Ну, ошибся чуток кузенишка. Запамятовал. Годы. Отобьемся.
Еще одно утешение ожидало меня в будущем: навязанная мне искоренителями крайняя дата пересечения границы выпадет на 7 октября.
Тоже по-своему знаменательная дата. Нет-нет, уважаемый читатель, рождение Путина тут не при чем. 7 октября 71 года. Ровно за 55 лет до этого дня, 7 октября 1916 года был ранен Гитлер. Горчичный газ ослепил патриота. Его отправили в тыл, а затем на поправку в Германию.
— Отечество! — воскликнул слепой ефрейтор, когда за окном поезда появился первый немецкий дом с высокой щипцовой крышей и расписными ставнями. — Отечество!
И тут же прозрел. С этого момента доминантой в его жизни стала ненависть к евреям.
Когда, ступив на Землю Обетованную, я принесу в Сохнут очередной список адресов на приглашения, сотрудники станут заламывать руки, и с любопытством меня ощупывать — мол, наконец, явился. А потом извлекут из шкафа картотеку с 12 карточками — по одной на каждый отправленный мне вызов:
— Ну, до чего же ты нам всем надоел. Мы тут только на тебя целый год работали. На одних нотариусов ушла половина сохнутовского бюджета.
Где-то в тиши гэбэшных архивов греются еще пять моих «родственников». Наверное, «голубые бараны» сочли, что их отправители были недостойны моей любви.
ЛЕВ ГОРЫНЫЧ
Каждое слово, сказанное вслух, в полный голос, притягивало к нам все больше и больше людей. Сначала в тебе будут видеть только возмутителя спокойствия, баламута, по которому плачет Кащенко. Потом дома за чаем кто-то о тебе вспомнит с сочувствием — да, видать, настрадался, довели парня, прорвало шлюзы, теперь его добьют. Потом долго будут вынашивать затаенную зависть — вот ведь, хватило же духу послать всех к той самой матери. И вот уже забурлило, заклокотало где-то под ребром, припомнились и свои обиды и унижения. Клокотанье под ребром застыло раскаленной лавой, жжет, давит на сердце — а почему, собственно, он смог, а я нет… И уже не до чая — отец (еще не на пенсии, еще хорохорится — нужен людям, партии, студентам) чует недоброе, вот-вот проклянет — «Передачи в тюрьму пусть тебе Моше Даян посылает, я не буду!..» (Будет. Будет и передачи носить, и письма Даяну подписывать, чтобы за сыночка заступился). Мать в слезах — какие там передачи, когда с работы всех повыгоняют, какие письма, когда всех пересажают без права переписки… И вот уже твой телефон выпрашивают у общих знакомых. Разумеется, под вымышленным предлогом. Ничего, что прослушивается. Предлог-то невинный всегда наготове, если вызовут… От нежданной мысли прошибает пот. Но ненависть к тем, перед кем ответ держать придется, раньше тебя родилась. К тому же вот ОН же не побоялся. И ничего. Разгуливает на свободе. Да еще по «голосам» его негодующие письма чуть не каждый Божий день зачитывают. Глядишь — отец уже неделю как от чая отказывается, вообще на кухню не выходит. Запирается в кабинете и крутит ручку «спидолы». Еще через несколько дней: — Папа, я пригласил ЕГО в гости. Сегодня вечером. Я хочу, чтобы ты с НИМ познакомился. Понимаешь, папа, он лучше, чем ты о НЕМ думаешь, ОН лучше… нас. — Отец ничего не говорит и возвращается к «спидоле», чтобы не пропустить вечерних новостей, в которых диктор с провинциальным говорком зачитывает под обращением международному конгрессу математиков (фармацевтов, пекарей, нумизматов) знакомое имя. Имя родного сына. Того самого, который вот тут за стенкой объясняет кому-то по телефону, как быстрей доехать к ним домой. Мама давно сдалась — будь что будет, вот только как бы с отцом удар не вышел. Вышел. Отец вышел из своего кабинета, пожал руку гостю, уселся поближе. Чтобы ничего не пропустить — в последнее время слух пошаливает. Так вот, значит, какой вы. На героя, прямо скажу, не похожи. И через минуту:
— Скажите, а как там пенсионерам?
Лев Давыдович Браиловский появился в нашем доме в самом конце 69 года. Несколько лет назад он овдовел, а теперь вот искренне привязался к маме. Несмотря на забавную кличку, которой мы с братом его наградили, он пользовался в доме уважением. Лев Горыныч работал главным инженером какого-то энергетического проекта и готовился к пенсии. Веселый, смекалистый, умевший ценить и слово и дело, Горыныч внес в нашу жизнь известный комфорт. Жил он замкнуто. Кроме нас он общался только со своими сыновьями. Виктор — кибернетик, кандидат наук. Миша только что поступил в аспирантуру Института космоса. Когда последние препятствия для подачи документов были устранены, мы задумались над тем, как быть с Горынычем. Да и сам Горыныч стал замечать, что мы чего-то недоговариваем. Я начал готовить его к разговору.
Для начала я рассказал, что Индицкий подал на выезд. К Борьке он питал особую симпатию, выделял его из всех моих друзей. Борис только что закончил энергетический факультет МВТУ, и их сближала профессия.
— Что вы говорите? — не на шутку изумился Горыныч. На следующий день он сам вернулся к начатому разговору.
Леня, вы знаете, что я отношусь к вам, как к сыну. Я уважаю и Бориса, считаю его порядочным человеком. Но послушайте меня. Я человек старый и кое-что понимаю в жизни. Я позволю себе дать вам совет. За Борей наверняка следят. Если вы продолжите с ним встречаться, вам не миновать беды. С этими бандитами шутки плохи. Я бывал в их тюрьмах. Я, конечно, желаю Борису удачи, но вы мне ближе. Это ваш друг, и я, может, не вправе так говорить, но…
Момент выдался заманчивый, и я решил ударить по клавишам. Я объяснил Горынычу, что если кто и навлечет на кого беду, то не Борис на меня, а скорее наоборот. Я рассказал о наших с братом старых и новых злоключениях, о допросах, о подготовке к подаче, о двойной жизни, которую мне уже давно приходится вести, показал заготовленные анкеты и собранные документы. Горыныч слушал с раскрытым ртом. Когда я умолк, он только и смог выдохнуть: — Вы… Вы… сошли с ума. Значит, они и за вами следят. И за мной?..
Горыныч не появлялся несколько дней. Я готов был руку отдать на отсечение, что уже никогда он не переступит порога нашего дома. Прятал глаза от матери. Но случилось совсем по-другому. Он приехал с бутылкой вина. Мама собрала на стол, и мы уселись ужинать.
Я много думал о том, что вы мне рассказали. — Начал Горыныч. — И поскольку вы не брали с меня подписки о неразглашении, поделился с Витей и Мишей.
— И
