Багровый горизонт затухал, словно крик. Ветер начинал реветь, толкать меня, хлестать режущим снегом в лицо. Снежный вихрь рванул капюшон «каэшки», и я, чтобы не упасть, сделал шаг вперед, потом второй и, не оглядываясь, пошел к Дому авиаторов.
Наутро мы со Скляровым взялись за составление отчетов. Мне почему-то показалось, что когда их подготовим, то окончательно «разделаемся» с 27-й экспедицией, да и с самой Антарктидой. Конечно, это была бредовая идея, потому что над бумагами придется сидеть и по пути домой на корабле, и в Мячково, но ничего поделать с собой не мог — хотелось быстрее стряхнуть с себя обязанности командира летного отряда, а вместе с ними оставить в прошлом и столь благополучно сложившуюся САЭ.
Я перелистал списки экипажей. В последние несколько лет, прошедших после разгрома Полярной авиации, мы, те, кто продолжал ходить в Антарктиду, кропотливо и бережно подбирали, учили, тренировали летчиков, штурманов, бортмехаников, бортрадистов для работы здесь, на материке, где вся жизнь — привозная. Год за годом, соблюдая законы и традиции «Полярки», мы сорокалетние ветераны, очень осторожно отбирали в отряд людей, которые, как нам казалось, смогут усвоить все лучшее, что наработано нашими предшественниками и нами, и передать тем, кто придет сюда работать в будущем. Кажется, этот кропотливый труд дал свои первые результаты — в 27-й экспедиции мы не совершили ни одной серьезной ошибки.
— Жень, — окликнул я Склярова, зарывшегося в полетные задания. — На следующий год, видимо, тебе придется идти командиром отряда...
— Почему ты так решил? — он поднял голову и удивленно посмотрел на меня.
— Больше некому. В 26-й командиром был Голованов, в этой — я, 28-я твоя.
Но тебе будет легче, смотри какой выбор, — и я протянул ему списки экипажей. — Анатолий Моргунов, Виктор Афонин, Виктор Пашков, Валерий Радюк, Юрий Вершинин, Валерий Белов, Василий Ерчев, на подходе — Валерий Сергиенко. Теперь у нас есть и замечательные экипажи вертолетов. А сколько отличных штурманов дал нам Слава Табаков! Под стать им бортмеханики и бортрадисты. Да и Аркадий Иванович Колб позаботился о смене. Ему, мне кажется, нужна передышка, ведь за плечами уже не один десяток лет работы в полярных районах. Ну, а мне и Голованову теперь, что называется, «в упор» нужно заняться организацией антарктического отряда, начатой только перед нашим с тобой отъездом. На это потребуется года два.
— Дело хорошее, — согласился Скляров, — но ведь кое-кто из тех, кто помогал ликвидировать «Полярку», сидят в своих креслах и возродить ее не дадут. Даже в виде отряда.
— Так, ведь мы и не ставим глобальной цели — возрождения «Полярки», а антарктический отряд сегодня очень нужен, учитывая увеличение объемов исследований здесь. Я разговаривал с «наукой», руководству ААНИИ эта идея пришлась по душе.
— Ну, дай Бог, как говорят на Украине, нашему теленку волка съесть. Хотя команда действительно подбирается отличная — сборная лучших летчиков, тут ты прав. А теперь давай работать, дома меньше этой бумажной волокитой придется заниматься...
Но сделать нам этого не удалось. Наутро и у Склярова, и у меня резко подскочила температура, голова налилась чугуном, появились хрипы в горле, тело стало «ломать», и врач, пришедший в наш дом, поставил простой и четкий диагноз: «грипп». Причем, его симптомы обнаружились у большинства людей из нашего отряда. Самым мерзким оказалось то, что у всех резко подскочило артериальное давление. Однако ничего странного в этом не было: в «Молодежную» стал прибывать зимовочный состав, и, как обычно, кто-то привез грипп с Большой земли. Иммунные системы наших организмов за полгода пребывания в стерильной атмосфере Антарктиды конечно же ослабли. Привезенные микробы жадно набрасывались на них и с успехом атаковали. А поскольку на станции в дни смены составов жить приходилось в тесноте, то эпидемия гриппа распространялась быстро и во всех подразделениях. Уберечься от него было невозможно. Теперь у меня появился совершенно законный повод повалятся в постели и основательно отоспаться, чего давно не удавалось сделать. А там — погрузка на корабль и домой, домой... И я забылся тяжелым сном. Сколько я спал, не знаю — меня разбудил звонок телефона, стоявшего у кровати. Звонил начальник станции, он же начальник 26-й зимовочной экспедиции, Владимир Александрович Шамонтьев, еще не успевший передать дела новому начальнику зимовочной экспедиции Рюрику Максимовичу Галкину, шедшему в Антарктиду на теплоходе. Разговор получился коротким:
— Получил тревожную телеграмму с «Востока». Вы как себя чувствуете? Прийти ко мне сможете?
— Ладно, — сказал я, — сейчас приду.
Я хорошо знал, что Владимир Александрович по пустякам беспокоить не будет, но оказалось сущей мукой вытаскивать больное, ослабевшее тело из теплой постели, одевать его и выталкивать на режущий морозный ветер. Грипп основательно потрепал меня, и я чувствовал, что иду, шатаясь, как пьяный. Клонило в сон. И все же, когда пришел, сделал вид, что почти здоров. Шамонтьев взглянул на меня, покачал головой, но комментировать увиденное не стал. Вместо этого он сказал:
— Пришла очень плохая весть с «Востока». Один из зимовщиков в тяжелейшем состоянии. Удушье. Начался отек легких. Налицо все признаки горной болезни. Человек не смог нормально вовремя акклиматизироваться, и врачи прогнозируют самый худший исход болезни, если его оттуда не спустить в «Мирный».
Шамонтьев замолчал. Молчал и старший врач экспедиции Леонид Маврицын, который сидел рядом. Они так же, как и я, готовились к отъезду на Родину, все мысли были уже о доме и вот на тебе... Я почувствовал, как тоскливо заныло сердце, закрыл глаза. И мысленно бросился к «Востоку» — давно заметенные и никем не укатанные ВПП, здесь, на «Молодежной», в «Мирном» и на «Востоке». Законсервированные топливозаправщики, подогреватели. Холодные, измотанные за сезон Ил-14, которые Колб и его люди «усыпили» до следующей весны. В Антарктиде самое плохое время для авиации — поздняя осень, когда начинают гулять метели, ураганные ветры, бьют морозы...
Мороз?! — это слово обожгло сознание, и я открыл глаза. Владимир Александрович молча глядел куда-то в окно.
— Какая температура на «Востоке»? Он медленно повернул голову ко мне:
— За шестьдесят, почти семьдесят...
Видимо, он прочел в моих глазах что-то такое, что его голос стал глухим:
— Вы думаете, я не знаю, что ситуация на «Востоке» оставила далеко позади возможности ваших Ил-14? Но не сказать вам о ней не мог, иначе подписал бы приговор этому парню на «Востоке» уже сейчас. А так у них еще остается надежда, что мы здесь способны сделать чудо.
