— Я не знаю, кто ты из двух. Но я не поддамся тебе! — громко сказал Фиор. Тьма едва ли не взвизгнула, вцепилась в спину острыми когтями леденящего страха, врезалась между позвонками сотней острых лезвий — и отползла в угол, шелестя, шепча едва разборчиво: «Я дождусь… Я вернусь… Это только первая ночь…». «Только первая ночь, — согласно кивнул Фиор. — Приходи, не стесняйся, будь здесь как дома. Пока ты есть, пока ты за спиной, мне будет легче жить. Назло тебе…»
— С-сойдешь с ума, — пообещал клубящийся сгусток, колыхая кисти портьеры.
— В разлуке с тобой? Непременно. Так что ты приходи. Будь со мной. Стань моей тенью. Не оставляй меня, служи напоминанием, что это не я хочу смерти, а ты заставляешь меня ее хотеть, что это не я слаб, а ты пытаешься сделать меня слабым! Ты не можешь подобраться к мальчикам, так играй со мной! Клубок под портьерой, различимый лишь уголком глаза, обиженно пульсировал, сжимался и расползался, но молчал. Фиор улыбнулся, поднял перо и обмакнул его в чернильницу, густо замарывая три слова в начале листа. «Я хочу!» Выжить и сохранить брата, страну, Алессандра — всех, кого удастся. Прожить еще пятьдесят лет, и видеть, что Собрана в надежных руках, что брат счастлив, а его потомки в безопасности, что мир не стоит на грани катастрофы, а небо не рушится на землю. «Я хочу. И я сделаю!» Темной сизоглазой твари, втекшей в пол, растворившейся в стенах, Фиор был благодарен, как никому и никогда. За то, что проявилась, показалась, позволила ощутить себя; за то, что холодным потом страха, болью укусов растворила какую-то давнюю, прочную занозу в душе. Позволила выпрямить спину — впервые в жизни по-настоящему, до хруста в позвонках, до льющегося от шеи вниз упругого тепла. Завтра будет новый день, и будут дела, да все, что угодно будет, кроме отчаяния, сковывающего руки.
Фиор зевнул, поднялся со стула, растер слегка занемевшие запястья. До спальни было совсем близко, но заснул он, кажется, еще не дойдя — и только поутру, проснувшись еще до явления камердинера, удивился, что вчера ухитрился и скинуть одежду, и аккуратно сложить ее на кресло. Старую, с чужого плеча, но хорошо послужившую — и ее не стоило обижать пренебрежением. Через щель в портьерах лился яркий радостный свет, скользил, оживляя пресный узор на сером саурском ковре, тянулся к противоположной стене, пытался добраться до совсем новой, свежо и остро пахнущей резной кленовой панели.
Никто не подкрадывался, дробно топоча легкими лапками, не выглядывал из угла, но память о вчерашней победе — еще не над призраком, над собой — осталась, не растворилась вместе с остатками легкого беспечного сна. До обеда было еще вдоволь времени, и нужно было заняться крайне тягостной, неприятной вещью; чем быстрее покончишь с ней, тем лучше. Ханна в светлом утреннем платье казалась совсем не той грозной северной воительницей из алларских сказок, что несколькими днями раньше. Удивленная неожиданным визитом господина регента девушка, совсем юная, с широко распахнутыми глазами, беззащитная и по-детски открытая. Фиор помнил, с какой легкостью эти глаза могут налиться гневом, полыхнуть молнией — помнил, но не верил. Уж лучше бы она была той, суровой девой, а не почти ребенком, прячущим руки в пышных белых хризантемах маленького сада. Цветы тянулись к ней, ластились, кивали белыми головами.
— Госпожа Эйма, я должен с вами серьезно поговорить. Возможно, мои слова покажутся вам оскорбительными. Возможно, я глубоко неверно истолковал те признаки благосклонности, которые…
— Вы хороший регент, я знаю, — поднялись и опустились длинные темные ресницы.
— Но я не член королевского совета. Мне не нужны доклады. Говорите просто.
— Госпожа Эйма… Ханна… я, может быть, ошибаюсь, но если вы когда-нибудь хотели связать со мной свою жизнь…
— Хотела…
— Это было бы чудовищной ошибкой. Этого не может случиться. Я не имею права… я считал бы за честь, но это недопустимо.
— Вы дали обет безбрачия? Или король подыскал вам другую невесту? — отблески улыбки в серых глазах, и как тяжело смотреть в них, но нельзя отвернуться…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Я еще не дал такого обета, но…
— Могу я узнать, в чем причина? — строго спросила Ханна.
— Нет, увы, нет…
— Вы неподражаемы, господин герцог Алларэ! — девушка была ниже его лишь на полголовы, она чуть выдвинула вперед упрямый подбородок и сделала небольшой шаг вперед. Обиженно зашелестели белые хризантемы, оттесненные с дороги. Глаза смотрели ясно и прямо, без тени слез, без обиды, лишь с настойчивым слишком пристальным удивлением. Серые, словно тучи над северным морем, и почему-то напоминавшие совсем другие — герцога Гоэллона. Это заставляло вспоминать об услышанной вчера истории, придавало сил, но и принуждало понимать, чего он лишается. Фиор испугался на мгновение — светлые волосы, серые глаза; дитя серебряной крови, наследница древнего племени и почти забытых сил, способная взглядом проникать в былое и грядущее. Увидит слишком много, и тогда уж ни о каком сокрытии тайны не придется и мечтать…
— Объяснитесь, — потребовала Ханна. — Я имею право знать, в чем причина.
Фиор онемел, поймав себя на подлом желании сказать: «Мы с вами не помолвлены, вы не можете задавать таких вопросов!». Незаслуженное, грубое оскорбление — может быть, и хороший способ раз навсегда покончить с девичьим увлечением, развеять все иллюзии, но так он поступить не мог; где-то внутри свербела мысль о том, что многие хорошие лекарства бывают горькими, но чем сероглазая северянка заслужила подобное, да и кто он такой, чтобы прописывать горькие пилюли? Не лекарь ведь, а причина болезни.
— Имей я право раскрыть чужую тайну, вы услышали бы мои объяснения. Однако ж, я не могу. Поверьте, госпожа Эйма, так будет лучше в первую очередь для вас. Наш союз не мог бы принести вам ничего, кроме горя. Вина эта на мне, и я не хочу усугублять ее.
— Вы здоровы, господин герцог?
— Вполне здоров, благодарю.
— Ну и как вас понимать? Вам гадалка нагадала что-нибудь страшное и ужасное, как сестрам Къела?
— Ханна, я не могу подвергать вас опасности, которую я представляю! Я буду вам вернейшим из друзей, но большее только…
— Сядьте, — приказала северянка, указывая на полускрытую цветами скамейку. После того, как Фиор подчинился, мягкие пальцы скользнули по его лбу. — Жара у вас действительно нет, но чего ж вы несете такую чушь?! Я поняла бы, скажи вы, что я напрасно выдумала себе то, чего не может быть, что вы несвободны… Что я вам противна, в конце концов!..
— Вы прекрасны, — совершенно искренне сказал Фиор, поднося к губам теплую сильную ладонь. — Вы…
— Так чего ради вы морочите мне голову опасностями? Вы в предпраздничные ночи душите невинных девушек?
— Это еще что значит?
— Был у нас один такой, насилу поймали, — брезгливо дернула плечами Ханна. — Плотник. С виду тихий, все молился да постился, а потом оказалось… восьмерых убил.
— Нет, я никого не душу, слава Сотворившим! — облегченно вздохнул герцог Алларэ. — Однако ж… Я не могу рассказать. Все, что я мог — уже сказал. Простите меня, это только моя вина. Вы будете счастливы…
— Несомненно, буду, — кивнула девушка, потом присела рядом, расправила юбку и опять заглянула в глаза. — В чем дело, господин герцог?
Разговор нужно было прекращать, немедленно, пока у господина герцога еще были силы; никто не брал с него обет молчания, но он и без того прекрасно понимал, что не имеет права ничего объяснять. Крупные, с голову младенца, хризантемы тыкались в колени, наивные и доверчивые, как щенята. Из одной выбралась, басовито гудя, полусонная пчела, покачалась на краю лепестка, потом неторопливо поднялась в воздух. Ханна молча ждала ответа. Ладонь легла поверх его руки; это отрезвило и пристыдило. Кажется, из них двоих юбку пристало носить герцогу Алларэ. Фиор поднялся, отступил на шаг — взметнулся мелкий песок дорожки, — резко поклонился.
— Я вынужден вас оставить. Простите.
Ханна долго сидела на скамейке, общипывая ближайший цветок, пока под ногами не набралась целая горка длинных белых лепестков. Матушки дома не было, она еще вчера вечером уехала куда-то, сказала, что в монастырь — но поскольку Кларисса отродясь не была набожна, надо понимать, отправилась по другим делам. Например, в гости к мэтру Тейну. Вернется — может быть, расскажет.
