«Вон ты как, — раздумывал Долгушин, — у начальства красного словца не жалей, перебор вреда не принесет. Примитивно, но надежно».
— Сколько вам лет, товарищ Готовский?
— А что? На здоровье не жалуюсь.
— Все-таки?
— Шестьдесят два.
— Молодцо-ом!
Готовский улыбнулся, польщенный:
— Мне всегда на десять меньше дают.
— Насчет той учительницы, товарищ Готовский: знаете, я бы такого железного человека не только к воспитанию школьников, но и к воспитанию солдат не подпустил.
Вошла секретарь и доложила, что в приемной главные инженеры с двух отделений Средне-Восточной — Зорова и Баконин.
Задача усложнилась, На каждый ее, Зоровой, довод будет контрдовод Баконина. Она привезла докладную: анализ обстановки на отделении и дороге. Докладная с несокрушимой последовательностью подводит к мысли: Средне-Восточную перестанет лихорадить лишь в том случае, если Ручьев-Сортировочный оборудовать механизированной горкой. Но ведь и Баконин, видимо, приехал не с пустыми руками. Она готова пустить в ход весь арсенал своих хитростей, но и Баконин не простак. Она — женщина, ее обаянию нелегко противостоять: не раз выбрасывали белый флаг крепости, давали трещины линии обороны. Но Долгушин и Баконин давно знакомы. Один был в Ручьеве секретарем горкома, другой начальником политотдела.
И все-таки Зорова быстро справилась с растерянностью, которая овладела было ею, когда она увидела в приемной Баконина. В кабинет к Долгушину вошла вся подобравшись. Она жаждала сражения. Посмотрим, кто кого, ненаглядный, драгоценный мой Михаил Сергеевич!
И, помимо всего, Долгушин — не последняя инстанция. Совсем неплохо, если возникнет повод побывать у кого и повыше.
— Итак, — начал Долгушин, — возникла вроде бы конфликтная ситуация: два отделения — две заявки на мехгорку.
Зорова, немного задетая, — не привыкла, чтобы ответственные мужи, когда она к ним приходила, тут же приступали к разговору о деле, — заметила осторожно:
— Можно рассмотреть вопрос в иной плоскости.
— В какой?
— Мы не отрицаем, что в механизированной горке нуждается и отделение Михаила Сергеевича. Самое разумное — оборудовать обе станции.
Долгушин опустил взгляд, покрутил в руках карандаш.
— Какой мы примем порядок? Я думаю, сначала послушаем Михаила Сергеевича.
Именно этого Ксения и хотела бы: прежде всего выведать, с чем приехал противник.
Баконин сидел склонившись к столу, положив на него руки. Рукава пиджака его несколько вздернулись, и оттого полностью обнажились белоснежные манжеты сорочки с большими янтарными запонками. Тонкие пальцы с продолговатыми ухоженными ногтями потрагивали клапан красивой папки, сделанной из черной матовой кожи. Все ждали, что он, выдержав подобающую перед речью паузу, откроет папку. Но Баконин вдруг отодвинул ее. Он продолжал молчать и так сморщился, словно бы у него остро заболело что-то.
Долгушин с возрастающим недоумением смотрел на него.
— …Ну… прежде всего, — начал наконец Баконин, — на головной станции Ручьевского отделения… — Он снова помолчал. — Прошу верить, мне крайне трудно говорить об этом. Особенно после моей недавней поездки в Ручьев и очень откровенных, хороших бесед с начальником станции Камышинцевым. Но я вынужден… Неважная работа Ручьева-Сортировочного пока в значительной мере объясняется субъективными причинами. Не мобилизованы внутренние резервы. Полагаю, будет перелом, но пока… На нашей же станции возможности техники используются полностью, люди трудятся изобретательно, я бы сказал — творчески. И все-таки нашей станции очень тяжело. Слишком велик вагонопоток. Далее… — Он опять сделал паузу, сверля страдальческим взглядом свою папку. Теперь было уже совершенно явственно видно, что ему не хочется говорить, что он принуждает себя говорить. Но он продолжил: — Далее фактор морально-политический. Наш город стоит в ряду самых знаменитых городов страны. У него легендарное прошлое, он — гордость народа, и вполне логично, чтобы отделение, которое зовется именем такого города, было оснащено самой…
Он еще сильнее нагнул голову, потом вдруг выпрямился, сцепив руки, хрустнул пальцами и сказал громко:
— Марк Денисович, я хочу высказать свое мнение. Я считаю, что механизированную горку надо отдать Ручьеву-Сортировочному.
Каждый из троих, слушавших его до этой минуты, видел, что Баконина что-то мучает, что он вот-вот готов в чем-то признаться; и каждый из троих понимал, что это признание, если Баконин сделает его, будет очень важным. И, возможно, неожиданным. Но таким!..
— Ничего себе поворотец! — произнес Долгушин.
Баконин вздохнул, но это не был вздох облегчения.
— Уже сейчас, — снова заговорил он, — производительность на лучших механизированных горках выше той, на которую мы сориентировали наши расчеты. Мало того, некоторые возможности и по сей день не реализованы. А по мере накопления опыта вскроются еще какие-то резервы. Полагаю, что в целом эффект, на который надо держать прицел, на тридцать пять — сорок процентов выше того, что заложен у нас в расчетах. Такая производительность горки не по зубам нашему подгорочному парку. Маловат он для этого. Расширять же и удлинять его нельзя: вплотную к станции городские постройки. Мы не имеем права претендовать на технику, которую недоиспользуем. Что же касается Ручьева-Сортировочного, там простор для развития парков. Вы вправе спросить, Марк Денисович, где же я был раньше? Что поделаешь, не все сразу глазам открывается. Что надокучит, то и научит.
В волнении она не помнила четко, как простилась с Бакониным — хозяин кабинета попросил того задержаться, — как миновала приемную и оказалась в коридоре. Шла ошеломленная, даже несколько растерянная. Вроде бы даже не верилось: а было ли все это — кабинет Долгушина, невероятное заявление Баконина, победа без всяких усилий? Не сон ли?
И вместе с тем родилось маленькое разочарование: теперь нет повода попроситься на прием к министру или хотя бы его первому заму. А так хотелось!
Рядом шел Готовский. Он говорил что-то, но Зорова услышала Готовского лишь после того, как наткнулась на идущего навстречу важного мужчину. Тот вскинул сердитый взгляд, но тотчас переменился. «Пожалуйста!» — и отступил в сторону: в глазах — восхищение. Мужчины везде одинаковы.
— …В самый лучший, — продолжал между тем Готовский. — В «Прагу» или в этот, новый… как его?.. «Зарядье». Причитается, Ксенечка… А этот, Баконин-то, вот дурак! — Готовский взял ее за локоть. — Что ж, Ксенечка, теперь ваши позиции ох как укрепятся! — Он крепче сжал ее локоть: — Про Ямщицкую сторону, конечно, знаете?
— Кажется, у нас на отделении есть такой городок. Захолустье какое-то.
— «Городок»! «Захолустье»!.. Эх, была не была, скажу. Вот-вот выйдет постановление правительства. Я вчера у приятелей узнал подробности. Записал даже. — Сверкнув широкой золотой нашивкой на рукаве форменного пиджака, он достал из внутреннего кармана листок бумаги. — Будет создан центр транспортного машиностроения. Только завод двигателей, к примеру, — восемнадцать цехов, производительность — двести пятьдесят тысяч двигателей в год. Это лишь один из шести заводов индустриального комплекса. Эпохальная стройка! Привлечет внимание всей страны. Через три года первые транспортные машины должны сойти с конвейера.
— Уже через три? Фантастика какая-то! — произнесла Зорова оторопело.
— Трудно поверить, но факт.
— В голове не укладывается! Голубчик, мне все это надо переварить. Оставлю вас пока, хорошо?
— Но ужинаем…
— Само собой. Я уеду, видимо, завтра. Оформлю сейчас билет.
В городской билетной кассе в самом центре Москвы, в здании гостиницы «Метрополь», Зорова подошла к висевшей на стене схеме железных дорог страны. Она еще не успела запомнить все закоулки своего отделения и не сразу отыскала городок этот — Ямщицкая сторона. Он оказался в конце тупиковой ветки. Над точечкой, где начиналась ветка, крохотными буквами было написано — Талая. Ветка вверх, коротенькая; на схеме железных дорог — словно обрывок веревочки в огромном рыбацком неводе. Кончалась у синей жилки реки. И там, где ветка кончалась, тоже крохотными буквами было написано — Ямщицкая сторона.
Зорова вспомнила: когда она работала в управлении, про эту ветку говорили, что ходят по ней две пары поездов в сутки, Тишина, сон. Теперь в конце стодвадцатикилометровой ниточки будет возводиться промышленный гигант, равного которому, кажется, не знает мир, возводиться темпами, которых не знает мир. Он станет главной заботой Ручьевского отделения. Химкомбинат сникнет перед молодым исполином.
Как-то справится веточка-волосинка?
А само Ручьевское отделение?.. Ничего, вытянем. Оправдаем.
