смутился и дрогнул, сместил свой центр в поиске добычи исчезающей, но умноженной умной крови; и вот уже вся туча завращалась огромной сферой, привлекая новые обманутые стаи, новый туман попыток более грандиозного построения вопреки воле центра, свою область лжи с вкраплениями ждущих сил нового центра истины, который поглотит еще больше неба своей каркающей чернотой.
На небе солнце продолжало расходовать водород на знойно-невиданное черное сияние крыльев, на блеск крученого спуска раскаленного черного пера.
Солнце в этот час привычно липнет лишь на широченный нож Сиропина. Льется сок фруктов на ягодный фарш под лимона-разрезание. Доев свою фруктовую миску и с закрытыми глазами присев у окна, Сиропин ловил солнце в красную муть света сквозь веки.
Привиделись капли-маковки на зеленом лугу, нежность жизни умытой травы у деревянного леса, там по краю хвойная окрошка сквозь пальцы бахромою и холодком по лбу; этот ровный луг все цветы хотел передружить; и если выйти в еще не знойный воздух босиком до колена, цветы порхают по ногам, щекоча до хрящей лепестков. По запахам можно сверять часы. Солнце уже вовсю пьется листьями. Привиделись раздолья неезженные, высокой травы́ постоянная прибыль у недышащей лиственными тенями утренней речки под сонными лучами. Привиделся сад запахом яблочной падали, там кустик тонкий на носки привстал, мячики яблок в траве, дыханье малины листа на щеке. На огороде, слабо огороженном, всё просится в рот, в плетении теней твердо торчит ржавый гвоздь, и где-то совсем недалече журчит неучтенный ручей неисполненным желаньем подарить колодец роднику. И каждая мелочь хочет зеленеть, прорастая на каждом ошметке всех поверхностей прозрачными токами корней. Привиделись ровненькие маленькие грядки и ярче красного очень круглые томаты как идеальные клоунские носы. Нос и голову переполнили свежие цветочно-фруктовые запахи и прочие клубничные мысли. Польза лета. Всё перемешано, но разве не видишь: вот запах яблок, вот запах груш. Пальцы ноют ухваткой дачника подцепить что-нибудь созревшее на крючок безмена. На даче можно глядеть на небо и по небу же тосковать.
Там на даче все уже свершилось, и теплое пламя тихо ждет в сухом полене, и лишь бы не выдохнуть запах бревенчатый. А тут, в собрании камней и стекол, лишь копится вероятность событий, скользящих в грязи, спотыкающихся о бордюры, ждущих за углом, ломающих каждый атом в теле, на перекрестках и поворотах в пределах городской черты. И абсурдная нехватка подсолнечного места; асфальт на пашню положили; и на сующиеся в дверь призывы побольше подписаться на газетные листы хотелось лишь набрать в кулаки мокрых камней.
Не мое «сегодня». Все утро Сиропин корпел внутри своей душной кирпичной рабочей кубатуры над свое́й газетой. Как член редколлегии Друга дачника Сиропин поддержал создание в газете новой рубрики, которую сам и назвал «Рационализация шести».
Но после первых публикаций обнаружился идеологический противник рационализации. Вольф из бухгалтерии в своих письмах – для писем дачников был отведен отдел на полгазеты, газеты очень инновационной, с высоким уровнем обратной связи – так вот, в этих письмах Вольф из бухгалтерии открыто и бесцеремонно высмеивал научный подход к возне с грядками. И в последнем номере Вольф из бухгалтерии опять вставил свои пять копеек, и на это не обращать внимания было уже невозможно – Вольф регулярно писал и имел свой, хоть и неоднозначный, но все же вес в среде постоянных, а других и не было, читателей толстого раздела «шести».
Обычно, его реплики были короткими и отвлеченными, они не требовали к себе внимания, ответа или какой-то реакции, этим они, собственно, и подкупали. Они всегда касались только темы севооборота: «Сеять и жать, растить и косить. Лишить бытия и лишить небытия это не одно и то же, поскольку лишить небытия сельские хозяева не могут. Но, хватаясь за черенок лопаты или грабли с намерением выдернуть из небытия жизнь, хотя бы и растительную, это и к вселенной, и к самому бытию уже большая претензия, и, возможно, претензия необоснованная. Лучше сиди, лапти плети».
В последнем номере, наконец, появился вопросительный вопрос Вольфа из бухгалтерии, а не обычное, как всегда, его вопросительное утверждение: «Вопрос к уважаемым специалистам по севообороту: как же вы можете рассуждать о
