Огненное жало впивается в бок.
— Дурашка, — еле шевелит языком от внезапной слабости Сворден Ферц, — ты же посадил разрядник… Отдай огнестрел…
Раскаленные зубы смыкаются на голени, от боли Сворден Ферц кренится подорванной башней, и обрушивается в болотную жижу. От тяжести тела травянистая подложка лопается, расступается, и Сворден Ферц с головой погружается в воду.
Темнота и покой. Тишина и слияние. Не хочется шевелится. Не хочется возвращаться на поверхность. Ему надоело болото. Ему вообще надоел мир. Или это в нем говорит предательская слабость? А на самом деле он желает иного? Вода врачует раны, но не душу. Нет ей доступа к душе, потому что он зажимает себе рот ладонью в предчувствии близкой асфиксии.
«Не бойся», кто-то шепчет в ухо и касается щеки мягкими губами. «Дыши, дыши». Он послушно вдыхает. Резкая боль пронзает легкие, но тут же проходит. Ведь дышать водой — естественно.
Темнота бледнеет. В ней проступают серые пятнышки света. Словно пузырьки воздуха поднимаются к поверхности. Он протягивает руку и ради любопытства пытается схватить пузырек. Пальцы скользят по чьей-то ноге. Утопленник! Нога в ответ вяло шевелится.
Кто-то глубоко внизу сделал мощный выдох света, серые пузырьки заметались, слились, разгоняя тьму, и вот он видит, что не одинок в теплой купели. Множество нагих тел вокруг. Женских. Тяжелых, брюхатых, грузных, чреватых, непорожних, с икрой, на сносях. Словно русалки в объятом сном подводном царстве. Грезят. Ждут. Терпят.
Ему хочется задержаться, внимательнее рассмотреть этот апофеоз материнству, этот репродуктивный механизм Флакша, скрытый в болотах, что без устали поставляет человеческий материал чудовищной мясорубке душ и тел. Вот только какая цель у мясорубки? И что за демиург приводит ее в движение? Что же такого вкусного можно слепить из нежного фарша человечества, где добро и зло измельчено до первозданной консистенции?
Он пытается схватиться за руки, ноги русалок, но пальцы соскальзывают с их гладкой кожи, и погружение вглубь продолжается. Слой за слоем. Месяц за месяцем. Возраст за возрастом. Воспроизводственный механизм в разрезе. Вспядь от детородной зрелости к еще неловкой пубертатности, от девятимесячной готовности воспроизвести очередное поколение душ к первым дням бластомеры. Великий фрактал человечества. Его суть и единственный смысл. Воспроизвести потомство и сгинуть. Опуститься в бездну и отложиться в придонных слоях, исполнив собственное предназначение.
Насколько же мелки и смешны так называемые трепыхания духа, взлеты фантазии и прочие вертикальные прогрессы! Хочется расхохотаться в лицо тому, кто первый заявит о величии ума человеческого! Услышав слово «культура», немедленно тянешься к огнестрелу.
Более того, хочется немедленно сдаться, презреть волю к жизни, наплевать на инстинкт самосохранения, смиренно приняв участь лишнего звена на кандалах, что сковывают могучую поступь человеческой эволюции. Кто там нашел в себе силы противостоять прогрессу со скальпелем в руках?! Проведите меня к нему! Я хочу видеть этого человека!
У Совести оказалось резиновое лицо. Оно лежало у него на голых коленях, и тот, видимо забавы ради, тыкал пальцами в прорези для глаз.
Горячий воздух поднимался от разнотравья, и было непонятно — то ли стебли и венчики дрожали именно от этого, то ли от ветра. Впрочем, здесь, на дне зеленого колодца, не ощущалось ни дуновения.
Запах луга столь густ, что кажется — вдохни поглубже и захлебнешься в нем, как в воде.
Разноцветные насекомые перелетали с травинки на травинку. Искристые фасеточные глаза с равнодушным любопытством смотрели на него. Радужные переливы крыльев крохотными частичками пыльцы клубились в восходящих потоках, собирались в полупрозрачные шарики, рассыпались в еле заметные шлейфы, закручивались в крошечные вихри.
Одно из лазоревых созданий, похожее на стрекозу, спикировало ему на нос и бесстрашно пристроилось там, принявшись передними лапками чистить свои глаза.
Совесть неторопливо надел маску, хотя по всему видно, как ему не хотелось прятать вспотевшее… ну, скажем, лицо под резиной. Привычным движением поправив края для более плотного прилегания, он пальцами потрогал щеки, стер струившийся по шее пот и тяжело вздохнул. Взывал к сочувствию, так сказать. Требовал утешения.
Стрекоза надоела. Крохотные коготки щекотали кончик носа. Он осторожно дунул, но лазоревое создание и не думало улетать. Оно шевельнуло крыльями, восстанавливая равновесие, и принялось за чистку брюшка.
— Вы ее пальцами, пальцами. Р-раз, и кишки наружу, — посоветовал Совесть. — Не разделяю этой вашей обходительности с существами мерзкими и бесполезными. Бабочки там всякие, стрекозки, жучки, паучки. Тут вы с церемониями. С реверансами, ага… С приседаниями и подобающими шлепками по щекам, угу… А вот как человечешку какого пришлепнуть, то здесь уж без обходительности, без реверансов, ах… Шлеп, и готово. Был человечек — была проблема, нет человечка — и проблемка сама собой куда-то сгинула, эх. Главное здесь проблемку соразмерную подобрать. Под человечка, ну. Чтоб сидела, как влитая. Что твои шорты. Из тетраканителена, так?
Хрупкое создание лопнуло между пальцев, окрасив подушечки в индиговый цвет. Сверкающие крылья, оторвавшись от тела, закружили в потоках воздуха, точно летучие семечки, выбирающие местечко для укоренения.
— Замечательно, да, — одобрительно покивала Совесть прорезиненным лицом. — Человека воспитанного всегда отличал пиетет к физиологии собственного разума, угу-гу. И кому первому в голову пришло, что существует какая-то там совесть?! — Совесть аж заухал от наигранного возмущения. Он отвлекся от чересчур внимательного созерцания мира, наклонился и фамильярно пошлепал Свордена Ферца по голени. — Нам ли с тобой не знать, на какие компромиссы не пойдешь во благо человечества?
Вставать не хотелось. Желалось вечно лежать на дне зеленого колодца и обозревать закукленный вокруг тебя мир с полуденным мировым светом в самом центре. Если б только Совесть заткнулся.
— Извини, — пожал тот плечами, вытер ладонью очередную порцию пота, струями стекавшего из-под маски, — вполне возможно, что окажись твоя совесть прелестницей, ты бы иначе воспринимал ее стенания, но увы, хо-хо-хо. Увы мне, чашка на боку, бу-бу-бу. Люблю поболтать с умным человеком, то бишь с тобой… со мной… бэ-э-э, — Совесть аж пальцами защелкал, выискивая выход из филологического тупика. — Не важно! Я вот о чем хотел поговорить…
Очередная стрекоза уселась на кончике носа. Пыльцой им там что ли намазано?
— Бесценность жизни человеческой! Бесценность жизни человеческой, хой-хой! Вы все с ног сбились, выискивая очередное доказательство данного сомнительного, это я тебе как совесть говорю, постулата! И нет таких преступлений, на которые вы бы не пошли, чтобы еще раз доказать — ага, какая же дорогущая эта штука — наша жизнь! — Совесть расставил руки, точно собираясь объять необъятное. — Волна преобразованной материи угрожает уничтожить все живое на планете! Тирьям-пам-пация! Кого же спасать на единственном звездолете?! Тирьям-пам-пам! Физиков? Лириков? А может — шизиков? Или детишек наших? Надежду нашу? Кто подскажет, кто научит, кто вертит собаке хвост?! Высокая Теория Прививания? Человек воспитанный без запинки решит задачку — спасай физиков, потому что без тирьям-пам-пации счастью человеческому полные кранты настанут! Тутс-тутс-перетутс!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
