В заключение Марк Иванович писал, что будет счастлив получить от светлейшего князя приказ о подъеме флага и герб для нового торгового города.
Курьер ждал донесения, нетерпеливо прогуливаясь по палубе. Самый быстроходный бот должен был доставить его в Астрахань, а оттуда предстояло добираться до Москвы, где находился Потемкин.
Андрей уговорил курьера взять с собой письмо для Кати и передать его в Астрахани лично ей. Он писал:
«Жизнь, радость, голубка моя Катюша! Люблю тебя и привязан к тебе всеми узами. День свой начинаю с думы о тебе и Андрюше и засыпаю, тоскуя о вас. Ты не кляни судьбу, что достался тебе муж-бродяга — такая у нас планида.
Душа рвется к тебе, а когда свидимся, один бог знает. Персидский берег, на коем обосновались мы, раю подобен: уже подходит декабрь, а тут щебечут птицы и деревья не роняют листьев. Но родная зима милее чужой весны. Встретили мы здесь народ, издавна согнанный с родных мест. Люди обжились, привыкли, а в глазах у них — смертельная грусть.
Экспедиция наша славе и процветанию России способствует, и мысль об этом скрашивает разлуку с тобой. Она и мою веру в нефтяную машину укрепила. Свою жизнь без остатка готов отдать, дабы повести начатое до конца. Может, создам я то, что надумал, и тогда короче станут дороги, быстрее встретятся все разлученные.
Свет очей моих, Катюшенька! Береги себя и сына, а обо мне не тревожься. Представится случай, и новую весть о себе подам. Целую тебя и обнимаю.
Андрей».
О своей обиде на Карла он умолчал, не хотел огорчать Катю. Стычка была резкой и едва не закончилась ссорой. В «Историческом журнале» Габлиц явно преувеличил богатства Астрабада и его преимущества перед другими городами на Каспии.
— Так пожелал Войнович, — объяснил он Андрею.
— А ты промолчал?!
— Истина всегда относительна. Зачем без нужды перечить капитану?
— Но это же бесчестно! — вырвалось у Андрея.
— Малая неправда… Она и светлейшего князя устроит, и матушку императрицу ублажит, — спокойно ответил Карл.
— Как ты смел!
— Эх, Андрюша, Андрюша… Наивный ты человек! Все мысли твои — о машине и нефти, а что это даст тебе?.. Нефть для забавы весьма хороша, это верно. Сказывают, при императрице Анне Иоанновне ледяной дом на Неве строили. Там и ледяные дельфины, и слон из пасти своей горящую нефть изрыгал. Даже ледяные дрова, помазанные нефтью, горели…
— Я не о забавах думаю… — Андрей мог сказать ему, что еще сто лет назад почти вся нефть из Баку шла транзитом через Россию в Европу и купцы на том большой доход имели. Теперь же торговлю нефтью англичане и персы захватили, и в России нефть редкостью стала, огромных денег стоит, — но Карл уже насвистывал какую-то песенку.
Между песчаной косой Миан-Кале и безымянной речушкой была мелкая бухта. В ней укрывались киржимы, привозившие с Челекена нафтагиль и нефть. Андрей часто приходил сюда, чтобы купить «белую» нефть, но находил лишь черную. Перегонять ее в Астрабаде не умели. Отчаявшись, Андрей пробовал растопить нафтагиль. Горный воск кипел, как сало на сковороде, становился жидким, а потом снова застывал. Для машины он не годился. Уже потеряв было надежду, Михайлов наткнулся на киржим, груженный кожаными мешками-тулуками с «белой» нефтью. Хозяин киржима, рослый, худощавый мужчина в стеганом длиннополом халате, просил за нее недорого. По-фарсидски он говорил нечисто, с акцентом.
— Трухменец? — спросил его Андрей.
Тот мотнул головой:
— Афганец.
Лицо у приезжего было мрачное, в голосе слышалось безразличие. Разговаривая с Андреем, он часто оглядывался. Позади него на корме, съежившись, лежал подросток.
— Хворает? — Андрей показал глазами на мальчика.
Афганец промолчал.
Андрей нагнулся над больным; приложил ладонь к его лбу. Кожа была влажная и горячая.
— Твой матрос? Юнга?
— Двух братьев уже отнял у меня аллах. Он один остался… — сказал афганец. И уже другим, сдавленным голосом спросил: — Зачем тебе это?
Андрей нанял арбу,[12] положил на нее два тулука и объяснил возчику, куда везти нефть. Сам он поехал в Городовин верхом.
В тот же день Андрей привел на киржим судового врача.
— Ты добрый человек, урус, — сказал афганец. Но смотрел он на Андрея с недоверием.
Мальчик метался в беспамятстве, и Андрей с врачом остались около него до вечера.
— Горячка. Но сердце у мальца крепкое, авось выкарабкается, — сказал врач.
К утру больному полегчало.
Еще несколько раз врач в сопровождении Андрея навещал мальчика. Больше не оставалось сомнений, что он будет жить.
— Послушай, ага,[13] что я тебе скажу, — задержал Андрея афганец. — Я привык платить добром за добро. Берегитесь Ага-Магомет-хана, не верьте ни одному его слову. Он замышляет против вас.
— О чем ты? — насторожился Андрей.
— Больше ты ничего от меня не услышишь!
Проводив Андрея на берег, афганец отвязал канат, и волны понесли киржим.
На душе у афганца был сумбур. Он впервые ослушался Искендер-хана, которого уважал как честного хозяина. Вместо того чтобы следить за эскадрой, Нежметдин невесть зачем плыл к Атреку. Он не выдал русскому замысел, в который был посвящен, но предупредил его об опасности. А это — та же измена. Совесть не мучила его, когда он топил у Баку и Дербента купеческие суда. Он вырос в кочевом, жившем разбоями племени, а корабли, пущенные им ко дну, принадлежали врагам веры. Свою службу у Искендер-хана он считал не хуже любой другой. И все-таки русский офицер совершил невозможное, заставил его поступиться своими интересами и честью.
Андрей сказал Карлу о разговоре с афганцем. Габлиц сморщил нос:
— С меня хватит Музаффара. Может, и афганец хитрит…
— Какой ему резон?
— Положим, есть: держать эскадру в трепете и страхе. А в общем-то, извести графа.
Карл не отпустил от себя Андрея. Он уговаривал его осмотреть развалины шахских увеселительных дворцов, показал семена померанца и стал уверять, что посадит их в России. Высказал свою догадку, почему эллины принимали Каспий за часть Северного океана. Плавая по морю, они встречали тюленя, который обычно водится во льдах.
— Похоже, что ты прав, — согласился Андрей.
Габлиц был в ударе. Не сдерживая восторга, он называл Каспий самым удивительным из всех морей.
— Обойдешь его, и словно бы путешествие вокруг света совершишь, — доказывал Карл. — Суди сам: в астраханских степях — злые морозы, в Энзели — круглый год солнце. Вдоль Балхана и Красных вод тянется пустыня, а за рекой Атрек — луга и сады. На Мангышлаке дождь большая редкость, а в Талыше из-за ливней — болота. Вдоль берегов встретишь и впадины, что ниже уровня моря, и горные цепи, одетые в вечный снег. Есть бесплодные земли, где и колючка сохнет, а есть чащи с лианами и лесными завалами, в которых без топора не пройти. К нему стремятся и величавая, плавная Волга, и бешеный узкий Терек, и теряющая свои воды в песках Эмба. А где еще найдешь такую диковинку, как Узбой — высохшее русло реки?!
