прочими богомольцами получать антидор из рук священника, а
священник должен был сам подносить его гетману, что соблазняло
тогдашнее малороссийское общество; а если, куда-нибудь едучи, например, хоть бы на охоту, встречал гетман священника, то считал
это для себя дурным предзнаменованием и гневался на священника.
По выражению поданной на него старшинами челобитной, старшины от его похвальных слов и гнева бывали <как мертвы> и каждый
час могли ожидать себе всего дурного. Малороссиян соблазняло
даже и то, что этот разбогатевший и расчванившийся гетман-попович
ездил не иначе, как в карете, и сыновья его полковники усвоили
такой же панский обычай, противный для малороссиян, так как он
напоминал им польских Панов. Алчность гетмана и сыновей его, казалось, не имела пределов: за получение урядов брались посулы, а получившие эти уряды старались вознаградить себя всякими
утеснениями над подчиненными; без взятки не было приступа к
гетману, а кто ничего не даст, тот ничего и не добьется. Он окружал
себя людьми мелкими, которых сам поднял, и эти люди, раболепствуя перед ним, именем его дозволяли себе всевозможные насилия
и несправедливости. Во всей Гетманщине в управление
Самойловича не было ни-суда, ни расправы без взяток, и много козацких
мельниц было захвачено у владельцев и приписано к гетманским; ничья собственность не была обеспечена: что у кого ему полюбится, то себе и берет, а коли не он сам, так дети его возьмут. Такими
описывали гетмана и сыновей его старшины в своем доносе.
Приписываемая ему алчность подтверждается большим
движимым имуществом; оставшимся после его низложения и состоявшим
в большом изобилии наличной монеты (4.916 червонцев, 47.432
талера, 2.286 левков, 3.814 серебряных копеек и 3.000 чехов), столовой серебряной посуды, золотых и серебряных украшений с драго-
398
ценными камнями, дорогого оружия, огромнейшего гардероба с
мехами и богатыми мужскими и женскими одеждами, породистых
лошадей, экипажей, сбруи, упряжи и проч. и проч.
Масса народа (поспольство) раздражена была против гетмана
заведением оранд (аренд) или откупов на вино, деготь и табак
(винная, дегтярная и тютюнная оранда), и налога за помол с мельниц.
Поборы эти с разрешения высшего московского правительства ус-
тановлялись на содержание охотного войска, которое, кроме
обычного козацкого, набиралось из приходящих наемных охотников, состояло не только из малороссиян, но из чужеземцев (особенно
поляков, сербов и волохов) и образовало полки конные (охочеко-
монные или компанейцы) и пешие (сердюки). Охотники, записанные по полкам своим, расставлялись на лежи, т. е. на квартиры, в
разных малороссийских полках, смотря по воле гетмана, помещались в жилищах посполитых обывателей, получали от хозяев
содержание и, кроме того, годичное жалованье из казначейства
(войскового скарба), куда доставлялось оно с арендного сбора. По этой
системе устроены были горелчаные, дегтярные и тютюнные шинки.
За торговлю этими предметами вносилась в войсковой скарб
заранее определенная сумма и годичным сроком для такого взноса
обыкновенно назначался праздник Пасхи. Никто ни из Козаков, ни из
посполитых не мог торговать этими предметами, не получивши
дозволения, а те, которые приобретали это право, не могли продавать
за пределами шинка в размере менее ста кварт горелки. Дегтю, вне
шинка, нельзя было продавать не только квартами и цедрами, но
даже и бочками, как и тютюну - локтем, фунтом и камнем, без
ведома особ, заведующих орандами. Кто бы дерзнул поступать в
ущерб постановленной оранды, того позволялось, за ведомостию
полковника того полка, где совершалось преступление, <обирать зо
всего>. Варить мед, пиво и брагу дозволялось всем свободно, но в
универсале, в котором говорится о такой свободе, назначается с
посполитых по <пол-золотому> (пол-злота) от варения пива.
Обывателям в полках предоставлялось внести определенную сумму и
устроить у себя по своему рассмотрению арендное управление. Такой
взнос назывался <ратою>. Не все местечки и села, лежащие в
полках, подчинялись орандной <рате>, наложенной на полк; для
некоторых делались исключения, и это естественно производило
путаницу и недоразумения. По заключении мира России с Польшею все
думали, что теперь дадутся народу льготы и оранд не будет. Но
вышло не так. Предполагавшаяся война против бусурман требовала
поборов, и <раты> не только не были уничтожены, но размер их
увеличился, как это можно видеть из того, что с Лубенского полка
в 1685 году размер раты простирался до 7.010 злотых, а в 1686 году
до 17.000 злотых. Оранды были до крайности всем противны, народ
приписывал их алчности и произволу гетмана-поповича, хотя на
399
самом ntnt они установлялись с разрешения московского
правительства. Впрочем, народ возмущался не столько самыми орандами, сколько злоупотреблениями, сопровождавшими взимание этого рода
поборов, как об этом свидетельствует и современный летописец.
Все это, однако, были условия, содействовавшие отрешению
Самойловича; но главною причиною его падения было охлаждение
к нему московской власти за нерасположение его к миру с
Польшею и к союзу против Турции и Крыма. Старшины, не любившие
гетмана за его высокомерие, алчность и самоуправство, смекнули, что настало время, когда их доносу поверят.
Войска снялись с берегов Конских-Вод и 4 июля достигли
реки Самары. Прежде переправилось козацкое войско, а
великороссийское оставалось еще на другом берегу. В это время каким-то
случаем сгорели мосты, построенные через реку еще заранее
старанием Неплюева. Козацкие старшины нашли удобным из этого
случая сделать новый пункт обвинения на Самойловича в своем
доносе: как будто гетман умышленно приказал это сделать, чтоб
оставить великороссиян отрезанными. Потрачено было не мало
времени и трудов на построение вновь этих мостов.
Двигаясь далее, войска 7 июля остановились у речки Кильчени.
Здесь генеральные старшины, обозный Борковский, судья Воехович
и писарь Прокопович, полковники Солонина, Лизогуб, Гамалея, Дмитрашко Райча и Степан Забела, да Кочубей подали донос
боярину князю В. В. Голицыну. Подозревают, что главным
заправщиком здесь был Мазепа, и подозрение эго основательно, потому что
впоследствии старшины спрашивали частным образом у Голицына, кого бы он желал видеть гетманом, и Голицын указал им на Мазепу.
Через два года после описываемых событий Мазепа представил
роспись деньгам и вещам, данным от него Голицыну в виде взятки, всего на 17.390 рублей, из которых 11.000 было дано наличною
монетою, а прочее серебряными и золотыми вещами и дорогими
тканями. Это, как показывал тогда Мазепа, дано было более
поневоле, чем добровольно, с подущения и беспрестанных угрбз Леонтия
Романовича Неплюева, которому особо дано было 2.000 червонцев
и на две тысячи разных драгоценностей: все это поступило из
конфискованного тогда домашнего имущества Самойловича. Из этого
известия видно, что при отрешении Самойловича действовали
взятки, данные или обещанные Мазепою сильному временщику. В
доносе, поданном боярину, старшины в подробностях сообщали, как
Самойлович заявлял неудовольствие к союзу России с Польшею и
к войне против турок и татар, что в сущности московскому
правительству было уже давно достаточно известно, так как и сам гетман
в своих чувствованиях не скрывался перед московскими
посланниками. Затем доносчики указывали, что гетман во время настоящего
похода противодействовал успеху русских войск: ему ставилось в
400
вину, что он давал советы выступить в поход с большими силами
и непременно раннею весною, что он не предпринимал никаких
мер к погашению степного пожара и вероятно сам произвел его, что
он, наконец, тайно велел сжечь мосты, построенные на Самаре во
время обратного перехода русских войск через эту реку. Была
очевидна несостоятельность этих обвинений: у гетмана не было столько
ни сил, ни средств, чтоб угасить степной пожар, охвативший разом
пространство на многие сотни верст во все направления, а
сожжение мостов не могло быть полезным ни для какой цели, и, наконец, если б гетман посылал производить пожары, то надлежало бы разом
указать и на исполнителей такого приказания. Вместе с тем
