Основатель будущей шахиншахской династии Каджаров Ага-Магомет-хан был раздражен затянувшимися военными действиями. Мысль о захвате престола беспокоила его сильнее, чем приход эскадры. Он даже находил, что, уступив русским землю для фактории, извлечет немалую пользу.
— Какие заботы привели в военный лагерь моего брата Искендера? — Ага-Магомет-хан обратил к англичанину свое властное, злое лицо.
— Тревога за Астрабад, на который покушаются недруги, — в тон ему ответил Гленвил.
— Зачем нам трогать русских? Они не претендуют на мое ханство, я оставлю его приемышу Фетх-Али. Мудрый не ищет ссоры, но защищается упорно, — велеречиво сказал Ага-Магомет-хан.
— Я напомню тебе арабский стих:
Тлеет под пеплом искра,Искра, готовая вспыхнуть.Коль умные люди ее не потушат,Она перейдет в негасимый огонь…
— И этот стих забывать нельзя, — уклончиво сказал Ага-Магомет-хан.
— Хан готов лишиться власти в своих владениях? За него будут решать русские купцы и капитаны?! — Гленвил играл на слабых струнках каджарца.
Трусливый и коварный, Ага-Магомет-хан был болезненно честолюбив.
— Прикуси язык, чужеземец! — вспыхнул он.
— Твои беды — мои беды, — сочувственно сказал Александр. — Мой тебе совет: не сиди сложа руки.
Он протянул хану помятые листки:
— Я нашел их у Пери-базара. Люди, которые были со мной, подтвердят это.
На бумагах выделялся штамп русской Академии наук. Хан увидел зарисованные нетвердой рукой отроги. Эльбруса с обозначением вершин.
— Их шпионы пробрались из Астрабада в Гилян?! Они далеко метят! — воскликнул Ага-Магомет-хан.
— Так оно и есть, — наклонил голову Гленвил.
Он понял, что уловка удалась, — в дороге, незаметно для своих спутников, персов, Александр оторвал ту часть листа, где стояла дата «1773 год». Это восемь лет назад, участвуя в экспедиции Гмелина, Габлиц бросил в верховьях Пери-базара бутылку, чтобы проверить, не вынесет ли ее течением к северным, астраханским берегам. Но бутылка застряла у отмели, не дойдя до устья реки.
— Теперь ты отбросишь свои сомнения, хан? — сказал Гленвил.
— У меня нет флота, чтобы потопить корабли нечестивцев. Я позволю им сойти на берег и построить то, что они хотят. А дальше подожду, что внушит мне аллах. Подсказал же всевышний сальянскому наибу, как поступить с подполковником Зимбулатовым.
— Ты мудр, Ага-Магомет-хан! — Гленвил оживился.
Ему рассказывали о вероломстве наиба, заманившего русских офицеров на один из каспийских островов. После пира наиб расправился с гостями. Это случилось пятьдесят лет назад.
Хан протянул англичанину свою дряблую холеную руку. Александр поежился, вспомнив, что эта рука ставила у ворот взятого города весы, на которых взвешивались глаза, выколотые у всех пленных мужчин. Но он поборол в себе брезгливость и, улыбнувшись, пожал ее.
Гленвил возвратился в Энзели, и вскоре в прибрежных городах Персии, Гиляна и Азербайджана его доверенные люди стали возбуждать фанатиков против гяуров. Один из агентов англичанина выехал в Турцию и был принят самим султаном. Результаты не замедлили сказаться. Загоняя лошадей, гонцы везли послания султана в Энзели, Мезенедеран, Ленкорань, Кубу. В своем фирмане Фатали-хану Кубинскому султан писал: ежели ему, хану, надобно для обороны противу российских войск и фрегатов людей, то для вспоможения ему, хану, присланы будут войска и деньги.
Турецкие паши из Карса и Баязета в свою очередь слали в Дербент, Баку разные ценные подарки, сулили большие деньги, пытаясь склонить азербайджанских правителей к войне с русскими.
Осторожный Фатали-хан принимал послов и, слушая их речи, вежливо кивал головой, но никакими обещаниями себя не связывал.
Мелиссополь — город пчел
Чалмы зеленою толпой.
Здесь бродят в праздник мусульман.
В. Хлебников, «Хаджи-Тархан»
Вода в заливе была светло-голубая с прозеленью. Она напоминала Войновичу родную Адриатику. Быть может, поэтому он остановил свой выбор на Астрабаде. Из каюты был виден берег — зеленая долина лежала у подножия курчавых гор. А над ними вздымалась снежная голова Демавенда.
Войнович писал Потемкину о прибрежных лесах, где каждое дерево — корабельная мачта, о садах с апельсинами-португалами, померанцами и лимонами, о реке Горган, сверкающей и острой, как кинжал. Он сообщал, что Ашрафский залив глубокий, надежно закрыт от бурь и способен вместить сто с лишним кораблей. Два города расположились на берегу этой самородной гавани: Астрабад и в сотне верст от него — Сары.
Переговоры с Ага-Магомет-ханом об устройстве фактории завершились успехом. Правда, переименовать Астрабад в Мелиссополь — Город пчел — хан не согласился, но, по договоренности с ним, торговый порт заложен в живописном урочище Городовин. Войнович подробно перечислял, что уже построено на берегу: пристань длиною в пятьдесят саженей, дома для жилья и поклажи товаров, баня, лазарет, пекарня. На случай вражеских набегов устроена насыпь с восемнадцатью пушками.
Донесение пестрело названиями чужеземных городов. По словам капитана, открывались обширные виды на торговлю с Персией и Бухарой, Хивой и Балхом, Индией и Кашмиром, Тибетом и Бадакшаном. Отсюда до Мешхеда было всего восемь дней езды, до Исфагани — четырнадцать, до Бухары — двадцать один день, до Басры — месяц, а до Бомбея через Кандагар — семь недель караванного хода.
Войнович заверял светлейшего, что отношения с жителями у моряков сложились хорошие. Хан встретил их лаской, пообещал дать в помощь пятьсот подданных — райятов. Персияне часто приносят на корабли и в поселение плоды и живность, охотно берут взамен металлические вещи. Жителям розданы подарки — сукна, перстни, посуда, сабли. Особенно рады русской эскадре грузины, насильно переселенные сюда Шах-Аббасом — их много в окрестностях Астрабада.
О казусе с Шайтан-абадом Войнович умолчал и запретил Габлицу упоминать о нем в «Историческом журнале».
В заключение Марк Иванович писал, что будет счастлив получить от светлейшего князя приказ о подъеме флага и герб для нового торгового города.
Курьер ждал донесения, нетерпеливо прогуливаясь по палубе. Самый быстроходный бот должен был доставить его в Астрахань, а оттуда предстояло добираться до Москвы, где находился Потемкин.
Андрей уговорил курьера взять с собой письмо для Кати и передать его в Астрахани лично ей. Он писал:
«Жизнь, радость, голубка моя Катюша! Люблю тебя и привязан к тебе всеми узами. День свой начинаю с думы о тебе и Андрюше и засыпаю, тоскуя о вас. Ты не кляни судьбу, что достался тебе муж-бродяга — такая у нас планида.
