А Подолянка, словно сквозь сон, позвала:
— Кохайлик!
Но коваля уже и след простыл.
Волной захлестнула его думка про нынешнее утро, когда панна от него отказалась.
Не хотелось ему слышать от нее и благодарного слова.
Он огрел плетью коня и скакал к своим измученным, покрытым ранами борозенковцам, что спешивались чуть поодаль.
— Эй, сотник! — крикнул вдогонку Мельхиседек.
Михайлик, хоть и слышал это, не подумал, что зовут его, и коня не придержал.
Ища взглядом свою матинку, ведь не видел ее чуть не целый час, да еще такой страшный час, Михайлик оглядывал поле, залитое кровью, усеянное трупами людей и коней, поле черное и выбитое, полное стона и хрипа умирающих, и ныло сердце коваля в острой тоске.
— Мамо! — шептал хлопец. — Мамо! Где же вы? Матинко?
— Пане сотник! — на коне догоняя Михайлика, снова позвал епископ. — Вернись-ка!
— Тебя кличет владыка! — крикнул какой-то раненный в голову козак. — Тебя, тебя же!
— Меня? — остановив коня, удивился Михайлик.
— Тебя, тебя! — неведомо откуда взявшись, преградил ковалю путь Козак Мамай, а Песик Ложка тоже согласно гавкнул.
— Мамы моей не видели? — спросил у Песика Михайлик.
— Где-то здесь она, — ответил за того Мамай, заворачивая ковалева коня к белому камню, у которого, до прихода лекаря, уложили Ярину.
Сев на камень, владыка поджидал Михайлика.
— Его преосвященство зовет пана сотника, — сказал Мамай.
— Сотник убит в бою, — отвечал Михайлик, все еще не понимая, о ком речь. — Где же моя матинка?
— Я тут, — отозвалась Явдоха, появляясь возле сына. — Живой?
И матуся Михайлика всего ощупала, словно не веря своим глазам.
— Эй, сотник! — снова крикнул через головы, встав на камень, отец Мельхиседек. — Тебя, тебя зовут, пане Михайло!
— Меня? — удивился Михайлик.
— Да тебя же! — засмеялся епископ. — Иди-ка сюда!
— Кличут, сыночек! — подтолкнула Михайлика мама, как всегда все понимая с полуслова.
— Но почему ж… — растерянно глянул он на мать.
— Потому что мы с тобою, лебедок… мы с тобою стали теперь… сотники, — тихо пояснила Явдоха.
— Как же, мамо?
— Мы с тобой уже сотники, сынку! — громче сказала матуся.
— Я сам, мамо, я сам… — пытался было хоть малость унять свою матусю Михайлик, но Явдоха уже выступила вперед и, плечом пробивая Мамаю и Михайлику дорогу между Козаков, еще не остывших после боя, сердито на всех покрикивая, вела сына к белому камню, где поджидал владыка.
— Дорогу сотнику!
— Мамо! — с укором молил Михайлик. — Оставьте, мамо!
Однако Явдоха отменно знала свое материнское дело.
— Дорогу пану сотнику! — покрикивала она, пробиваясь меж воинов.
11
— Челом тебе, пане сотник! — встретил Михайлика епископ.
— Так то ж — не я… — робко начал было хлопец.
— Коли тебе говорят, что ты, — остановила матинка, — не спорь!
— А разве ж не ты погнал ворога? — спросил архиерей.
— То козаки, владыко.
— Не ты разве спас от гибели, от со́рома, от поло́на отряд покойного сотника Борозенко?
— Они отбивались от немцев, что дикие коты. Поглядели бы вы, владыко…
— Разве ж не ты показал им, как должно, чтоб славы козацкой не уронить, как должно ворога сечь, крушить, бить, а не отбиваться?
— Как же я мог показать, коли я и сам… не того…
— Несмелый? — подшучивая, спросил Козак Мамай.
— Коли я и сам…
— Не сердитый? — счастливо засмеялась матинка.
— Так они не за тобою в бой пошли? — спросил, поводя рукой вокруг, епископ.
— За ним, за ним! — признательно закричали козаки, что с честью вышли из боя за нежданным своим вожаком.
— Чуешь? — смешливо дернув себя за серьгу, спросил Козак Мамай.
— Чуем! — отвечала за хлопца матинка, перехватывая его взгляд, оттого что сын глаз не сводил с лекаря, который уже хлопотал подле Ярины.
— Вот и выходит, что стал ты сотником, парубче, — торжественно молвил пан полковник, а Михайлику прямо худо сделалось, прямо оторопел от неожиданности, и так ему захотелось, чтоб это было шуткой иль во сне, и он уже искоса посматривал на матинку, взглядом моля о помощи.
— Ну какие из нас сотники?! — чинясь и стесняясь, подбирая губы, заговорила Явдоха и даже покраснела, как дивчинка, затем что сей разговор ей был-таки приятен, и мать повторила еще раз: — Какие из нас сотники, владыко?
— А говорят, ваш хлопчик в бою был сотник сотником!
— Так то ж — в бою! — отозвался Михайлик. — Да и вышло оно все, владыко, ненароком. — И парубок даже руками развел, будто просил прощенья.
— Сам виноват! — захохотал Мамай.
— Гав, гав-гав-гав, — подтвердил Песик Ложка.
— Дело пропащее, — усмехнулся и владыка. — Хочется вам иль не хочется, матинка, а сынок ваш стал уже сотником. Придется благодарить за честь и браться за работу.
— Ну, коли так, владыко… — Явдоха церемонно поклонилась. — Спасибо за честь, люди добрые! — И матинка била челом на четыре стороны.
Повелела и сыну:
— Кланяйся.
Михайлик поклонился в свой черед.
— Ниже! — приказала мама.
И Михайлик отдал поклон ниже:
— Спасибо за честь!
Потом, сам себе дивясь, нежданно крикнул:
— Кашевары, сюда!
Вперед выступил один только старый кухарь Влас Загреба — с большою ложкой, что торчала не из-за голенища, как у всех козаков, а за поясом, до того она была велика.
— Я сам-один остался, — поклонившись сотнику, сказал старик. — А двоих кашеваров убило.
— Возьмите себе в помощь еще четверых!.. — приказал новый сотник и спросил у козаков — Кто пойдет в кашевары?
Когда нашлись охотники, Михайлик велел:
— Чтоб каша была за час готова! С говядиной! Скажите обозному, что новый пан сотник приказал: с говядиной. А то без харча козак — не козак, а кизяк!
— О-го-го! — любуясь прытким парубком, захохотал Мамай.
— Вот это сотник! — дружно рявкнула борозенковская сотня.
А сам пан сотник степенно молвил:
— Да еще передайте обозному, пане Загреба, чтоб дал на мою сотню бочки три меду…
— Оковитой, пане сотник! — подсказали из толпы.
— И оковитой, — повторил Михайлик.
— Вот это сотник! — ахнули козаки.
— А коли не даст?
— Так скажете ему…
— Ребром на крюк! — подсказали из сотни. — Так?
— На крюк! — подтвердил Михайлик.
— Всё скажем, — с почтением поклонился старый кашевар. — Скажем, пане сотник!
— А теперь слушайте меня! — властно обратился к своей сотне Михайлик. — Расседлать коней.
